Ковчег до Ноя: от Междуречья до Арарата - Ирвинг Финкель

В музейных коллекциях по всему миру лежит такое количество клинописных табличек, что еще многие поколения ассириологов не будут ощущать нехватку в рабочем материале; наоборот, имеется постоянная нехватка в квалифицированных исследователях. После того как в XIX веке была завершена расшифровка клинописной письменности и обоих месопотамских языков, планка профессиональной подготовки ассириологов была установлена очень высоко. Настоящие гиганты в нашей области – в основном выходцы из германских питомников – еще до того, как обратиться в первый раз к вавилонским источникам, уже знали латынь, древнегреческий, древнееврейский, арабский, коптский, эфиопский, сирийский и арамейский языки. Они были не только знатоками в своем деле, но и во всех отношениях выдающимися учеными; скорость и глубина их мысли могла вызывать лишь восхищение. В 1976 г., когда я только начинал работать в Чикаго, Эрика Райнер, в то время главный редактор Чикагского ассирийского словаря, вспоминая своих предшественников Бенно Ландсбергера и Лео Оппенхейма (последних корифеев старой немецкой школы), как-то заметила, что каждый из них прочел все клинописные тексты, опубликованные с момента открытия этой письменности в 1850 г., и более того – помнил в них каждую строчку. Конечно, сегодня, когда клинописные источники и посвященные им книги и статьи публикуются непрерывным потоком, такая просвещенность выходит за границы человеческих возможностей. Поэтому современные ассириологи обычно ограничивают сферу своих исследований одним из двух языков и каким-либо ограниченным периодом его развития, причем эта специализация становится все более узкой. Когда-то в классе у Лэмберта, если какой-нибудь заезжий ассириолог, представляясь, произносил лощеную фразу «я специалист в…», она подвергалась суровому осуждению, а потом заглазно и осмеянию, потому что считалось: настоящий исследователь клинописи должен читать все публикации источников на обоих языках, причем достаточно бегло, и всю научную литературу о них. Это требование сослужило мне большую службу при поступлении в Британский музей; я и сегодня считаю его правильным.

Но что представляет собой вся эта масса клинописных документов, заполняющих музейные залы и комнаты хранилищ? Я думаю, полезно разбить их на пять категорий, не очень, впрочем, четко ограниченных: официальные документы (о государстве, царе, правительстве, законах), частные документы (контракты, завещания, коммерческие сделки, частные письма), литературные произведения (мифы, эпосы, рассказы, гимны, молитвы), справочники (списки знаков, словари, математические таблицы) и интеллектуальные («научные») произведения (магия, медицина, приметы, математика, астрономия, астрология, грамматика, экзегеза)[22].

Каждая отдельная табличка в той или иной мере увеличивает объем наших знаний. Одни, такие как табличка о Ковчеге, которой посвящена эта книга, удивляют нас любой своей строчкой; другие могут быть полезны при изучении какой-либо более широкой темы; третьи помогают завершить продолжавшиеся целый век научные дебаты, добавив всего лишь пару знаков, отсутствовавших в известных копиях некоторого текста. Читать клинописную табличку – все равно что выжимать мокрую мочалку: чем крепче вы жмете, тем больше выжмете. Какое захватывающее занятие – прочесть и понять клинописную надпись, пришедшую из столь давних времен, даже если вы делаете это каждый день! Перифразируя доктора Джонсона, кто устал от табличек – устал от жизни[23].

Ну а я счастлив тем, что читаю клинописные таблички ежедневно в течение уже примерно сорока пяти лет. (Как сказал бы Арло Гатри[24]: «Я не горжусь. И не устал. Я мог бы их читать и другие сорок пять лет» [16]). При столь продолжительных занятиях табличками постепенно возникает ясное ощущение знакомства с их давно почившими авторами. Мы можем держать в руках эти изготовленные ими объекты, читать написанные ими слова, понимать их смысл; однако, как я часто спрашиваю себя, можем ли мы ощутить присутствие отдельных личностей в этих призрачных толпах, о которых поэт сказал: «Питье его – прах, и еда его – глина»[25]. В конце концов мы приходим к одному-единственному и, по-моему, очень важному вопросу: были ли древние жители Месопотамии похожи на нас?

