Ортодокс (сборник) - Владислав Дорофеев

К слову, я столько уже понаписал, что могу себе позволить писать как хочу, и делать со словом, что могу.

И надо всегда заканчивать начатое, потому как очень быстро развиваешься, и удачное сегодня, кажется странным завтра, ужасным через неделю, но через пять лет отличным.

Я – писатель, но со странным становлением. Взрыв в начале пути, череда откровений, затем затянувшееся становление, растянутое во времени и пространстве. Теперь я уверился окончательно в себе, в своем назначении.

Странно, вовсе не пишу о своем путешествии. Возможно потому, что еще нет путешествия, как факта.

Должен тронуться состав, дернуться вагоны, люди упрутся в окна, растянутся на полках, и вперед – из России в Россию.

А пока на столе красная салфетка, рядом с ней красная свеча, и приемничек что-то бурчит не на русском. Славное умненькое время.

Проезжал по городу – удивительное и невзрачное зрелище, нет оживления, нет бурной деятельности, впечатление, что мертвечина вошла в город, люди обречены были смириться и склонить головы, – верно они не справились с напором чужих эмоций.

Один из руководителей ДВЖД сообщил, что на железной дороге идет возврат к методам и структуре руководства и управления, бывших до 1985 года.

Вычитал в одном из своих дневников фразу: «Снег шел с силой сплошного удара». И там же предсказание о гражданских войнах, которые грядут в конце века. Предсказание от 1983 года, но не ясно по какому поводу.

Возможно, всплеск мой, проявление наития в языковой сфере уже минул. Чтобы пойти дальше, надо все услышанное переработать. А этого я не сделал еще.

9 июня, 1994 г.

Я в этом городе уже не жил, но теперь окончательно не живу. Но душа останется!

Новый факт – у Л. был от меня ребенок, она сделала аборт, причем на шестом месяце – едва не умерла/«сдохла». В результате бросила петь и возможно рожать. В этом городе будет жить женщина, которая могла стать матерью моего сына. Идиотка, или потрясающе умная женщина, которая оберегла мое будущее, мое развитие.

Сильно я сегодня говорил с милыми и близкими сердцу людьми, славно мне было с ними, это я знаю. Теперь они будут ходить по этим улицам без меня. Л. – это была громадная придуманная любовь. Но она крайне умна, хотя и безвольна в творческом плане.

Проехал центр. И нет ничего более в этом городе, пусто.

Р. – остался, как и всегда был, умен. Но ему не хватает напора и увлеченности, фанатизма. Ничего я не видел в этом городе сегодня, разве что купил шарфик на горло – давно хотел.

Вечером гулял с Л. по набережной – удивительное место, чрезвычайно энергетическое и спокойно-уютное. Это на всю жизнь, как и заходящее солнце над Амуром, – чудо!

Какое-то странное затишье в городе – даже движение по Амуру какое-то тухлое.

Путешествие начинается, первый раздел – Хабаровск, второй – Владивосток.

Была у нас в детстве игра в города. Вот я сейчас играю в города, в судьбы, в людей. Я играю в игру такую, которая называется любовь к жизни, к себе, к человеку.

Л. – это фантастическая женщина. Ее аборт – это третий в моей жизни.

А потому Л. – это путешествие.

Путешествие по России – это из себя к себе, это – время, растянутое, будто пространство.

10 июня, 1994 г.

Хабаровск – город чувственности. Пышущие здоровьем бабы и мужики. Накал страсти переплескивает все края. Короткие юбки, под которыми чаще короткие, но не менее соблазнительные ноги, над которыми задницы самок, которые ждут спокойно и уверенно своей участи.

Чувственность здесь ничем не ограничена. Феодальные, общинные нравы провинциального городка уже почти рухнули, а сдерживающих начал новой цивилизации еще нет. В Хабаровске начинается сексуальная революция. В Хабаровске начинается чувственная революция. Возможно, нечто похожее переживает сейчас вся провинциальная Россия, чуть отставая от Москвы, где уже сформировались основы западнической цивилизации с ее принципами целесообразности.

Л. сказала, что, «у тебя все получится, потому что тебя многие любят».

Л. – сильное создание, удивительно чуткое, удивительно тактичное.

Перед отъездом во Владивосток, зашел на хабаровскую студию ТВ, где я отработал пять лет. Во-первых, не пришел на встречу Вл. Каменев, тот, который пригласил меня в Хабаровск; во-вторых, по отношению к каждому здесь у меня в памяти отрицательные эмоции, нет ни одного человека, по отношению к которому у меня в памяти было бы доброе. Разве что оператор-кореец и Сережа З., мой крестник, но и он меня однажды надул.

