Дети Капища - Ян Валетов

– Ты же не убиваешь женщин и детей.

– Да? – спросил Сергеев. – Серьезный аргумент. И ты права. Я действительно не убиваю женщин и детей. Без крайней необходимости. Догадайся с трех раз – есть сейчас такая необходимость или нет? Да и ребенок ли ты? То, что ты женщина, я вижу и слышу. Тебе сколько лет, красавица?

– Если я скажу двенадцать – ты не поверишь?

– Я не поверю.

– А правду я тебе все равно не скажу.

– Дело твое. Я просто так, к слову. Про то, что я не убиваю женщин и детей. Чтобы не было иллюзий.

– А как тебя зовут? – спросила Агафья. – Имя у тебя есть?

– Михаил.

– Хорошее имя.

– Не жалуюсь. Привык.

– Ты зачем пришел, дядя Миша? Спрашивать?

– Была такая мысль. Интересно мне с тобой побеседовать, племянница.

– Грозить будешь. На ремни порезать пообещаешь.

Она не спрашивала, скорее утверждала.

– Знаешь, Агафья, – сказал Сергеев, доставая из кармана сигареты, – есть столько способов тебя разговорить, что ты сама удивишься, если пересчитаешь. Можно, конечно, и на ремни нарезать, если совсем ничего больше не умеешь. А можно и без глупостей. Как тебя, кстати, звали до Агафьи? Алла? Анна? Алина?

Она молча смотрела на него с пола, сверкая глазами недобро, но почему-то весело. Отчаянно весело. И Сергеев подумал, что разговорить ее будет труднее, чем он всем своим видом показывал. Гораздо труднее. Но девочка об этом пока не догадывается. Или все-таки догадывается?

– Агафья, – произнесла она медленно, тщательно отделяя звук от звука, словно предварительно разжевывая слово, и улыбнулась, показывая перепачканные кровью мелкие белые зубы. – Это имя у меня такое – Агафья. Понял, дядя?

– Пусть, – сказал Сергеев равнодушно, – хорошее имя, ничуть не хуже любого другого. Курить хочешь, племянница?

– А ты дашь?

– Дам. Мне не жаль. Детям, конечно, курить вредно, но тебе дам. Тебе уже не повредит.

Агафья рассмеялась звонко и громко, отчего съехала спиной по стене и завалилась на бок.

– Тебе что смешно, – спросил Михаил, вставая, – что курить вредно? Или то, что тебя ребенком назвали?

Он рывком усадил ее поудобнее, вставил между разбитых губ сигарету и щелкнул зажигалкой.

Это было очень важно – физический контакт, механическое движение, акт доверия – рука у беззащитного, израненного лица. Плюс к этому, куря сигарету, человек невольно выравнивает свое дыхание и к нему легче подстроиться. Она связана, и повторять ее позу и движения, мягко говоря, затруднительно. Но в тот момент, когда она выпускает дым… Сколько тайн было раскрыто за совместно выкуренной сигаретой, сколько признаний сделано, сколько предательств совершено.

«Курите, подследственный! – Спасибо, гражданин начальник!»

Снасть заброшена, острый, острее любого рыболовного, крючок заведен за губу. Осталось только одно – вовремя подсечь. Хотя с этой девицей все может оказаться не так просто.

Он закурил и сам, мысленно включив метроном в своем воображении.

Двадцать два, двадцать два, двадцать два…

Струя голубого дыма вырвалась из его губ и заклубилась грозовой тучей в свете керосинки.

Она ответила жидким облачком – неудобно курить со связанными за спиной руками.

И раз… И два… И три…

– Ну так как? Поговорим?

Он слушал капли, мерно падающие на жесть в глубине подвала.

– Не о чем нам с тобой говорить, дядя. Ваша взяла, меня скрутили – и радуйся. А пацаны сбежали – это уже радость моя.

– Есть что скрывать?

– Скрывать всегда есть что…

– Для чего все это? Чего добиваются те, кто тебя послал?

Она ухмыльнулась одним уголком рта, сразу став похожей на картинку из книги, которую Сергеев страшно любил в детстве. Книжка называлась «Звезды немого кино», и была в ней фотография Мэри Пикфорд в роли маленького лорда Фаунтлероя с так же зажатой в уголке рта сигаретой. Только Мэри была рыжей, что становилось видно даже на черно-белой фотографии, с обилием нарисованных на лице веснушек. Но сходство, почти портретное, бросалось в глаза.

– Умоешься. Спроси у Капища, может, оно тебе ответит.

– Хороший совет. И спросил бы. Но где оно – ты мне тоже не скажешь.

– Угадал. Не скажу, конечно. Но ты можешь поискать.

– А если я догадаюсь?

– Твое дело.

– Слушай, Агафья, я очень терпеливый. И у меня есть время. Все настороже, и, если ты надеешься, что ребята тебя отобьют, пойми, что это проблема. Они, конечно, попытаются…

– Можешь не сомневаться, – сказала она с недоброй интонацией, – попытаются.

