Черное сердце - Эрик Ластбадер

— Она просто героическая девочка, — сказала Мэри Холмгрен, провожая взглядом неестественно прямую спину дочери.

— Я могу быть чем-нибудь полезен, Мэри?

Мэри Холмгрен взяла его под руку. Она приняла соболезнования от президента городского совета, кивнула представителю, которого едва знала, и сжала руку Трейси.

— Она здесь?

Трейси сразу же понял, что она имеет в виду Мойру:

— Нет.

Она похлопала его по руке:

— Хорошо. Я всегда могла на тебя положиться.

— Мэри...

— Нет!

Она выкрикнула «нет!» полушепотом — разговор не предназначался для посторонних ушей. — Об этом мы говорить не будем. Ни сегодня, ни когда-либо я не намерена обсуждать поступки Джона. Да и зачем? Его больше с нами нет.

Они медленно поднимались по ступенькам.

— Хорошо, что ты меня встретил, — голос ее смягчился. — Ты был лучшим другом Джона. Я уверена, что без тебя он не добился бы того, чего добился, и за это буду вечно тебе признательна, — она повернулась, кивнула подходившему к ним мэру города. — Но в конце концов она бы отняла его у меня, я это знаю, — теперь он заметил слезинки в уголках ее глаз. Они сверкнули на солнце. — Но, Боже мой, ему еще столько следовало сделать, столько сделать!

Он сильнее сжал ее руку и помогал ей преодолевать ступеньки — с таким трудом, будто это были плато на пути к горной вершине. Он хотел бы поддержать, обнять ее за плечи, но знал ее достаточно хорошо, чтобы понять: она воспримет это как непростительную слабость со своей стороны. Она всегда была более сильной личностью, чем Джон, это Джон искал ее поддержки, а не наоборот. Возможно, подумал Трейси, Мэри потому и не пропускала воскресных служб, что только в церкви она находила поддержку для самой себя.

На верхней ступеньке они помедлили, и Трейси почувствовал, что Мэри, вопреки всей своей выдержке, дрожит.

— Трейси, — прошептала она. — Я сейчас скажу тебе то, о чем никто не знает. Впрочем, Джон, может быть, догадывался... Я больше всего на свете хотела стать Первой леди этой страны. Я могла бы сделать так много, так много! — Он заглянул в ее глаза и увидел там пустоту.

Они прошли в прохладный гулкий полумрак, в который сквозь мозаичные окна лился приглушенный солнечный свет.

— Давайте же каждый вспомянем Джона Холмгрена, — начал архиепископ и, как бы вторя словам Мэри, сказал: — но будем сожалеть не о прошлом, а о том будущем, которое он готовил всем нам. Все то доброе, что Джон Холмгрен сделал для этого штата и для этого города, невозможно перечислить... — после чего архиепископ принялся все же перечислять добрые деяния покойного.

Трейси сидел позади Мэри и Энни Холмгренов и думал о Джоне, о Мойре. Он почувствовал себя виноватым за то, что тайком не провел ее сюда, в собор. Но остановило его не возможное столкновение с Мэри Холмгрен — этого-то легко можно было избежать.

Его беспокоил Туэйт. Он не хотел, чтобы этот ублюдок мучил Мойру допросами, а пока она остается за пределами города, она в безопасности.

Трейси прекрасно разбирался в людях и подозревал, что официального указания закрыть дело было для этого детектива недостаточно. Правда, Трейси не мог понять, происходило это от того, что он слишком умен, или от того, что слишком глуп.

Речь архиепископа казалась бесконечной, и Трейси подумал, что если бы Джон сейчас сидел рядом, он бы уже весь извертелся от злости и нетерпения.

Затем раздались песнопения, после чего, слава Богу, заупокойная служба закончилась. Хорошо, что Мойра избавлена от этого фарса — все было затеяно, как он понимал, ради Мэри и ради прессы.

— Мистер Ричтер?

Трейси повернулся. В этот момент гроб медленно понесли из церкви, за ним шли Мэри и Энни.

— Да? — он увидел человека среднего роста, в золотых очках на подвижном, умном лице. Человек был одет в темно-серый костюм и черные ботинки.

— Меня зовут Стивен Джекс, — руки он не протянул. — Я помощник Атертона Готтшалка.

— Готтшалк в городе?

— Конечно. Он прибыл отдать дань уважения Джону Холмгрену.

Трейси огляделся в толпе.

— Я его не заметил.

— А вы и не могли, — сказал Джекс. — К сожалению, его срочно вызвали на совещание по стратегическим вопросам, — Джекс состроил гримасу. — Дорога, по которой вынужден идти кандидат в президенты, очень нелегка.

— А вы не забегаете вперед? — спросил Трейси. — Ваш босс еще даже не прошел партийное выдвижение. Джекс улыбнулся:

— Это всего лишь вопрос времени. Я уверен, что на конвенте в августе он станет кандидатом от республиканцев.

