Под страхом жизни. Сборник рассказов - Валера Нематрос

тридцаток и пятидесяток.

Скажу по себе – это и вправду было свежо и интересно – много музыки, хорошей и разной, Бивис и Батхед и хуй знает, что еще.

Мы начали бухать около семи вечера, как только все врачи разошлись. Дежурный по госпиталю приходил в десять, обозначил время отбоя – полночь.

– Ровно в двенадцать, и неебет. – сказал он.

Миша был ответственный, и попытался всех разогнать. Спорить с ним никто не хотел, но и спать уходить – тоже.

И неожиданно он набросился на меня. Устно, конечно, но все равно неприятно.

– Моряк, иди спать бля!

– Схуяле? – спросил я. Формулировку выбирал тщательно, политкорректно.

– Я так сказал!

– М-м… – понятливо кивнул я и продолжил пялиться в телевизор.

Сегодня дежурила не Настя, иначе я был бы заодно с Мишей в стремлении разогнать толпу. А так – похуй. Двадцать пять или около того рыл пялились на нашу полемику.

– Пойдем, выйдем! – наконец выпалил он.

Стало грустно. Я уже описывал Мишу – волосатый шкаф с большим лбом и маленькими глазками. Русским языком он владел в разы хуже, чем кулаками – однажды, когда Настя на посту сексуально заполняла журнал, я листал истории болезней, и видел его карточку. Мишу звали Мухадин. Вот на Мухадина он был похож, и сейчас этот Мухадин хочет со мной выйти из отделения, чтоб один на один обсудить накопившиеся проблемы.

Мы оказались на лестничной площадке слишком быстро – не прошло и десяти секунд. Он тщательно закрыл дверь, будто я попытаюсь забежать обратно в отделение. Если вам когда-нибудь доводилось выходить на бой с бульдозером, вы понимаете мои тогдашние ощущения. Муха мог просто обнять меня и сломать все ребра. Бить его кулаком, например, в лоб – извращенный метод самоубийства.

И тут он вправду заговорил:

– Ты чего творишь? – коряво, но правильно спросил он.

– Телевизор смотрю, – решил я брать логикой.

– Эээ, не телевизор дело, – махнул рукой он. Напоминало волосатую лопасть. – Они все, – он еще раз махнул лопастью, – смотрят на тебя и делают, как ты. Иди спать, и они пойдут.

Диалог с Мухой был сродни диалогу с залупой. В том смысле, что ожидания расходились с реальностью – никакого мордобоя.

– Полчаса. – сказал я. Или он будет меня бить, или теперь все будет так, как я скажу.

– Хорошо, моряк, но через полчаса ты сам всех отправишь спать.

Это было торжество разума над волосами, покрывавшими сто килограммов мяса.

Через полчаса я сам выключил телевизор, и все молча разбрелись по палатам. Занавес.

***

В этот раз меня вылечили быстрее. Календарь был к нам благосклонен – последнюю ночь в кожвене я провел с Настей. Правда, здесь надо упомянуть еще об одном случае. Выписка случилась во вторник, а утром понедельника поступили новые больные. В коридоре я столкнулся с двумя из них, и особого энтузиазма мне это не добавило. Сестры Зайцевы, похоже, даже болели всегда вместе.

Два бородатых младенца неприязненно смотрели на меня, я отвечал им взаимностью. Говорить первым не хотелось, и я пошел по своим делам. На самом деле никаких дел (простите за тавтологию) у меня не было, но если бы были, то очевидно в другом месте.

На обед я не ходил – хватало вкусностей в палате – а после обеда вызвался помочь Насте с переносом таблиц из одного журнала в другой. Мы сидели рядом и думали каждый о своем.

Точно так же спустя десять часов мы в комнате сестры-хозяйки на кушетке трахались каждый о своем. Я пытался найти выход из ситуации, но не мог. Она жила с мамой и маленьким ребенком. Я – сопляк, курсант, который кроме каждой четвертой ночи мало что мог ей предложить. Даже просто трахаться теперь было неосуществимо. Не вести же ее на хату, которую мы снимали впятером – такое даже предлагать не хотелось. А кроме этого нас ничего не связывало. Разве что я любил Марину, с которой у меня был шанс построить нормальные отношения, а она была вылитой копией Насти или наоборот.

Это был светлый, грустный секс, неторопливый, как жующий ленивец, и мелодичный, как творение Леграна из «Шербурских зонтиков». И даже Фекл Феоктистович, казалось, пустил скупую мужскую слезу.

Не попили даже чаю, как она выпроводила меня спать. Перед самой дверью остановила и впилась губами. Не в хуй, пошляки.

Мы целовались, жадно хватая воздух носом, чтоб не прервать образовавшуюся душевно-ротовую связь.

А потом меня ждала палата и крепкий, но короткий сон. Так мне казалось.

На моей кровати кто-то сидел. Третий час ночи. Заблудился он, что ли? Да их двое!

Да, это были сестры. Они поднялись, оба. В этот раз я не совершил ошибки и держал их в поле видимости.

– Прятался? – спросил один. – От нас не спрячешься.

Сопалатники просыпались. Пока молча наблюдали за развитием событий.

– Забыл? – спросил второй. Лучше бы не спрашивал – я никогда ничего не забываю. К равнодушию и меланхолии присоединилась злость. Я никогда никого не бил первым – везло, просто не попадал в такие ситуации, когда не оставалось выбора – и до сих пор могу этим похвастаться. Но тогда был готов.

– Ты никто, и звать тебя никак! – вновь взял слово первый и подкрепил его ударом в грудь. Воздух куда-то делся, я сделал шаг назад. Зрители просыпались окончательно. Зайцевых было больше количественно, и суммарной массой тоже, но качество не всегда измеряется в этих величинах. Я почти без замаха, но по хорошей дуге засадил ему правой в ухо. Чванк! Мясистый отросток на его голове принял мой удар благосклонно. Второй оторопел, и я замахнулся на него. Тот отступил – реальность менялась на его глазах, руша стереотипы. Это долго не продлится, очухается первый и второй придет в себя, так что действовать надо было быстро.

Но не сложилось. В палату влетел Миша и раскидал Зайцевых к разным стенам. Простые тычки ощущались ими, наверное, как удары дизель-молота для забивания свай. Кто-то включил свет.

– Чо за хуйня? – спросил волосатый старшина. – Тут заняться нечем больше вам? Драться ночью захотелось?

Я стоял и улыбался. Грустно, наверное, когда никто, да еще и зовут которого никак, берет и лопает вам барабанную перепонку. Один Зайцев присел у стены, как артиллерист у орудия, или радист в окопе, обняв ухо в недоумении. Звенело у него там или была полная тишина, было неважно. Второй по пути к противоположной стене наткнулся на стол и потирал теперь содранный бок.

– Миш, – обратился к нему я, – это