– Их или застрелят, или покалечат. Все уже сообразили, что и они, и ты – угроза существованию колонии. Прямая угроза. Я еще не рассказывал Максу, что парни запрограммированы, но это неважно.

– Ты уверен?

– Совершенно. Даже если ты пользовалась химией, как твои хозяева делали с тобой, то натренировать их до уровня волкодавов ты никак не могла – просто не было времени. Да и квалификация у тебя не та, иначе бы черта с два тебя взяли. Живой, по крайней мере. Их застрелят, как цыплят. Они были страшным оружием до тех пор, пока их считали своими. А после перехода в другую категорию, в категорию чужих – увы, они почти что трупы, только сами еще того не знают. Нет, не так – не осознают.

– Значит, у Капища будет еда.

– Тебе-то что? Что-то я тебя не понимаю!

– Брось, дядя, все ты отлично понимаешь! Мне – ничего. Сгнию я у тебя в подвале, расстреляют меня, повесят или отпустят – для Капища ничего не поменяется. А знаешь почему? Потому что я первая ласточка. Ты мне другое скажи… Откуда ты знаешь, что меня готовили с химией?

– По запаху, – спокойно ответил Сергеев. – От тебя несет феромонами, ускорителями метаболизма, гормонами и прочей дрянью. На молодых пацанов это действовало почище гипноза? Так?

Столбик пепла, криво висевший на кончике сигареты, свалился к ней на живот. То, что отразилось на ее лице, было трудно назвать даже ухмылкой.

– Действовало, конечно. Куда они денутся? И на тебя действует, хоть ты и не мальчик.

Сергеев иронично поднял бровь.

– Но на вопрос ты так и не ответил. Откуда ты знаешь?

– Что? Интересно? – спросил Сергеев и поймал себя на мысли о том, что перестал воспринимать Агафью как ребенка. Как равного противника, как опасного врага – да, воспринимал, но считать эту… Это существо ребенком он не мог никак.

– Жуть как интересно, дядя… Я таких, как ты, не встречала.

– Каких таких?

– Слишком умных! – выдохнула она, резко подавшись вперед.

Лицо ее выскользнуло из полутени на свет лампы, и, не будь образ девочки-подростка разрушен задолго до этого момента, он был бы уничтожен сейчас. У ребенка не может быть таких глаз.

– А вот оно что, – сказал Михаил, – умных мы не любим? Так я еще и говорить не начинал, племянница! Хочешь, я расскажу тебе историю? Про то, как жила себе жила маленькая девочка. Ну не очень маленькая, но и небольшая – нормальный ребенок в ненормальных обстоятельствах. Наверное, девочка потеряла маму и папу. А как ребенку выжить без близких там, где и с близкими-то не выживают? Нашлись добрые люди…

Сергеев начал говорить напевно, распределяя слова и ударения в ритме падающих капель и ритме дыхания. Голос его понизился, стал басовитей и чуть дребезжал на окончаниях фраз, словно приспущенная контрабасная струна.

– …приютили, накормили, обогрели. Там были еще дети? Так? – продребезжал он.

– Так… – прошелестел ее голос.

– Их было много. Как в саду или школе. Девочки и мальчики. Сироты. Дети, потерявшие родителей в суматохе. Все, кто шел на Север, к российской и белорусской границам. Шел и не дошел? Так?

– Так, – откликнулась она эхом.

Сергеев начал чуть раскачиваться, не сводя с нее взгляда, и увидел, как Агафья начала повторять его движения.

– Вас собирали вечером, и вы пели песни. Унылые, грустные, тягучие, как растаявшая на солнце жевательная резинка. Непонятные песни с непонятными словами. И играла музыка. Странная музыка. Да?

– Да…

Это было сказано едва различимым шепотом. Глаза ее, только что горевшие сумрачным огнем, обессмыслились и стали похожи на два куска черного стекла…

Он вышел из подвала через полтора часа, обессиленный, пустой, как выжатый лимон. Выпускавший его на свет Локоть смотрел испуганно, даже сочувственно, чего уж от него ожидать было трудно. Наверху его ждал Макс, прикладывающий к своему кровавому синяку серебряную ложку, глава колонии Кирилл Осыка, серый от недосыпа и огорчения, и Татьяна с кружкой травяного чая в руках. Чай – это было здорово. Просто отлично. Но ему нужно было не это.

– Водка есть? – спросил Сергеев, садясь.

Холод и сырость подвала, казалось, проникли ему в кости. Спину крутило, болели суставы, а колено, то самое, на котором выстукивал киянкой самбу гнилозубый Чико, пульсировало под грубой тканью брюк. Сергеев понимал, что его ощущения – результат психологической отдачи, отката, последствия борьбы с сильным противником. Но болеть меньше от этого не стало.