Батареи Магнусхольма - Дарья Плещеева

— Меч, меч, где меч? — загалдели дамы. — Коломбиночка, меч забыли!

— Да вот же он, под юбками Пьеретты! — отвечала Коломбина, от которой, пожалуй, шарахнулась бы ко всему привычная лошадь ормана, из таких ярких ромбов был сшит ее наряд.

Воительница молчала и даже не улыбалась, когда подруги хохотали в ответ на шутку. Лабрюйер, отойдя в сторону, смотрел на нее — также молча.

А дальше было неожиданное.

— Наташенька, возьми рукоятью вверх, — сказала госпожа Морус, — как на гравюре. Получится крест, да, вот так… и ты молишься кресту, ты клянешься кресту, ну, я, право, не знаю, что еще… Да, да!..

Лицо воительницы преобразилось. Она смотрела на крестообразную рукоять деревянного меча с восторгом и надеждой.

Каролина нырнула под чехол фотоаппарата.

Женщины притихли. Это было уже не сеансом фотосъемки, а чем-то иным.

— Боже мой! — воскликнула госпожа Морус. — Если бы я не знала, что это Наташа, я бы поверила, что перелетела во Францию… Фрейлен Каролина, теперь она встанет, опираясь на меч, как рыцарь, и немного боком…

Лабрюйер вздохнул. Было мгновение, когда и он перенесся во Францию, увидев Орлеанскую Деву перед сражением. Было!

Тот, кто додумался нарядить эту женщину Иоанной д’Арк, угадал точно — была в ней готовность вступить в сражение, было благородное безумие во взгляде, или же — она, сама того не сознавая, оказалась гениальной артисткой.

С артистками Лабрюйер имел дело в труппе Кокшарова и знал, как легко они преображаются. Но только актерки, войдя в роль, и говорили, и пели, и двигались, слова роли и рисунок мизансцены многое делали за них, а тут — взгляд, движение гибкой шеи, и ничего более не требуется…

Потом Ян менял фоны, приносил и уносил корзинки с цветами, кресло с готической спинкой и кресло-качалку, заведовал электрическими фонарями и выполнял все распоряжения Каролины.

Лабрюйер отступил в самый дальний угол и смотрел. Молча смотрел. Не так, как пресловутый кролик на удава, но вроде того…

Наконец дамам надоело модное развлечение, они стали капризничать, Лабрюйер позвал Пичу и велел поймать трех орманов.

Дамы обступили Каролину с пожеланиями — каждая хотела выглядеть роковой красавицей. Одна лишь Иоанна д’Арк стояла задумчиво, наклонив голову, и жестяные доспехи, уже порядком помятые, не выглядели на ней смешно.

— Наташенька, стой смирно, — сказала госпожа Морус. — Сейчас я это от тебя отцеплю. Ах ты Господи, нужно было взять с собой Феликса, он умеет с этими штуками обходиться! Вера, Даша! Кто завязывал шнурки?! Боже мой, их придется резать…

Каролина побежала за ножницами, и тут Лабрюйер вспомнил, что у него в кармане лежит любимая игрушка, перочинный нож.

Этот нож он купил в Санкт-Петербурге, когда превращал себя в щеголя за государственный счет. Он выбрал французский складной нож «Опинель» с буковой рукоятью, очень острый — при нем приказчик в лавке рассек лезвием, как бритвой, подброшенную газету.

Раскрыв свой «Опинель», Лабрюйер молча и по всем правилам, рукоятью вперед, протянул его — но не госпоже Морус, а Иоанне д’Арк.

Тут только Орлеанская Дева посмотрела на Лабрюйера.

Был, был этот миг, всего лишь миг — когда он протягивал оружие!

Но госпожа Морус тут же схватила нож; поблагодарив, разрезала шнурки и сняла с Иоанны д’Арк нагрудный доспех. Под ним была голубая батистовая блузка со смятыми рюшами, кружевами и фестонами. Воительница преобразилась — однако и в батисте она смахивала на юношу, святого Георгия, победителя драконов. Это было странно — при такой удивительной красоте внушать столь неожиданные сравнения.

И опять по ателье пролетел ураган — дамы, накинув плюшевые ротонды, подхватили свои пестрые юбки, экзотические хламиды, корзинку с венками из шелковых роз, с хохотом устремились к дверям. И вдруг стало пусто. Так пусто, что хоть вешайся.

— Это прекрасный заказ, душка, — сказала Каролина. — Петер, приберись. Не понимаю я этих устаревших женщин — откуда только у них вылетают все ленточки и завязочки? Для чего их столько?

— Что с этим делать, фрау? — спросил Пича, подняв с пола небольшой дамский кошелек.

— Нет, они неисправимы. Кузен, нужно догнать дам и вернуть кошелек.

— Ничего не случится, если мы вернем его, когда они приедут получать карточки, — буркнул Лабрюйер.

— Душка, госпожа Морус живет в трех шагах отсюда, на Елизаветинской, за молочным рестораном.

Лабрюйер подумал и спросил:

— Больше никто не записывался?

Каролина заглянула в конторскую книгу, нарочно для записи заказов заведенную, и доложила: ожидаются два господина, с ними она управится сама.

— Кузина, хотите, я вам жалованье увеличу?

— Кто ж не хочет?

— Чтобы вы оделись прилично.

— Я одеваюсь прилично.

— В вашем обмундировании только в цирке клоунов представлять! Мое терпение лопнуло. Или вы завтра же идете к хорошей портнихе, можно в ближайший «Дом готового платья», или я пишу донесение начальству, или…

— Что?

— Или за руку отведу вас в цирк господина Саломонского!

Лабрюйер собирался было добавить, что это не совсем шутка, что он способен, разозлясь, и не на такие подвиги, но тут дверь ателье снова отворилась, вошли два обещанных господина. За ними третий, пожилой и низкорослый, тащил чемодан.

— Кто тут всуе поминает цирк Саломонского? — спросил первый господин.

— О волке речь, а волк навстречь! — добавил второй. — Цирк сам к вам пожаловал.

Один из господ был молод, не старше двадцати лет, хорош собой, светловолос, с лихо закрученными усами, второй — чуть за сорок, черноволос и черноглаз, тоже феноменально усат, и оба — довольно крупного сложения. Их костюмы явно вышли из мастерской хорошего портного, но были чуть более заметны, чем требовал хороший тон: у младшего — клетчатый, причем в клетку довольно крупную, у старшего — цвета маренго.

Эти клиенты также потребовали закрыть ателье и задернуть шторы.

— Не то на тротуаре образуется маленькое дамское кладбище, — сказал старший, который представился как господин Штейнбах. — Где тут можно раздеться?

Когда оба господина появились в костюмах для французской борьбы, Лабрюйер безмолвно согласился — да, есть риск, что дамская толпа перекроет Александровскую. Атлеты и борцы были в большой моде, и когда в цирке Саломонского устраивались чемпионаты по борьбе или по поднятию тяжестей, в первых рядах сидели именно восторженные дамы. Фотографические карточки красавцев пользовались огромным спросом, запас приходилось постоянно обновлять.

— Не всюду умеют хорошо снимать, — пожаловался старший из атлетов. — Мы для экономии времени пошли в ателье Карла Эде на Мариинской, от цирка — пять минут ходьбы. Не то! Были у Борхардта, у Былинского, у Выржиковского, у Кракау. Наконец одна дама сказала, что вроде у Лабрюйера трудится отменная фотографесса. Мы подумали — если мужчины не видят красоты мужского тела, так, может, фотографесса разглядит?