— Следовательно, Готтшалк послал вас передать его соболезнования.

— По правде говоря, лишь формальные, — зубы Джекса сверкнули в улыбке. — Мы оба знаем, что он и губернатор не до такой степени любили друг друга, чтобы лечь в постель вместе — в конце концов, они оба республиканцы. Он считал, и совершенно справедливо, что Джон Холмгрен начинал обретать силу, которая могла бы пойти вразрез с интересами партии.

— Вы имеете в виду те интересы, которые Готтшалк считает интересами партии, — сказал Трейси. — Я не думаю, что вы были бы так уверены в августовской победе, если бы Джон Холмгрен был жив.

— Вполне возможно, мистер Ричтер, но мистер Готтшалк, в отличие от Джона Холмгрена, жив.

— Убирайтесь отсюда, Джекс! — Трейси охватила ярость.

— Как только передам то, что мне поручено передать. — Он шагнул ближе. — Автомобиль мистера Готтшалка будет ждать вас у вашего офиса через, — Джекс глянул на свой золотой хронометр, — двадцать пять минут. Он желает вас видеть.

— Мне это не интересно.

— Не будьте идиотом, Ричтер. От таких приглашений не отказываются.

— Вы только что услышали, как я отказался.

На шее Джекса вздулись жилы.

— А теперь слушай меня, ты, сукин сын. Я не из тех, кто считает, что с тобой надо обходиться ласково и с почтением, — он понизил голос, и от этого бурлящая в нем злоба стала еще слышнее. — Ты — угроза для будущего нашей партии. Мы знаем, что Холмгреном ты вертел, как хотел. И я не собираюсь от тебя скрывать: мы не желаем, чтобы подобное повторилось.

— К счастью, от вас это не зависит.

— Посмотрим! Ты затеял очень опасную игру, похоже, ты этого и сам еще не понимаешь, — он вплотную приблизил свое лицо к лицу Трейси. — Так что делай, что тебе приказано. А то... О-ох! — глаза Джекса вылезли из орбит.

Трейси, воткнул концы своих твердых, словно отлитых из стали, пальцев, в мягкую плоть пониже ребер Джекса.

— Ну, продолжай, — сказал он сквозь зубы, — продолжай, мне очень интересно, что ты собираешься сказать. Продолжай, старик.

— Ax! Ax! Ax! — только и мог выжать из себя помощник Готтшалка. Он побледнел, покрылся потом, тяжело задышал.

— Что, что? — Трейси, как бы прислушиваясь, склонил голову. — Я тебя не расслышал.

— Я... я не могу, — он снова вскрикнул, потому что Трейси еще раз ткнул пальцами.

— Конечно, не можешь, ты, мерзкий паразит, — Трейси схватил Джекса за лацканы — со стороны могло показаться, будто он помогает случайно оступившемуся человеку сохранить равновесие. — Потому что я сделал так, что ты не можешь.

— Ax! — у Джекса вылез язык.

— А теперь слушай ты, старичок. У тебя мозг акулы, примитивный и одномерный. И я знаю, как поступить так, чтобы ты запомнил этот разговор, — Трейси вновь сделал движение рукой, но обманное, и Джекс отшатнулся — воспоминание об ужасной боли еще затуманивало его взгляд.

— Понял, что я имею в виду? — спросил Трейси и похлопал помощника по плечу. — Теперь, когда мы поняли друг друга, ты передашь своему боссу, что я сэкономил ему пятнадцать минут. — Трейси взглянул на часы. — Я буду у своего офиса ровно в три тридцать.

Трейси встряхнул Джекса, и тот кивнул.

— Прекрасно, а теперь займемся каждый своими делами, — и Трейси отпустил Джекса.

Тот согнулся, хватая ртом воздух. Глаза его были крепко зажмурены. В толчее и сутолоке никто не обращал на него внимания.

— Всего доброго, — бросил Трейси, удаляясь.

* * *

— Я рад, что ты подготовился к плохим новостям, теперь это не будет таким ударом... Ты действительно болен, и было бы глупо себя дурачить.

— А я и не дурачу. Я чувствую себя совершенно разбитым, по ночам меня бросает то в жар, то в холод. Я думаю, доктор Гарди поставил правильный диагноз: эта чертова малярия снова вернулась.

— Стоп, стоп, стоп! — закричала режиссерша, подходя к сцене. Лицо у нее раскраснелось, темные глаза пылали гневом.

— Мистер Макоумбер, — произнесла она жестким тоном, от которого у всех присутствующих побежали мурашки. — Вам следует дважды подумать, прежде чем вы когда-либо в жизни осмелитесь назвать себя актером!

Она двинулась на Эллиота Макоумбера, как полководец на врага.

— Сколько раз я говорила вам о эмоциональном отклике? — Она произнесла последние слова по слогам, будто умственно отсталому. — Да бревно и то эмоциональнее, чем вы!