Соколиная охота - Павел Николаевич Девяшин

как бы желал выразить: «Вот видите? Что я вам говорил!».

– Пожалуй, – неуверенно вымолвил Фальк. – Вот только куда уж в таком виде?.. Не затруднит ли вас, сударь, сперва отвести мне какую-никакую комнатенку, дабы я мог должным образом привести в порядок свой туалет?

– Вот с этим, сдается мне, теперь затруднительно, – Владимир Матвеевич снова водрузил на голову фуражку. – Ничего-с, что-нибудь придумаем. Пожалуйте за мной, господин учитель фехтования. Холонев для вас собственной хоромы не пожалеет. Айда вот сюда, срежем через «Колоссею».

Он сделал шаг-другой куда-то по тропинке, забирающей вправо, и, оглянувшись на мгновение, спросил:

– Доктор, а вы что же к нам не присоединитесь?

– Ступайте себе, господа, ступайте-с! – промурлыкал Вадим Сергеевич, вплетая пальцы в пышную гриву своего конька. – Я тут справлюсь и тотчас явлюсь, что волны морские на зов Посейдона.

– Ну, как знаете. Осторожно, штаб-ротмистр, здесь темно, не поскользнитесь на камушках, – отозвался черноволосый и, не мешкая более ни мгновения, отправился прочь, шумно топоча ногами.

Скажите, какая забота, подумал Иван Карлович, кивнул на прощание Нестерову и поспешил следом за управляющим, не позабыв при этом захватить из брички свой саквояж и шпаги, вновь бережно обернутые атласом.

Холонев коротко глянул через плечо.

– Что у вас там? Рапиры? Солидные, – заметил он уважительно.

Фальк не ответил, только крепче прижал к себе сверток, таящий оружие, обладающее помимо упомянутой солидности куда более значимое свойство – смертоносность. Петербуржцу решительно не симпатизировал этот хриплоголосый господин. Для управляющего у него были слишком дурные манеры. И потом, в каком смысле теперь затруднительно с комнатой? Сам же сказал-де, дожидаемся – мочи нет! Это что же выходит, ждали-ждали и не дождались? Странно. Честное офицерское, странно!

Арсентьевский камердинер шел, более не оборачиваясь, да так быстро, что Иван Карлович едва за ним поспевал, пытаясь не выпустить из виду серое пальто, неясным пятном расплывающееся в ночи. Молчание становилось неловким и даже невежливым, потому молодой человек решил-таки удовлетворить свое любопытство.

– А что, позвольте осведомиться, за «Колоссея» такая? Разумеется, если я правильно вас расслышал?

– Правильно расслышали. А вона, извольте поглядеть, коль интересуетесь, – с этими словами Владимир Матвеевич мотнул тяжелым заросшим подбородком на громоздкое сооружение, стоявшее опричь прочих построек.

Своим обликом таинственная «Колоссея» до странности напоминала огромную деревянную бочку, поставленную на попа и нечаянно позабытую здесь сказочным великаном. Один из краев этой бочкообразной конструкции был замкнут тремя ярусами широких сосновых скамей. Все вместе получалось ни дать, ни взять трибуны, обнесенные по кругу основательным забором с ровной площадкой по центру, образующей что-то вроде сцены.

Фальк присвистнул.

– Неужто его сиятельство поклонник Дурасовской затеи?

– Это вы про статского советника Дурасова, что основал у себя в усадьбе крепостной театр? – уточнил Холонев и остановился подождать засмотревшегося гостя.

С физиономии управляющего не сходила кривая ухмылка, столь гармонично дополнявшая колючий взгляд, что впору самому ему было взойти на подмостки и предстать перед публикой в образе картинного злодея.

– Точно так-с. Ныне Государь пожаловал ему действительного. Так вам приходилось слышать про Николая Алексеевича и его «прожекту»? – подивился отставной штаб-ротмистр.

– Знамо дело! К слову сказать, у них там ставят весьма недурные водевили. А вы что же, стало быть, думали, мы тут все темнота деревенская и в городах не живали? Нехорошо-с, Иван Карлыч, право!

– Что вы! – молодой человек с ловкостью дворцового интригана изобразил смятение. – Просто я полагал, что подобными развлечениями только мы, питерские, тешимся, ан выходит…

– Может, и выходит, – осек его Владимир Матвеевич и махнул рукой. – Идемте, идемте, а то мы с вами и к утру не доберемся.

И все же, что за неприятный господин! По всему выходит, человек образованный, а гонору-то, гонору! Из характера таков иль, может, из одного только форса? Нарочно он, что ли, пытается преподнести себя этаким сухарём? Вырисовывался яркий, но противоречивый образ – «просвещенный грубиян».

Впрочем, Ивану Карловичу не раз и не два приходилось наблюдать в людях удивительные метаморфозы, производящие во всякой живой душе такие колебания, что после в ней способны были запросто уживаться качества друг другу прямо противоположные. Скромность и разврат, начитанность и дикость. Или как в этом случае. Высокая образованность, сопровождающаяся совершенно хамскими выходками.

Нынче в Петербурге, например, не редко можно встретить провинциальных юношей, сыновей мелкопоместных дворян и купчин, приехавших в столицу для учебы. На момент поступления в университет от них за версту несет уездом и деревней. Но уже через год, а много два из скромных, прилежных молодых людей, сиречь домашних и до чрезвычайности тихих мальчиков, получаются сущие львы. Поклыкастей даже местных. Да и куда там местным! Спроси такого: «Дозволите ли огоньком одолжиться?». Услышишь в ответ надменное: «Не имею, сударь, привычки к табаку». Ни тебе уважительного взгляда, ни благочиния. Нет бы, как надлежит сказать: «ваше благородие» и «табаку-с»! Так какое, всенепременно бросят: «сударь» и «табаку». Сам еще вчера из «Замухранска», а уж манера важная, будто весь Невский на него через лорнетку глядит.

Нужно ли говорить, меняет человека среда, в которую он себя помещает. А ежели возможна метаморфоза «из грязи в князи», так неужели нельзя допустить и обратное перевоплощение, когда «из князи в грязи»?

Так, быть может, и Владимир Матвеевич, живавший по собственным его словам «в городах», здесь, в отдаленном сибирском уезде, вращаясь среди крепостных, изрядно зачерствел. Извинителен ли в таком случае гонор?

Фальк попробовал представить себя на его месте, каково это управлять имением? Как сладить с мужиком? Да ведь, если хорошенько подумать, он и говорить-то с ними толком не умел. Не понимал их. Не ведал ни чаяний, ни нужд. Только иногда жалел.

Вот о чем размышлял в эту минуту молодой фехтмейстер, бросая взгляды на своего провожатого. Более он не пытался завести разговор.

Глава пятая

Пять минут спустя Холонев вывел их прямиком к едва приметным воротцам, что отворяли изящную невысокую изгородь, отделявшую службы от помещичьего особняка. До просторной, почти открытой веранды было буквально подать рукой. Десятка с два шагов. Всего только и оставалось миновать неизменно дивные, в особенности по весне, кусты сирени. Обрумяненные мягким светом, льющимся из окошек усадьбы, они синели пышной листвой и тянулись продолговатой тенью к неподвижной калитке. Потому со стороны дома Фальк и Владимир Матвеевич казались сущими невидимками. И захочешь, не больно-то углядишь.

Мужчины шли в полном молчании, упругий газон заглушал звук шагов. Не выдали их и воротца, не скрипнули предусмотрительно смазанные петли, не продали, благодарностью отвечая за радение. Они уже почти достигли крыльца, когда с веранды вдруг послышалась взволнованная речь.