Хокуман-отель (сборник) - Анатолий Ромов

– Достаточно ли будет для этого одних материалов или надо вызвать специалистов с аэродрома?

– Думаю, экипаж исправит сам.

– Хорошо. Но для верности я попробую достать рацию и необходимые приборы. Пока Исидо еще обладает властью и может приказать, чтобы сюда доставили все, что надо.

– Хорошо. На борту нашего самолета находятся врач и медсестра. Кому-то из них также потребуется посетить отель.

– Ваша медсестра молодая? Хорошенькая?

– Какое это имеет значение?

Гарамов удивленно посмотрел на Исидзиму. Нет, японец как будто говорит совершенно серьезно. Но ведь этот вопрос – хорошенькая ли медсестра – явно не к месту. И когда Исидзима приложил руку к груди, Сергей спросил:

– Повторяю, господин Исидзима, какое это имеет значение?

– Большое. В нашем отеле есть штатные девушки – японки, китаянки, русские. Если ваша девушка более-менее прилично выглядит, я передам ей с вами на борт платье, которое обычно в нашем отеле носят русские девушки. Вы понимаете?

– Нет.

– Ваша медсестра, если потребуется, сможет выходить из самолета под видом моих девушек.

– Но при чем тут «молодая, красивая»?

Исидзима криво улыбнулся:

– Армейский вопрос, дорогой господин Гарамов, вы уж простите. Японская контрразведка, как вы выражаетесь, не лыком шита. Всему Ляодуну известно, что у меня здесь, в «Хокуман-отеле», собраны лучшие красавицы Маньчжоу-Го. Если, еще раз меня извините, ваша девушка будет некрасива – у контрразведки найдутся серьезные поводы для размышлений. Так она красива?

Гарамов пожал плечами:

– Да.

– Очень хорошо. Сейчас Корнев проводит вас в комнату официантов, и ждите меня там, а я иду к генералу Исидо.

Гарамов посмотрел на часы: с момента его выхода из самолета прошло двадцать семь минут.

– Не получится, господин Исидзима. Оставив самолет, я назначил контрольный срок. Он истекает через три минуты.

Исидзима внимательно посмотрел на него.

– Ну что ж, идите с Корневым, он даст вам платье для девушки – и можете пройти на самолет. Заодно сообщите вашим людям о нашем разговоре. Но чем скорее вы выйдете оттуда и вернетесь в комнату официантов, тем лучше.

Сразу же, как Гарамов оставил «Дуглас», штурман распределил всех, кроме Арутюнова и Вики, по постам. Сам он занял точку в средней части самолета. Радист и бортмеханик прошли в хвост и сели у иллюминаторов, второй пилот по собственному желанию остался в кабине. Этот пост каждый оценил про себя как самый трудный.

И наступил час ожидания и неопределенности, которые изматывают людей, изучивших войну. Они не любят тишины. Как ни храбрись, сколько шуток ни отпускай – все они по горькому опыту знают, что за этим обычно следуют бьющие в упор пулеметные очереди или рвущие людей в клочки разрывы снарядов. И сейчас, хотя снаружи все казалось мирным, тишина и уход Гарамова были тягостными. Но все терпели, только изредка кто-то из раненых просил пить или поворачивался. В таких случаях Вика склонялась над носилками, давала кружку с водой, поправляла повязку и шептала:

– Потерпи. Потерпи, милый. Сейчас перевязку будем делать.

Постепенно всем в самолете стало казаться, что главное – это и есть перевязка, которую обещала раненым Вика. Последним, кто видел, как Гарамов вошел в заросли, был радист, наблюдавший из хвостовой части за рощей. И теперь каждый раз, когда кто-то спрашивал его: «Ну как там, не видно капитана?» – радист отвечал разочарованным мычанием, которое звучало примерно так: «Ээ-а».

Все знали, что самый большой обзор открывается из кабины пилотов, обращенной к ясно уже различимой в рассветных сумерках стене. Штурман, наблюдавший из средней части за полосой прибоя и вышкой, часто заходил в кабину. Стараясь не смотреть в сторону мертвого Михеева, он на несколько минут застывал рядом со вторым пилотом. Оба всматривались в окна здания, в кусты роз и магнолий, в песчаные дорожки, полого спускавшиеся к пустому причалу.

– Все, – сказал в один из таких приходов штурман. – Пропал наш капитан.

И тут оба увидели идущего по дорожке от здания Гарамова. Но так как капитан был во фраке, летчики сначала не узнали его. Переглянувшись, оба медленно подняли пистолеты.

– Официант какой-то, – шепотом сказал второй пилот. – Чего ему надо?

Когда Гарамов подошел ближе и остановился почти у самого самолета, штурман, посмотрев на лейтенанта, прошептал:

– Володя, или я сон вижу, или это капитан Гарамов.

