Темные ангелы нашей природы. Опровержение пинкерской теории истории и насилия - Филипп Дуайер

исторической практики. В этом отношении "Лучшие ангелы" очень хороши для размышлений.

 

Внутренние демоны "Лучших ангелов

Обращаясь к внутренним демонам "Лучших ангелов", я надену шляпу историка позднесредневековой Европы - периода, изображенного в "Лучших ангелах" с яростным презрением. Европа между 1250 и 1500 годами была чужой страной, и там все делалось по-другому. Некоторые из них достойны восхищения. Их рацион состоял из полностью экологически чистых продуктов и продуктов местного производства, и никто не страдал от опиоидной зависимости. При отсутствии сахара в рационе диабет был редкостью. Люди заботились о своих друзьях и близких и перерабатывали практически все, что попадало в дом. Возможно, некоторые другие аспекты жизни не вызывали такого восхищения, по крайней мере у нас. Но прошлое есть прошлое. Сегодня мы изучаем его для того, чтобы понять другой мир с его точки зрения и узнать больше о бесконечных путях развития человечества. В связи с этим рассмотрим средневековье, изображенное в романе "Лучшие ангелы":

Средневековое христианство было культурой жестокости. Пытки применялись государственными и местными органами власти по всему континенту, они были кодифицированы в законах, которые предписывали ослепление, клеймение, отсечение рук, ушей, носов, языков и другие формы калечения в качестве наказания за мелкие преступления. Казни представляли собой оргии садизма, достигавшие своей кульминации в таких испытаниях длительного убийства, как сожжение на костре, ломание на колесе, разрывание на части лошадьми, втыкание в прямую кишку, вырывание кишок путем наматывания их на катушку и даже повешение, представлявшее собой медленное забивание и удушение, а не быстрое свертывание шеи. Садистские пытки применялись и христианской церковью во время инквизиции, охоты на ведьм и религиозных войн. Пытки были разрешены иронично названным папой Иннокентием IV в 1251 г., и орден монахов-доминиканцев с удовольствием их применял. Как отмечается в настольной книге "Инквизиция", при папе Павле IV (1555-9 гг.) инквизиция была "совершенно ненасытной - Павел, доминиканец и одно время Великий инквизитор, сам был ревностным и искусным практиком пыток и зверских массовых убийств".

Трудно сказать, с чего начать. На самом деле, казни в позднесредневековой Европе были редкостью в расчете на душу населения; то же самое можно сказать и о судебных пытках. Не то чтобы описанные Пинкером случаи никогда не происходили; к XVI-XVII векам можно с уверенностью сказать, что пытки и казни превратились из "редких" в "очень редкие". Но "культура жестокости"?

Итак, где же Пинкер ошибся? Он стал жертвой того, что психологи называют эвристикой доступности, когда яркие и готовые к употреблению впечатления из поп-культуры перекрывают его обязанность ответственно относиться к литературе в данной области. Хотя Сара Батлер уже полностью разобрала недостатки Пинкера в этом томе, позвольте мне добавить несколько дополнительных мыслей, обратив внимание на научную литературу, которую Пинкер приводил в качестве доказательства этого образа. Одна из ссылок упоминается в этом отрывке: "книга для журнального столика". А? В конце сноски дается ссылка на источник, указанный в библиографии так: "Held, R. 1986. Inquisition: Избранный обзор коллекции орудий пыток от средневековья до наших дней. Aslockton, Notts, U.K.: Avon & Arno". Следующее вы можете сделать самостоятельно: обратиться в Библиотеку Конгресса США или другое авторитетное хранилище и попытаться подтвердить существование этой книги. К чести Пинкера, вы найдете аналогичную книгу г-на Хелда, и в ней можно найти отрывок, похожий на цитируемый. Но о настоящей книге я могу сказать только следующее: она не очень хороша. Другая цитата из "Лучших ангелов" отсылает вас к работе автора, который, как ни странно, когда-то был профессиональным шпагоглотателем. Несколько других цитат на первый взгляд внушают больше доверия, но при дальнейшем чтении возникают проблемы. Например, глава книги ученого-юриста Сэнфорда Левинсона не дает никакой поддержки тем утверждениям, которые приписывает ей Пинкер. Наиболее проблематично то, что вы напрасно будете искать в "Лучших ангелах" книгу историка права Джона Лангбейна о европейском праве и пытках или вдумчивое опровержение Лангбейна, предложенное историком средневековья Эдвардом Питерсом. Обе книги трудно найти. Вот одно из правил академического гостеприимства: когда вы входите в другую дисциплину, найдите время, чтобы процитировать соответствующую литературу.

На базовом уровне Пинкер ошибается в представленных им фактах, по крайней мере, в том, что касается средневековой Европы. Такая невнимательность к правилам сбора и цитирования доказательств вызывает беспокойство в работе, которая в остальном восхваляет достоинства западного мышления. Один из постулатов философии Просвещения заключается в том, что предметы познания заслонены от нас дымкой предположений, мифов и заблуждений. Часть этой дымки - результат недобросовестной деятельности шпагоглотателей и прочих шарлатанов. Часть ее возникает в результате здравых рассуждений, которые просто оказываются ошибочными. Так или иначе, истина скрывается под покровом видимости, и ученые проводят исследования, чтобы приоткрыть завесу.

Почему склонность Пинкера к демонизации средневекового европейского прошлого взяла верх над его обязанностью заниматься ответственным научным исследованием? Я долго ломал голову над этим вопросом. Как и Батлер, я думаю, что ответ отчасти кроется в том, что Пинкеру необходимо варварское Средневековье. В "Лучших ангелах" этот период занимает место, которое антрополог Мишель-Рольф Труйо (Michel-Rolph Trouillot) назвал "слотом дикарей". Труйо имел в виду, что для некоторых видов антропологических или исторических аргументов дикари просто должны быть, поэтому дикари придумываются независимо от того, реальны они или нет. Особенно любопытно, что потребность Пинкера в демонизации Средневековья приводит его к глубокой логической непоследовательности. В главе 2 он превозносит "Левиафана", аппарат государственного принуждения, как первую из нескольких исторических сил, ответственных за снижение якобы высокого уровня насилия в доисторические времена. Угроза наказания, якобы, помогла подавить схему ярости. Однако в главе 4 Пинкер берет пытки и зрелища казней - те самые инструменты, которые использовались Левиафаном для контроля над чрезмерным насилием, - и переводит их в разряд доказательств примитивного или необузданного насилия. Дикий слот, как некая темная тень, всегда следует на шаг позади, когда Пинкер движется вперед во времени.

Почему должны существовать дикари? Я пришел к выводу, что априорная приверженность Пинкера вере в существование насилия в прошлом во многом обусловлена его вязкой реакцией на боль и страдания. Он искренне ужасается страданиям, которые неразрывно связаны с жизнью в природе (например, с. 32). Подобно шаману, он с готовностью вживается в тела других животных - скворца, растерзанного ястребом, лошади, терзаемой насекомыми, - и чувствует их боль. Он демонизирует человеческое прошлое, поскольку уподобляет его ужасам мира природы, наполненного страданиями и несчастьями. С этой точки зрения, история - это рассказ о том, как человечество вырвалось из кошмарного мира естественного отбора. Благодаря благословенным ограничениям цивилизации мы были спасены от болезней и животных,