Белый вождь. Отважная охотница. - Майн Рид

слово, никогда еще я не спорил на такие большие деньги!.. Слышите? Бедный охотник бьется об заклад на два золотых!

– Ну ладно, если ты не хочешь, это сделаю я... Полковник Вискарра! – громко обратился дон Хуан к коменданту. – Я думаю, вы не прочь получить назад свою ставку. Карлос ставит один золотой, а я предлагаю поспорить на десять.

– Согласен, – сухо ответил комендант.

– Решитесь ли вы удвоить ставку?

– Решусь ли я? – повторил Вискарра в бешенстве, что с ним так разговаривают при свидетелях. – Учетверим ее, если вам угодно, сударь.

– Ладно, учетверим, – тотчас принял вызов дон Хуан. Спорю на сорок золотых, что Карлос выдержит испытание!

– Хватит! Выкладывайте деньги!

Золотые монеты отсчитаны, вручены одному из свидетелей, выбраны судьи.

Вот уже все приготовления закончены. Зрители отъехали на плоскогорье и предоставили мыс в полное распоряжение охотника на бизонов и его коня.

Глава VII

Люди во все глаза смотрели на Карлоса, следили за каждым его движением.

Прежде всего он спешился, снял плащ и положил его в стороне. Потом осмотрел шпоры и убедился, что ремешки застегнуты как надо. Поправил опоясывающий его шарф, надвинул сомбреро на лоб. От колен и до самых лодыжек застегнул кожаные боковые отвороты своих бархатных штанов, чтобы они не мешали ему. Охотничий нож и хлыст отдал на хранение дону Хуану.

Потом он занялся конем, который все это время стоял, гордо выгнув шею, словно угадывал, что ему предстоит совершить нечто из ряда вон выходящее. Первым делом Карлос тщательно осмотрел уздечку, затем огромные стальные удила мамелюкского образца, проверяя, нет ли где-нибудь трещинки. Головной ремень он затянул ровно настолько, насколько нужно; потом пристально, дюйм за дюймом, осмотрел поводья. Они были плотно и искусно сплетены из волос хвоста дикой лошади. Кожаные могли бы лопнуть, а за эти, прочные и гибкие, как струна, бояться не приходилось.

Дошла очередь и до седла. Карлос осмотрел его со всех сторон, проверил стремянные ремни и большие деревянные колодки стремян. Подпруга была последним, самым важным предметом его забот. Он ослабил пряжки по обе стороны, а потом, упершись коленом, затянул подпругу как можно крепче. Он стянул ее так основательно, что и кончик пальца нельзя было просунуть под крепкий кожаный ремень.

Все эти предосторожности никого не могли удивить. Стоит порваться ремешку или соскользнуть пряжке – и смельчака поглотит вечная ночь.

Удостоверившись, что все в порядке, Карлос подобрал поводья и легко вскочил в седло.

Прежде всего он направил лошадь шагом вдоль утеса всего в нескольких футах от края: обоим, и коню и всаднику, следовало привыкнуть к опасности.

Вскоре он пустил вороного рысью, а потом и легким галопом. Даже на это нельзя было смотреть без страха. Для тех, кто глядел снизу, это было великолепное, но пугающее зрелище.

Немного погодя он повернул к плоскогорью, поскакал крупным галопом – тем аллюром, которым он намеревался приблизиться к краю утеса, – и вдруг опять натянул поводья, да так, что конь едва не опрокинулся набок. Снова галоп – и снова остановка. Карлос повторил этот маневр раз десять-двенадцать, направляясь то к краю утеса, то к плоскогорью. Разумеется, его конь мог бы скакать куда быстрее. Но о том, чтобы гнать во весь дух, и речи не было. Остановить коня, мчащегося со всей быстротой, на какую он только способен, на расстоянии двойной длины его тела от края пропасти совершенно невозможно, даже если пожертвовать его жизнью. Пуля, попавшая в сердце, и та не смогла бы мгновенно остановить на таком небольшом расстоянии скачущую лошадь. Хороший галоп – большего нельзя было ожидать в таких условиях; так решили и судьи, наблюдавшие за приготовлениями, когда Карлос спросил их об этом.

Наконец он повернул коня к утесу и поудобнее уселся в седле. Его решительный взгляд говорил, что пришло время приступить к испытанию.

Легкое прикосновение шпор – конь тронулся с места. И в следующую секунду он уже скакал галопом прямо к краю утеса.

Все взгляды, пристальные, напряженные, прикованы к всаднику. Все сердца тревожно бьются, зрители замерли; слышно лишь их неровное дыхание да стук копыт о твердый грунт плоскогорья.

Неизвестность длится недолго. В двадцать скачков конь приблизился почти к самому краю, от черты его отделяет расстояние не более шестикратной длины его тела, а поводья все еще висят свободно. Карлос не натягивает их; он знает, что стоит тронуть повод – и конь остановится, а сделать это до черты – значит проиграть. Еще прыжок... еще... еще...

– Эй! Он перескочил... Великий Боже! Он свалится ! раздались возгласы среди зрителей.

Это они увидели, что Карлос на всем скаку пересек черту. Но тотчас же раздались громкие приветственные крики. "Viva! " неслось из долины. "Viva! " – кричали те, кто следил за Карлосом с плоскогорья.

В тот миг, когда конь, казалось, готов был перемахнуть за край обрыва, Карлос резко натянул поводья, и передние копыта коня застыли в воздухе. Осев на задние ноги, он словно врос в твердую, надежную почву плоскогорья. Так он замер в каких нибудь трех футах от края утеса. И тогда всадник поднял правую руку, снял сомбреро, помахал им в знак приветствия и вновь надел.

Для тех, кто смотрел снизу, это было великолепное зрелище. Темные силуэты коня и всадника, полные силы и красоты, застыли над обрывом, вырисовываясь на фоне синего неба. Руки и ноги всадника, каждый изгиб тела коня, даже конская сбруя были отчетливо видны. В то краткое мгновение, когда они неподвижно застыли над бездной, казалось, что это конная статуя, отлитая из бронзы, и вершина утеса служит ей пьедесталом.

Это