Хабаровск – это не город, это – миф о городе, и в нем я был участником и героем несколько лет. Три года прошло, как я сошел с экрана, но до сих пор меня на улице и в общественных местах узнают чужие люди.

Вероятно, в общественном представлении о свободном человеке, я превратился в такой типаж, даже архетип свободного человека. И это запомнилось, т. е. явление, не человек, который остался, как носитель явления. Важно понять еще и то, что эти люди не могли запомнить меня, поскольку они не способны к этому, они не умеют столь детально видеть человека. Они не могут вычленить отдельного человека в связи со связями, и окружением. Но они могут запомнить типаж и явление, т. е. я сделал нечто на духовном уровне, причем уровне типичном для общественного сознания. Потому остался в памяти.

Я в напряжении – после многих лет перерыва – носом кровь.

Но самая большая беда – бездуховность детей. Отсюда их безалаберность, бесшабашность, суетливость, праздность и потребительство.

Вяземский. Первая станция после Хабаровска, по дороге во Владивосток. Много вареников и другой снеди, которая выносится к останавливающимся поездам местными жителями, в основном людьми без определенных занятий. Впечатление – сытая нищета. Вареники с капустой, картошкой, манты с мясом, вареная картошка, молоко в бутылках, заткнутых куском свернутой газеты, пиво. Бутылка пива – 1200 рублей, манты – 400 руб./штука, огурцы – 150 рублей/штука, зелень – 250 рублей/пучок. Продают все это разбитные, пропахшие жизнью бабы и бабенки.

Вспомнилось, как после истового и радостного траханья с Р., мы вышли в Вяземском прогуляться по перрону; она в джинсовой юбчонке, длинные и тонкие ноги, туфли на длинных каблуках, мы шли за варениками по перрону, а Р. говорила о странном ощущении обнаженности. В тот момент эти ноги, эта Р., эти слова – нравились, хотя и было все это глупым чрезвычайно, как, собственно, и все исходящее от Р.

А ведь по словам Л., именно на следующий день после ее знакомства Р., точнее после того как я привел Р. в театр к Л., Л. пошла делать аборт.

Угольная. На фасаде серебристого здания вокзала два угольщика-шахтера, маленькие, непропорциональные, обреченные фигуры.

Уссурийск. Ни одной детали, которая могла бы отличить эту станцию от тысяч других таких же размеров.

Задача путешествия в том, чтобы на дороге, на каждой станции, в каждом местечке найти детали и особенности, выделяющие эту точку на карте от других таких же.

Россия в каждом проявлении – особенная или безликая. Это мой вопрос в этом путешествии, которое возможно только в преддверии будущего пути, который требует напряжения всех сил, чтобы вытолкнуть на свой уровень своих детей и жену. Да, конечно, я умру в жизни, но никогда после смерти.

11 июня, 1994 г.

Владивосток. Кругом города море. Внутри города море. Фантастический пейзаж. Внутри – сопки, обилие машин, старых и стильных, безмерно грязные дома, оживление, порт, кораблики в центре города, мачты – как декор улиц и городской панорамы, разнообразие городского пейзажа. Наконец история, которой город может не гордиться, поскольку история сама гордится этим городом-портом на востоке страны.

Ветром сдуло пену лет. Ровно стало на кладбище времени. Два человека встречаются на распутье двух дорог, и встав, на ведущую в ад, вставший говорит, «мне там самому места не хватает – бери себе путь в рай».

Затем они заспорили уже лет через двести, встретившись во Владивостоке, городе, которого не было прежде, и один говорит другому, – «ад – это развитие внешней, материальной стороны жизни, а рай – развитие духовной стороны жизни, невидимой».

Всем, поставившим на ад, везет в жизни, всем, поставившим на рай, – не везет в материальной жизни. Возможно, мир изменился не в лучшую сторону. Но это не важно, поскольку возможен средний вариант.

Да.

Ад – это не смерть, не мучения, это – материальное продолжение жизни, грубо материальное, зримое.

Рай – это не смерть, не наслаждения, это – нематериальное продолжение жизни, незримое, тонкое, энергетическое.

Владивосток – это ад. Жители этого города поголовно попадают в ад, продолжая свою земную жизнь в образе, в виде материальной грубой субстанции. Во Владивостоке нет людей, есть только продолжение людей, уже давно умерших; Владивосток – это город давно умерших, здесь нет живущих, здесь есть умершие и умирающие. И пушка в 12.00 по полудни измеряет напор жизни.