Согдиана - Явдат Ильясов

Ва-а-ах!.. Пошел войной на юнанов сын Дария Ксеркс. На корабле подплывет — корабль потопят. По суше приблизится — на суше избивают. А по воздуху лететь — крыльев нет. Что за напасть?

Ва-а-ах! Ни Артахшатра Первый, ни Дарий Второй, ни Второй Артахшатра, ни Третий — сколько их ни жило, Дариев и Артахшатров — не разгрызли грецкий орех. Что за напасть?..

Глаза певца сузились: он косил на персов и весело скалил зубы, а они все больше тускнели, и даже Бесс, который совсем недавно так беззаботно хохотал, сидел сейчас, наклонив голову, точно бык, и тяжело двигал желваками. Только его сосед, бледный перс, по-прежнему усмехался.

— Много ли времени прошло, или мало, но силы у персов совсем не стало, — снова заговорил певец. — И если когда-то их войско топтало поля, что возделал Юнана народ, то нынче другая пора настала, и все получается наоборот. Идет на восток Искендер Двурогий, и Дарий Третий уносит ноги, но едва ли он их далеко унесет!..

Бесс помрачнел, а пленник не выдержал и скрипнул зубами. Но никто не сказал певцу ни слова. И Варахран догадался, что персы боятся этого веселого человека с ясной улыбкой и тонкими, как у девушки, руками.

— А почему так получается? — Певец отбросил палку. Брови его сдвинулись на переносице, лицо стало злым. — Почему, я спрашиваю тебя, Дариавуш Кодоман? — Он схватил пленника за плечо. — Потому, что все вы только берете, — берете, но не отдаете! Берете у нас и других народов золото. Берете скот. Берете людей. Но не даете нам взамен ничего! Где, когда и кто это терпел, а? Вот почему все бросили тебя, Дариавуш Кодоман, в тяжелый для тебя день, и никто не подаст тебе глотка воды, когда приблизится твой конец. Так покарал бог род Гахамана за его преступления!

— Довольно, Спантамано! — крикнул Бесс. — Ты забыл разве, что и я, твой друг, происхожу из этого рода?

Певец молча отвернулся.

Спантамано! — воскликнул он и выскочил из-за укрытия.

Забыв о сумке, он бросился к костру. Путники глядели на него удивленно, будто он свалился прямо с неба.

— Кто ты? — спросил Спантамано сдержанно.

— Варахран, сын Фрады! Помнишь старого чеканщика Фраду? Наше заведение стоит слева от Южных ворот Мараканды.[8] Ты часто приходил к нам и долго смотрел, как отец наносит узоры на блюда из серебра. Я Варахран.

— Варахран? — Спантамано оживился. — Но как ты сюда попал?

— Персы! — Варахран стиснул кулак. — Товары никто не берет… Отец задолжал кругом. Налог уплатить — денег нет. Персы хотели отнять мастерскую… и что было бы, если бы отняли? Всему семейству — конец. Ну, я пожалел отца… в рабство подался. Три года, пока ты был на войне, я томился в Реге, проклятой Реге, работал на правителя города. Думал никогда уже не увидеть мне Мараканду и старого Фраду. Но Охрамазда помог мне. Когда Зулькарнейн взял Экбатану, мой хозяин едва не околел от страха. Суматоха поднялась. Надзор над рабами ослаб. Я не стал медлить и покинул этот грязный город, где за три года пролил столько слез, сколько другой не выплачет и за тридцать лет. Ты видишь, каков я теперь? Никогда уже не стать мне тем веселым Варахраном, какого ты видел прежде. Дорога по горам и пустыням отняла последние силы. Голод терзает меня. Если ты не возьмешь бедного чеканщика под свою руку, я пропаду.

— Не бойся, — улыбнулся Спантамано. — Я беру тебя с собой. Сядешь на моего второго коня. Даст бог, мы еще увидим родную Мараканду и выпьем вина из чаш, изготовленных умелой рукой твоего отца.

— Да будет благо тебе и твоим родичам! Да неиспошлет тебе Охрамазда удачу! Да…

— Ладно, ладно, — прервал его Спантамано, — хватит с меня благ. Ты их столько пожелаешь, что я не унесу. Лучше взгляни сюда. Что висит над огнем?

— Котел висит.

— А в котле что?

— Похлебка.

— Эту похлебку мы сейчас и попробуем. Эй, доставайте посуду!

Но попробовать похлебку Спантамано и его спутникам не пришлось. Из-за бугра внезапно показался иранец на взмыленном коне. Рот его перекосился от ужаса. Он промчался мимо, оборонив на ходу одно слово:

— Искендер!..

Если бы в стаю мирно дремлющих голубей швырнули камень, и то они разлетелись бы не так поспешно, как персы и согдийцы разбежались от костров. Воины ловили лошадей и трясущими руками снимали путы. Беглецов сковал такой страх, что пальцы их не слушались, узлы не развязывались, подпруги не затягивались; животные, чувствуя возбуждение хозяев, били копытами в землю, поднимались на дыбы. Воины бранились яростным шепотом, словно боялись, что их услышит сам Зулькарнейн.

