У самого Черного моря. Книга I - Михаил Авдеев

На стоянке Колесникова окружили друзья, поздравили с первым боевым вылетом. Подошли и мы с командиром и комиссаром.

— Жив? — спросил я Алексея.

— Живой, товарищ старший лейтенант. Вот только с «мессерами» связываться, того гляди, шах и мат получишь.

Алексей был заядлый шахматист.

— Трусишь?

— Да нет, — безобидно отозвался Колесников. — Не из робкого десятка. Просто не знаю: может ли наш фанерно-перкалевый «як» с такой зверюгой тягаться? Вот и боязно поначалу.

Некоторые засмеялись.

— Дерутся-то не машины, а люди, — заметил Ныч.

— Э-э, товарищ комиссар. Так там же асы сидят.

— A ты откуда знаешь? — вставил Филатов. — Может какого-нибудь желторотого птенца посадили, а ты его зa аса принимаешь.

Летчики посмеивались. Сами побывали, каждый в свое время, в положении Колесникова, только не хватало смелости в этом признаться. Вспомнил и я свою первую встречу с «мессершмиттами». Как тогда Филатов сказал: «Бить надо, а вы ему хвост нюхаете». Но мне в первой же встрече с противником довелось быть нападающим, а тут человек только прикрывает, не испробовав еще всю силу машины, видимо, и в самом деле не верит в свой самолет. Надо ему в бою показать, что наш Як-1 не уступает «мессершмитту».

Уснул Колесников крепко, утром едва добудились. Умываясь, за дверью слышал, как он с товарищами делился:

— Ну, прямо, тебе воздушный бой истинный. Только будто бы не совсем небо, а огромная шахматная доска. И гоняю я во сне по этому шахматному небу аса с желтым ртом, да все шах ему, все шах…

— А мата так и не поставил? — пошутил кто-то. — Ничего сейчас пойдешь к Пятиозерью, с немцами партию и доиграешь. Да не забудь: оторвешься от авдеевского хвоста — матом обеспечен.

Советов посыпалось больше чем нужно. Предупреждали, мол: Авдеев в бою непрерывно делает такие сложные, резкие и неожиданные выкрутасы, что удержаться хвост почти невозможно. Пока удается это двум — командиру звена Филатову и сержанту Платонову.

Пришлось прервать этот затянувшийся «инструктаж», — как бы заранее не испугался потеряться в бою от ведущего больше, чем предстоящей встречи с «мессершмиттами».

До вылета эскадрильи на сопровождение бомбардировщиков оставалось добрых полчаса. Решили выпустить нас с Колесниковым на разведку воздушной обстановки в районе цели. Комэск поставил задачу, спросил, все ли ясно и дал «добро». Друзья до самого самолета напутствовали Колесникова. Но Алексей их почти не слушал. Он был неузнаваемо серьезен.

Взлетели, прошлись над аэродромом по коробочке (квадратный маршрут) и легли на курс. Больше сотни глаз долго смотрели нам вслед.

Когда выполнив задание возвратились, Колесникова встречала вся эскадрилья: каждому хотелось убедиться в рождении еще одного бойца.

Алексей подрулил к стоянке, вылез из кабины сияющий. Стал на землю, будто на качающуюся палубу.

— Жив? — спросил Любимов посмеиваясь.

— Живой, товарищ капитан. — Алексей стянул с головы шлем и ударил им со всего маху об землю.

— Ни черта теперь не боюсь я «мессершмиттов». Чистые они медведи.

Его голубые глаза искрились, словно он прихлопнул шлемом сразу всю авиацию Геринга. Широкой ладонью потрогал шею, повертел головой, сказал, щурясь в улыбке:

— Вот только шея, видать, вспухла, голову не повернуть.

После друзьям рассказывал:

— Подлетаем к фронту, а там самолетов тьма-тьмущая. На всех высотах. Как потревоженный рой. Ну, думаю, над целью обстановочка ясна, сейчас старшой оглобли домой повернет. А он в самую гущу. Я — за ним. Что творилось! Как пошел, как пошел старшой вензеля выкручивать, а я мотаюсь сзади, как на буксире. Авдеев то в строй бомбардировщиков врежется — смотри, мол, Колесников, это обычные «Юнкерсы», а это — «лапотники», то за истребителями гоняется. А они шарахаются от него, как от прокаженного. Ну юлой, юлой вертится — ни дать, ни взять. А мне и его не потерять, и кругом обзор вести, голова эдак флюгером, флюгером…

* * *

Пятая эскадрилья воевала с прежним напряжением. Подраненные самолеты механики ремонтировали быстро. Вылечили и машину Гриши Филатова прямо в степи, где он посадил ее с пробитой трубкой водяной системы. В воздушных схватках летчики дрались отчаянно, противник уже на своей шкуре оценил искусство нашего пилотажа. Овладел им и Алексей Колесников. У своих товарищей он научился быть в бою неуязвимым, но сам не сбил еще ни одного вражеского самолета.

