Охотники за каучуком - Манфред Кюнне

— Гвеве?

Смеясь, он кивает. Ему, очевидно, непонятен такой интерес белого человека к веществу, которое лес дает в таком же изобилии, как дрова или кору. Индианка приносит серый сосуд, по своей форме напоминающий бутыль. Вождь показывает на него. С этой бутылью его жена каждое утро ходит к источнику за питьевой водой, поясняет он жестами.

Кондамин достает из кармана маленькое зеркальце и знаками показывает, что готов обменять его на сосуд из каучука. Вождь хватает зеркальце и в испуге шарахается назад. Держит зеркало подальше от лица, вертит его в разные стороны, подносит ближе и с опаской таращится на серебряный диск, с которого, как из лужи, на него смотрит его собственная физиономия. Он все поглядывает на нее, робко, украдкой, сгорая от любопытства. Наконец заливается смехом и внимательно следит, хохочет ли отражение.

Кондамин протягивает руку за сосудом. Индианка поднимает крик. Вождь вскакивает и, гневно жестикулируя, загоняет старуху обратно в хижину. Сует бутыль Кондамину и просит передать ему: завтра мужчины из селения надрежут дерево гвеве. Из его сока они смогут изготовить новые сосуды и новые факелы. Пусть белый человек пойдет с ними и посмотрит, как это делается.

Еще долго Кондамин сидит у костра и записывает в своей тетради события минувшего дня. Присев рядом с ним на корточки, вождь глядит на тонкую деревянную палочку, которой белый человек так ловко водит по листам пухлой книги, оставляя на «белой коже» черные линии.

Кондамин протягивает тетрадь вождю, чтобы тот что-нибудь нарисовал в ней. Индеец в ужасе отмахивается.

— Колдовство белого человека! Нельзя! — объясняет Хоа.

Поутру Кондамин отправляется вместе со сборщиками каучука на нескольких каноэ вверх по реке; они пристают к берегу у просеки, вырубленной людьми в чаще. Из лодок вынимают деревянные чаши, вождь трогает белого человека за руку и показывает вперед:

— Гвеве!

Так Кондамин впервые видит стройное дерево с гладким стволом, знакомое ему по описанию отца Карвахаля: светло-серая кора, вертикально вздымающиеся ветви, крупные яйцевидные плоды, валяющиеся повсюду на земле, и ярко-зеленые, точно лакированные, листья, напоминающие листья каштана. Он нагибается и поднимает желто-зеленый цветок, разрывает его, рассматривает тычинки и широкий шов плодоножки.

Индейцы вонзают в ствол каменные ножи, под надрезами прикрепляют веревками из пальмового волокна чаши и начинают собирать листья и хворост, складывают их в кучи и зажигают принесенной с собой головней.

Целый день Кондамин наблюдает, как из ран в коре дерева сочится похожая на молоко жидкость, как индейцы отвязывают от стволов постепенно наполняющиеся сосуды и заменяют их пустыми, углубляют ножами надрезы и придвигают чаши палками поближе к огню. Остальные сооружают над костром навес из бамбука, подвешивают на лианах сосуды и ждут, пока густой светло-желтый млечный сок не станет на огне совершенно жидким, затем обмазывают им похожие на дубинки сучья и коптят их в дыму.

Кондамин видит, как нарастает серый слой на палках, ощущает едкий запах дыма, поглядывает на индейцев, на костер, на диковинное, истекающее белой кровью дерево и строчит, согнувшись над своим дневником.

— Гвеве, — произносит от вслух. — Гевея! Hevea brasiliensis!

3

Прошло одиннадцать дней с тех пор, как Кондамин со своими спутниками покинул деревню, и вот их лодка снова попадает в необозримую путаницу речных рукавов. С помощью компаса ему удается вырваться из этого адского лабиринта островов. Широкими ножами индейцы проделывают проходы в зарослях, покрывающих трясины, объезжают упавшие деревья, проводят суденышко сквозь зеленый кустарник, тростник и острую как бритва болотную траву и отталкивают веслами подальше от лодки гонимые течением стволы деревьев. Еще несколько суток, и на глазах у путешественников сотни рек и ручьев сливаются в единый поток, лес расступается, и они снова скользят по безбрежной желтой водной глади. Кондамин часто берется за компас и навигационные приборы, чтобы определить, где находится, и нанести на карту непостоянное, часто меняющееся направление реки, ее многочисленные рукава, крупные острова, устья притоков и ширину русла. Работы по горло, голова гудит от усталости, и все чаще одолевает сон. Время — словно лениво развертывающаяся галерея картин, притупляющая чувства и иногда неожиданно обрывающаяся.