Только Спантамано уже сидел на коне и орал, сверкая зубами:

— Перец! Где перец?

— Зачем тебе перец? — спросил Бесс, пробегая мимо.

— Под хвосты лошадей… помчатся, как ветер!

— Собака! — выругался Бесс, взбираясь на своего скакуна.

Наконец беглецы кое-как собрались. Застучали копыта. Загрохотали колеса повозок.

Проскакав чуть ли не полпарсанга, Спантамано заметил, что Бесс отстал. В толпе беглецов не было также царя и ближайших друзей Бесса.

— Убьют! — воскликнул согдиец и повернул коня.

— Поздно ты хватился! — злорадно кинул ему Бесс, проносясь мимо. Все кончено.

Спантамано промчался вслед. Он хотел что-то крикнуть, но тут же раздумал, усмехнулся и вяло махнул рукой.

Спустя минуту возле пересыхающего озера почти никого не осталось. Когда отряд гетайров вырвался из-за рыжего бугра, македонцы увидели только крохотного перса рыдающего над трупом неизвестного человека. Рядом, в котле над костром, бурлила и переливалась через край жидкая похлебка, — к ней так никто и не прикоснулся.

— Фарнух! — позвал Птолемайос Лаг, сдерживая коня. — Узнай, кто это.

— Кто ты? — спросил у перса носатый воин в азиатской одежде, родом ликиец.

— Я бедный человек; мое имя тебе ничего не скажет, господин, грустно ответил тот, вытирая грязными кулачками жалобно мигающие глаза.

— А он кто?

— Сейчас — никто, — также смиренно ответил перс. — А четыре года тому назад он именовался царем царей и владел половиной мира…

— Кодоман убит, Александр, — сообщил Птолемайос подоспевшему царю.

— Ка-ак? Дарейос убит?..

— Да.

— Кто… кто же убил его?

— Тысячник Набарзан и Барзаэнт, сатрап Дрангианы. Они действовали по наущению Бесса, правителя Бактры и Согдианы.

— Бесс? О проклятый!.. Кто был с ним еще?

— Согдиец из благородных. Его зовут Спет… Спинт… Спитамен, кажется, бес их разберет, эти варварские имена.

— Спитамен? Кто он такой?

— Говорят, это любопытный человек. Нечто вроде нашего Диогена. Помнишь, мы видели его в Коринфе? Он лежал перед своей глиняной бочкой и грелся. Ты долго беседовал с ним, потом спросил: "Могу ли я сделать что-нибудь для тебя?" "Конечно, — ответил он, — вот, посторонись немного и не загораживай мне солнца". Помнишь?

— Было.

— Ну, этот Спитамен тоже, говорят, немного не в себе. Бродяга, острослов, ходит в дырявых шкурах леопарда и никто не боится.

— Никто не боится?

— Так говорят.

— И что же будет дальше?

— Еще говорят, будто он потомок Сиавахша, древнего царя согдийцев, имя которого священно.

— Ну, ну, рассказывай!

— Сиавахша связывают с культом солнца, поэтому, говорят, у Спитамена волосы золотые, как и у тебя (Лаг хотел сказать «Рыжие», но не решился). Род Спитамена почетен и славен в Согдиане.

— Хм… Да, это любопытно. Что же, и Спитамен участвовал в убийстве?

— Нет. Но и не препятствовал особенно. По словам пленного раба, Спитамен радуется падению Кодомана. Поет, как дитя, когда другие плачут.

— Так… Что же он — молодой, старый?

— Ему двадцать пять лет.

— На год моложе меня.

— Да.

— Ну хорошо. Запомни его имя. Может быть, он мне пригодится. Но Бесс! О негодяй! Он вырвал из моих рук добычу, о которой я мечтал четыре года! Илиаду"?), который поднимает с лога молодого оленя и гонит его по горам, несется за ним через кусты и овраги и, даже если тот спрячется, в страхе припав под куст, чутко следит и бегает неустанно, пока не сыщет". Четыре года уходил от меня Дарейос, и вот, когда уже почти попался… о, чтобы он провалился в тартар, этот Бесс! Я хотел, чтобы Кодоман сам возложил на мою голову свою корону. Понимаешь?

— Понимаю.

— Тогда вся Азия признала бы меня законным правителем. Ясно?

— Ясно.

— И варвары шумели бы меньше, чем шумят сейчас. Так?

— Так.

— Но Бесс мне помешал, будь он трижды проклят! Как ты думаешь, зачем он убил царя?

— Должно быть, он сам желает стать властелином Персиды. Ведь он тоже из рода Ахемена, родич Дарейоса.

— Хорош родич! Но Азией ему не владеть, клянусь духом отца моего Филиппа. Поскольку Дарейос умер, отныне повелителем Востока я объявляю себя, Александра, сына бога Аммона!