Слева по борту-рай - Арне Фальк-Рённе

— Она по-прежнему ваша вахина?

— Нет, она заболела проказой, и ее увезли в лепрозорий на Таити.

— А Рари живет у вас?

— У родителей матери. Она зовет меня отцом, но точно так же она называет почти всех мужчин на острове. По-полинезийски словами «отец» и «мать» называют всех дядей и тетей, тем самым нет ни одного ребенка, у кого не было бы родителей. Полинезийские девочки не играют в куклы, в этом у них нет нужды — вокруг всегда полно живых кукол, за которыми надо присмотреть. А Рари живется неплохо. Вы только посмотрите на нее. Она никуда не выезжала с этого острова. Все здесь к ней очень добры. Вполне возможно, что именно я произвел ее на свет, только я не признаю поговорки, будто тот, кому господь пошлет ребенка, получает вместе с ним и душевную боль. В тот самый миг, когда я дал ей жизнь, мой долг пред ней был выполнен сполна. Ее мать очень гордилась тем, что зачала ребенка от белого.

Я не стану называть имя человека, с которым мы только что беседовали. Позднее я узнал его как нежного отца детей Пао-Пао, человека честного и обязательного. Кровь Южных морей прочно вошла в его жилы. Вот и все, что можно о нем сказать. Он ничего не ответил, когда я задал ему последний вопрос:

— А если вы отсюда уедете, что станет с Рари? Не будет ли ее судьба укором вашей совести?

Под утро Пуа Теруатеа отвозит меня на судно. Пуа немного говорит по-французски и объясняет, что произошел он, очевидно, от норвежца. Ведя ялик длинными, осторожными гребками, он не спеша говорит:

— Моя мать жила с отцом как вахина три месяца. Он был матросом на корабле, часто заходившем в Папеэте. У них был флаг — белый с синим крестом на красном фоне. Она была счастлива, что родила ребенка от европейца. Перед отъездом отец подарил ей авторучку. Но писать она не умела и выменяла ручку у китайского торговца на красную рубашку.

Я перелезаю через борт и направляюсь в каюту. Приятно будет чуточку соснуть. Но сначала надо сделать запись в вахтенном журнале, чтобы не забыть события этой ночи. Достаю журнал и ручку и устраиваюсь на стуле возле койки. И тут же замечаю, как кто-то шевелится под простыней. Раздается нежный девичий смех. Вахина с Моореа, одна из танцевавших хейву, готова составить мне компанию. Приоткинув простыню, она смотрит на меня веселыми черными глазами, и я подозреваю ее в коварном намерении воспользоваться чарами иссиня-черных волос для приманки своей жертвы. Благоухающий сандаловым маслом поток низвергается с подушки к грязному полу каюты. Янтарным цветом лица девушка похожа на цыганку, а ресницы у нее такие длинные, что их можно принять за крашеные перья. Улыбаясь, она показывает зубы, большие и такие белые, точно их покрыли эмалью.

Но, к счастью, волшебное настроение ночи исчезло. В руках у меня вахтенный журнал и ручка, а перед глазами Рари. Я вспоминаю, как она танцевала бочком, напоминая краба, в свете мерцающих факелов. Я вспоминаю Пуа, матери которого, уезжая, отец подарил авторучку. Моя же ручка предназначена для иных целей, и в частности для того, чтобы рассказать читателям о том, как живут и любят на Таити.

Я зову Пуа и прошу его отправить красотку на берег, снабдив ее бутылкой красного вина в подарок. Девушка не может понять, в чем дело, и, наверное, думает обо мне такое, о чем не скажешь вслух. Пусть будет так, зато в последующие годы мое душевное спокойствие не нарушат терзания о том, что я, быть может, оставил после себя такую же Рари на одном из островов, которые в глазах простого европейца являются воплощением эротического рая на земле.

* * *

Естествоиспытатель Коммерсон, до «Баунти» посетивший Таити на двух французских военных судах Бугенвиля[12], был страстным поклонником Руссо и приветствовал его призыв «назад к природе». Возможно, именно поэтому он написал строки, которые позднее прочно осели в умах европейцев и послужили основой их представлений о жизни на островах Южных морей:

«Люди на этих островах не знают иного бога, кроме любви; каждый день посвящен этому богу, каждый остров служит ему храмом, каждая женщина — алтарем, а мужчина — жрецом. А какие там женщины! По красоте они не уступят грузинкам, а по сложению их можно принять за сестер самой грации».

Бугенвиль писал: «Мне казалось, что я странствую по саду Эдема».

Признание капитана Кука: «Не думаю, чтобы на земле нашлось другое место, столь же роскошное и притягательное».

Джеймсу Норману Холлу принадлежат слова: «Эти острова полны волшебства, не подвластного времени».

Высказывание Стивенсона: «Полинезийцы если не лучшие, то, во всяком случае, милейшие создания бога».

Руперт Брук заключал: «Здесь вечность, здесь добро, красота и истина».

Глава вторая

1

Адам В Раю, при рождении нареченный Уолтером Шерри, любезно отвечает на мои вопросы, не переставая ласкать свою вахину.

— До того как я попал на Моореа, я был очень нервным, — рассказывает он. — Курил запоем и все время мял в руках сигарету. Теперь же у меня под рукой есть вахина, которую можно ласкать и похлопывать; это успокаивает гораздо лучше, к тому же нечего опасаться, что получишь рак легких. Тебе, наверное, приходилось видеть жемчужные четки, которые арабы постоянно перебирают пальцами. Так вот, мою вахину можно сравнить с такими четками. Прекрасно успокаивает нервы, должен тебе заметить!

— Как ее зовут?

— По правде говоря, не знаю. Но я называю ее Серебряный Доллар. Она ведь и впрямь серебряный доллар, что переходит из рук в руки. Думаю, это имя ей нравится.

— Значит, тебе неизвестно ее настоящее имя?

— А тебя это шокирует? Послушай, раньше у меня была вахина из Папеэте, она немного говорила по-английски. Но эта вахина сбежала с одним французом, потому что у него был мотороллер. Тогда я нашел себе новую, но та предпочла мне торговца-китайца, приехавшего в Пао-Пао за копрой. Позавчера, когда я вернулся с праздника, устроенного в твою честь, я обнаружил в своей хижине Серебряный Доллар. Но мы оба не знаем французского, а ее обезьяний полинезийский язык я не понимаю, и мы решили не вдаваться в обсуждение мировых проблем.

— Как же вы решаете бытовые вопросы?

— К примеру, я покупаю курицу и говорю по-английски: приготовь ее, Серебряный Доллар. И она это делает. Утром я заправляю постель и говорю: вот так это делается, сокровище мое. И она запоминает. А вообще-то она следует за мной как тень.

Мне хочется узнать о Серебряном Долларе побольше, и мы посылаем за Аадом ван дер Хейде, который сносно говорит по-полинезийски. Аад охотно выполняет роль переводчика, и вот уже я могу рассказать Уолтеру Шерри, что его вахину зовут Эритапета, ей, как она полагает, восемнадцать лет, а на Моореа она приехала четыре дня назад с острова Раиатеа, где живет совсем немного попаа (белых людей). Сойдя на берег в бухте Кука, она спросила знакомую девушку с Раиатеа, как ей познакомиться с кем-нибудь из белых жителей Моореа.