Историки и исследователи древних культур любят повторять, как далеко они отстоят от нас, и молчаливо предполагается: чем культура дальше от нас по времени, тем меньше можно в ней обнаружить общих с нами черт; мой вопрос первоклашки никто даже не пытается себе задать. При таком подходе время придает нашим предкам ходульные черты, и чем далее мы заглядываем в прошлое, тем более ходульных персонажей мы там видим. Например, люди викторианской эпохи нам кажутся жившими в постоянном возбуждении, вызванном мыслями о сексе; древние римляне весь день беспокоились о состоянии туалетов и теплых полов; а египтяне ходили только в профиль, с вытянутыми перед собой руками, обдумывая, как организовать свои похороны, – такие вот картонные человечки. А еще раньше жили пещерные люди, что-то невнятно бормочущие, непрерывно расписывающие свои пещеры, мечтательно вспоминая о прошлой жизни на деревьях. Этот молчаливо признаваемый всеми принцип приводит к тому, что не только античность, но и практически все другие эпохи вплоть до недавнего прошлого оказываются обиталищем кукол без объема и без характера, лишенных всякой сложности, испорченности и всех других свойств, называемых нами «человеческими» и без обсуждения приписываемых нами нашим современникам. Действительно, как легко и удобно представлять себе реальными людьми лишь нас самих, в то время как те, кто жил до нас, были менее развитыми существами, в том числе, весьма вероятно, и в умственном отношении; и мы, разумеется, не могли бы представить их себе в виде типичных пассажиров, возвращающихся в автобусе домой после работы и только иначе одетых.

После нескольких десятилетий жизни среди табличек я стал весьма критически относиться к стене отчуждения, выстроенной между нами и жителями прошлых эпох. В конце концов, мы ведь говорим всего лишь о последних пяти тысячах лет – а ведь это лишь краткий миг по сравнению с длительностью медленно протекающих процессов биологической эволюции. Навуходоносор II правил в Вавилоне с 605 по 562 г. до Р. Х., взойдя на трон за 2618 лет до того, как появилась эта книга.

* * *

Можем ли мы наглядно представить себе этот интервал времени – так, чтобы этот древний царь оказался не столь далеким от нас? Допустим, тридцать пять человек жили каждый по семьдесят пять лет, последовательно один за другим; суммарная продолжительность времени их жизни будет равна 2625 лет. Можно представить себе очередь в кино всего из тридцати пяти человек, и каждый стоит в ней от рождения до смерти: столько времени отделяет нас от людей, живших и дышавших в Вавилоне, когда там царствовал Навуходоносор. Не так уж далеко от нас. И нам не следует похваляться тем, что «мы» якобы умнее, чем вавилоняне, среди которых встречались даже профессиональные математики и астрономы, зарабатывавшие этим на жизнь. Среди них, как и среди нас, встречались и гении, но встречались и ходившие рядом с ними тупицы.

Ответ на вопрос, можно ли воспринимать древних жителей Месопотамии как живых и понятных нам людей, в значительной мере определяет наш способ интерпретации написанных ими текстов.

Я не готов подписаться под утверждением, что дух древней Месопотамии чрезвычайно далек от нашего, так что мы не можем достичь его понимания. Этот взгляд чрезвычайно распространен, в особенности относительно месопотамской религии. По моему мнению, человеческий род обладает общим для всех «базовым софтвером», который приобретает тот или иной специфический внешний вид в зависимости от местных особенностей и традиций; и я думаю, что это в той же мере применимо к древним ближневосточным народам, сколь и к современному миру. Конечно, среда обитания каждого отдельного человека оказывает на него существенное, а иногда и подавляющее влияние; чем более замкнута община, тем более консервативны ее члены. Но в более широком ракурсе все эти различия можно считать в основном косметическими, зависимыми от общества, и в каком-то смысле поверхностными. Возьмем, к примеру, все тот же роман Джейн Остин «Гордость и предубеждение». С точки зрения современного общества, описываемые в нем человеческие характеры внешне выглядят несколько странными, с их подчинением общественным условностям, правилам поведения и религиозным обычаям; но их мотивы и поступки (да и все их человеческое содержание) нам очень близки и понятны. И это остается верным, сколько бы мы ни перепрыгивали в прошлое через времена и эпохи: при Шекспире, и при Чосере, и в то время, к которому относятся таблички из Виндоланды[26], и при Аристофане – и вот мы уже оказались в эре до Р. Х. Длинный ряд переодеваний одного и того же персонажа. По-моему, авторов древних клинописных табличек надо рассматривать в телескоп, приближая их к себе насколько возможно.