Огромный багровый диск луны скрылся за лесом. Еще тяжелее легла на реку темнота. Потом холодным серебряным светом зажглись мириады звезд. Южный Крест озарил ночь своим зловещим сиянием. Рядом с лодкой, покачиваясь, тихо плывут по течению зеленые травяные островки, окруженные хороводами светлячков. Кондамин лежит в лихорадке.

Столько могущества и опасной красоты таит эта река, что она ошеломляет и подавляет людей. Безучастно взирают они на ее простор, смутно воспринимают буйную игру красок, отдаваясь бесконечному течению времени, и замирают под нависшими громадами иссиня-черных туч.

Постепенно Кондамин начинает приходить в себя. Багровый туман, застилавший его взор, понемногу рассеивается.

Они добираются до селений араваки, длинноволосых, атлетически сложенных индейцев, занимающихся земледелием и нелегкой охотой в прибрежных лесах. Попадают в охотничьи угодья могущественного племени тупи, видят пастбища индейцев мачипаро, земли племени тикуна. Обгоняемые грохотом деревянных сторожевых барабанов, оповещающих об их прибытии за неделю, путешественники плывут от деревни к деревне, встречают пораженных, испуганных, любопытных людей, в хижины которых два столетия назад врывались грабители-испанцы, смотрят в размалеванные красной краской лица, в недоверчивые глаза, видят поля батата, которые их владельцы разбили на выжженных участках леса и теперь защищают по ночам звуком деревянных трещоток, отпугивающих прожорливых попугаев и наглых пекари, разглядывают собак и ручных обезьянок. В общинных хижинах Кондамин пьет со старыми вождями водку тропического леса — чичу, курит длинные, свернутые из древесного луба трубки, которыми его угощают, участвует в индейских празднествах, знакомится с их таинственными жертвенными обрядами и танцами и тратит целые дни на то, чтобы обменять все товары, привезенные им, и пополнить свои коллекции индейского оружия, одежды и утвари. Ночи напролет он просиживает за своими тетрадями и наносит на карту расположение деревень. В хижинах карликового племени он обнаруживает темно-коричневый смертельный яд, которым смазывают стрелы, выдуваемые из трубок.

Осторожно попробовав его на язык, ученый выясняет, что яд горек на вкус; он не успокаивается, пока не узнает, что это адское зелье добывается из коры и корней нескольких видов кустарника и смешивается со змеиным ядом. Страдая от приступов головокружения и страшной слабости, которые предвещают новую вспышку лихорадки и наливают его руки свинцом, Кондамин временами начинает отчаиваться; он тупо смотрит, как бесформенными тенями мимо проплывают пальмы, освещенные последними лучами умирающего солнца, ощущает жару и жажду, пьет красноватое варево из лекарственной коры, кутается в одеяла или в сырые простыни, вскрывает себе вену на руке и видит густую черную кровь. Почти ничего не ест. Засыпает беспробудным сном. Постепенно силы возвращаются к нему. Грубой бранью он подавляет страх своих спутников перед злыми духами. Тратит полдня, чтобы подрезать ножом свою буйно разросшуюся бороду, борется с регулярно повторяющимися приступами лихорадки, принимая двойные дозы спасительной коры, наверстывает пропущенные записи, снова садится за руль. Спасается со своими индейцами от неожиданно разразившейся грозы под широкой «трехэтажной» крышей тропического леса, и здесь его дважды кусает змея. На следующий день в паводок их лодка налетает на подводную скалу. Индейцы в ужасе замирают. Кондамин кричит на них, наконец удается столкнуть лодку с камня. Вдруг — река делает в этом месте поворот — их выносит прямо на торчащие посреди течения утесы, между которыми бурлит и беснуется белая пена. Индейцы судорожно хватаются за борта лодки. В лицо летят брызги и клочья пены, лодку стремительно подбрасывает и с силой швыряет в грохочущую бездну.

Ослепленные, они протирают глаза, а лодка уже танцует на пенящихся волнах у подножия низвергающейся с высоты водяной стены. Изо всех сил налегая на весла, индейцы выталкивают лодку из бешеного водоворота. Кондамин оглядывается на утесы.

И тут из его груди вырывается крик; протяжный и ликующий, он долго звенит над рекой.

Кондамин был первым европейцем после Орельяны, спустившимся по Амазонке до самого устья. Он составил первую достоверную карту реки и издал отчет о путешествии, в котором описал ландшафты Амазонки, ее флору и фауну, туземное население, его жизнь и обычаи, рассказал о приготовлении яда кураре, а также о добыче и применении каучука. В 1745 году Кондамин возвратился в Париж.