Как-то вылетел Алексей ведомым командира звена Филатова на прикрытие наших наземных войск. Накануне в эскадрилье много говорили о новом сверхмощном реактивном оружии. Вчера Минин и Филатов патрулировали над передним краем и в районе озер Старое и Красное видели сильный огненный залп в сторону немцев. Зрелище с высоты было неописуемое, но что творилось на земле невозможно было понять. И теперь Колесников, наблюдая за воздухом, нет-нет да и поглядывал вниз — очень уж хотелось увидеть реактивное оружие. Но нигде, и у озера Старого ничего похожего не оказалось.

На высоте около трех тысяч метров Алексей заметил пару Ме-109, помахал своему ведущему крылом, тот понял. Связываться с «мессершмиттами» не стали, основная цель — не допустить бомбежку своих войск, но из виду их не выпускали и на всякий случай стали набирать высоту. Неожиданно Филатов дал знак и устремился вниз. Не отставая от него, Колесников увидел двух «сто девятых», атакующих наш И-16.

Командир звена приближался к ведомому «мессершмитту», но тот резко увильнул вправо с набором высоты. Филатов — за ним. Алексей поторопился открыть огонь по ведущему и только спугнул. Все же из прицела его не выпустил и, когда настиг, с силой вдавил общую гашетку пулеметов и пушки. «Мессершмитт» задымил и пошел на снижение. Колесников осмотрелся, снова догнал подбитого противника, и на низкой высоте дал по нему еще три коротких очереди. Самолет ударился о землю, вверх взметнулись клубы пыли и дыма.

Филатова нигде не было видно. Торжествующий Колесников взял курс на аэродром. Ему не терпелось скорее доложить о своей первой победе. На полпути увидел машину командира звена, лихо пристроился и вместе пришли домой.

Выслушав доклады Филатова и Колеснпкова, капитан Любимов сказал сухо:

— Ладно, я запрошу.

В душе комэска обрадовался: не зря привез Колесникова, добрый выйдет боец. Но поздравить его с первым, еще не проверенным, сбитым, похвалить, как тогда Аллахвердова, Любимов воздержался. Иначе он поощрил бы этим ведомого за то, что тот бросил в бою своего ведущего. Но и ругать не стал — до конца дня еще не один вылет, а кто знает, как вообще закончится этот день. В промахах разобраться можно и вечером.

У Колесникова был вид, будто неожиданно окунули его в ледяную воду. Как же так, он уничтожил врага, а командир с ним так холодно, словно с недоверием. На стоянку возвращался Алексей хмуро глядя себе под ноги.

— Чего нос повесил? — заговорил Филатов. — Потерял что — в землю уставился? Скажи спасибо, что взыскание не дал. Тоже мне герой, подвиг совершил. Задание-то мы с тобой не выполнили. Ты почему, как только с «мессером» разделался, домой пошел?

— Так одного же сразу сшибут.

— Это ты понял. Пять за сообразительность! А отчего по-твоему я той же дорожкой повернул?

Колесников промолчал.

— Пока мы с тобой здесь прогуливаемся, фашистские бомбардировщики по нашим войскам лупят. И сколько погибнет нашего брата взамен одного тобой сбитого, ты об этом не подумал?

Вечером, подводя итоги дня, Любимов сказал Колесникову и для всех то же самое.

— А «мессершмитта» вы только подбили и он сел на вынужденную.

Алексей совсем сник. Как же так? Ведь сам, своими глазами видел, как «мессер» горящий ударился об землю. Может что-то наземники напутали? Сбитый Колесниковым самолет все же ему записали. На вторичный запрос эскадрильи подтвердили, что в указанном Колесниковым месте обнаружен разбитый и сгоревший Me-109 вместе с летчиком. Алексей воспрянул духом, но победой этой не кичился. Вообще о ней помалкивал — она могла стоить и ему и командиру звена жизни.

* * *

Погода портилась. Высоко в осеннем небе запестрели полосой белые перья, будто оброненные пролетающими над крымской степью лебедями, да так и не упали на землю. По утру солнце пыталось разогнать заслонявшую его рябь и не выбралось из нее до вечера. А к ночи ветер погнал отарами облака.

Проснулся Любимов по привычке рано. За маленьким окошком брезжил мрачный рассвет. B хате не хватало воздуха. Любимов натянул брюки, сунул ноги в белые с отворотами бурки и, накинув на плечи куртку, вышел на крыльцо. Ветер швырнул в лицо горсть водяной пыли. Облака бежали низко над крышами, клочьями цеплялись за дырявое крыло ветряка, дымком кружились в побуревших макушках деревьев. Шел мелкий противный дождь. Со стрехи непрерывно срывались капли, со звоном шлепались у осунувшейся завалинки в выбитую ими канавку. Хозяйский пес забился старое тряпье под лавкой, приоткрыл один глаз и не спускал его с Любимова.