Вика, сидя на алюминиевой скамейке, прислушивалась к тому, что происходило за самолетом. Сейчас она услышала только шум листвы, крики птиц и то нарастающий, то ослабевающий где-то внизу звук прибоя. Рокот волн, бамбуковая роща за иллюминатором, крики неизвестных птиц, особенно вот этот, непривычно громкий и редко радостный – «А-га!», потом тишина, и снова – «А-га!» – все это вместе соединялось в ней сейчас во что-то необычное и легкое. И это «легкое, необычное», то, что жило сейчас в ней от шума листвы, от «А-га!» и рокота моря, было для нее в эти минуты главным. Вика понимала, что рядом смерть, что трем из пяти раненых нужно срочно делать перевязки, а один – Ларионов – умирает, но все-таки она думала не об этом, не об опасности, не об ужасе смерти, а о капитане Гарамове. И когда истекли обусловленные им тридцать минут, заволновалась, постигла весь ужас случившегося.

* * *

Договорившись с Гарамовым и выйдя вместе с ним в коридор, Исидзима прежде всего проследил, как они вместе с Корневым спустятся по лестнице. Когда их шаги стихли, настороженно попытался понять – есть ли еще кто-то, кроме него, в коридоре. Но вокруг все было тихо. У открытых окон шевелились занавески, и он подумал: «Вряд ли кто-нибудь станет прятаться за ними». Беззвучно пройдя на носках по коридору, он пошевелил их на своем пути просто так, больше для очистки совести. Убедившись, что за занавесками никого нет, он прошел к небольшому холлу в центре коридора и застыл. Некоторое время он скользил взглядом по темным деревянным панно на внутренней стене, вглядываясь в инкрустированные розовым и белым перламутром рисунки. Он хорошо помнил свой тайник, но на всякий случай приказал себе сейчас еще раз тщательно пройтись по рисункам. Бутон лилии, муравей, тигр и бабочка, две стрекозы. Тайник начинался от хвоста последней стрекозы. Еще раз взглянув вдоль коридора, он легким движением руки нажал на панель и открыл небольшую нишу. Достал плоскую коробочку из черного дерева, положил во внутренний карман фрака. Снова закрыл тайник. После этого он еще несколько секунд настороженно прислушивался. Все было тихо. Он посмотрел в окно и увидел Гарамова, идущего с небольшим свертком в руке к самолету. Подумал: даже если кто-то, допустим, из людей Цутаки и увидит сейчас Гарамова, у него вряд ли вызовет подозрение фигура официанта во фраке. Отсюда, из средних окон второго этажа, была видна только носовая часть самолета. Корпус и вход в самолет загораживала бамбуковая роща. Дождавшись, пока Гарамов скроется за стволами, он спустился вниз. Центральный холл был пуст. В кресле, в неловкой позе, прислонившись щекой к спинке, спал новый швейцар – Масу. Взглянув на него, Исидзима подумал, что Масу, может быть, притворяется, и потому постоял некоторое время, изучая молодое узкогубое лицо спящего швейцара. Если только Масу все время находился здесь, как ему и положено – в кресле у главного входа, – он не мог видеть ни Корнева, ни Гарамова. Смешно, подумал Исидзима. Этот человек Цутаки, наверняка сейчас напряженно прислушивающийся к тому, как над ним стоят, как раз и есть одна из его надежд в схватке с майором. Пусть Масу спит или делает вид, что спит, – это не имеет сейчас никакого значения. Неслышно повернувшись, Исидзима снова вернулся на второй этаж и остановился у номера генерала Исидо. Постучал, услышав тихий вопрос: «Кто там?», так же тихо сказал: «Это я, Исидзима». Дверь открыл мощный, широкогрудый Кадоваки Рэйдзи; склонившись, он пропустил его и закрыл дверь. Напарником Кадоваки в этой смене, считавшейся самой тяжелой, Исидзима назначил одного из лучших охранников, тощего и жилистого Бунчикова. И вот сейчас этот бывший офицер с черными усами, мрачно свисающими над сильно выступающей нижней челюстью, стоял у окна и выглядел застигнутым врасплох: кажется, он что-то высматривал там и обернулся, лишь когда Исидзима вошел.

– Что нового? – тихо спросил директор отеля, как бы призывая тем самым охранников генерала говорить так же, как и он.

Кадоваки склонился в поклоне:

– Ничего, шеф.

– Исидо-сан спит?

– Не знаю. Бунчиков что-то слышал, но я не ручаюсь.

Исидзима повернулся к Бунчикову:

– Что скажете?

– Мне показалось, генерал подходил к окну.

– Когда?

– Примерно час назад. Когда прилетел самолет.

Исидзима подошел к двери, ведущей в комнату генерала. Приложил ухо. За дверью было тихо. Это означало, что генерал не спит, иначе он услышал бы ставшее уже привычным для него сопенье или легкий храп. Он выпрямился.