О вреде философии - Максим Горький

Больше я никогда не встречал учителя и не хотел встретить его. Но впоследствии я неоднократно слышал речи о бессмыслии жизни и бесполезности труда, - их говорили безграмотные странники, бездомные бродяги, "толстовцы" и высоко-культурные люди. Говорил об этом иеромонах, магистр богословия, химик, работавший по взрывчатым веществам, биолог, - неовиталист и многие еще. Но эти идеи уже не влияли на меня так ошеломляюще, как тогда, когда я впервые познакомился с ними.

И только, вот, года два тому назад - спустя более тридцати лет после первой беседы на эту тему - я неожиданно услышал те же мысли и почти в тех же словах от старого знакомого моего, рабочего.

Однажды у меня с ним завязалась беседа "по душе" и этот человек, невесело усмехаясь, сказал мне с тою бесстрашной искренностью, которой обладают, кажется, только русские люди.

- А. М., - милый, - ничего не надо, никуда все это: академии, науки, аэропланы, - лишнее! Надобно только угол тихий и - бабу, чтоб я ее целовал, когда хочу, а она мне честно - душой и телом - отвечала, - вот! Вы - по интеллигентски рассуждаете, вы - уж не наш, а - отравленный человек, для вас идея выше людишек, вы по-еврейски думаете: человек - для субботы?

- Евреи не думают так...

Мы сидели на набережной Невы, на гранитной скамье, лунной ночью осени, оба истерзанные днем бесполезных волнений, упрямого, но безуспешного желания сделать что-то доброе, полезное.

- Вы с нами, а - не наш, вот что я говорю, - продолжал он вдумчиво, тихо. Интеллигентам приятно беспокоиться, они издаля веков присовокупились к бунтам. Как Христос был идеалистом и бунтовал для надземных целей, так и вся интеллигенция бунтует для утопии. Бунтует - идеалист, а с ним никчемность, негодяйство, сволочь, и все - со зла: видят они, что места в жизни нет для них. Рабочий восстает для революции, - ему нужно добиться правильного распределения орудий и продуктов труда. Захватив власть окончательно, - думаете, согласится он на государство? Ни за что. Все разойдутся, и каждый, за свой страх, устроит себе спокойный уголок... Техника, говорите? Так она еще туже затягивает петлю на шее нашей, еще крепче вяжет нас. Нет, надо освободиться от лишнего труда. Человек покоя хочет. Фабрики да науки покоя не дадут. Одному - немного надо. Зачем я буду город громоздить, когда мне только маленький домик нужен? Где кучей живут, там - и водопроводы, и канализация, и электричество. А попробуйте без этого жить, - как легко будет! Нет, много лишнего у нас, и все это - от интеллигенции. Потому я и говорю: интеллигенция - вредная категория.

Я сказал, что никто не умеет так глубоко и решительно обессмысливать жизнь, как это делаем мы, русские.

- Самый свободный народ по духу, - усмехнулся мой собеседник. - Только, - вы не сердитесь, я правильно рассуждаю, так миллионы наши думают, да - сказать не умеют... Жизнь надо устроить проще, тогда она будет милосерднее к людям...

Человек этот никогда не был "толстовцем", не обнаруживал склонности к анархизму, - я хорошо знаю историю его духовного развития.

После беседы с ним я невольно подумал: а что, если, действительно, миллионы русских людей только потому терпят тягостные муки революции, что лелеют в глубине души надежду освободиться от труда? Минимум труда, - максимум наслаждения, это очень заманчиво и увлекает, как все неосуществимое, как всякая утопия 1.

И мне вспомнились стихи Генрика Ибсена:

Я консерватор? О, нет! Я все тот же, кем был всю жизнь, Не люблю перемещать фигуры, Но - хотел бы смешать всю игру. Помню только одну революцию, Она была умнее последующих И могла бы все разрушить Разумею, конечно, Всемирный потоп. Но - и тогда дьявола надули! Вы знаете - Ной стал диктатором. О, если это можно сделать честнее, Я не откажусь помочь Вам, Вы хлопочете о Всемирном потопе, Я же, с радостью, суну торпеду под ковчег.

Лавка Деренкова давала ничтожный доход, а количество людей и "делишек", нуждавшихся в материальной помощи, - все возрастало.

- Надо придумать что-нибудь, - озабоченно пощупывая бородку, говорил Андрей и виновато улыбался, тяжко вздыхал.

Мне казалось, что этот человек считает себя осужденным на бессрочную каторгу помощи людям и, хотя примирился с наказанием, но все-таки порою оно тяготит его.

Не однажды, разными словами, я спрашивал:

- Почему вы делаете это?

Он, видимо не понимая моих вопросов, отвечал на вопрос - для чего? - говорил книжно и невразумительно о тяжелой жизни народа, о необходимости просвещения, знания.

- А - хотят, ищут люди знания?

- Ну, как же! Конечно! Ведь вы - хотите?

Да, я - хотел. Но - я помнил слова учителя истории:

"Люди ищут забвения, утешения, а не - знания".

Для таких острых идей - вредна встреча с людьми семнадцати лет от роду; идеи притупляются от этих встреч, люди тоже не выигрывают.

Мне стало казаться, что я всегда замечал одно и то же: людям нравятся интересные рассказы только потому, что позволяют им забыть на час времени тяжелую, но привычную жизнь. Чем больше "выдумки" в рассказе, тем жаднее слушают его. Наиболее интересна та книга, в которой много красивой "выдумки". Кратко говоря - я плавал в чадном тумане.

Деренков придумал открыть булочную. Помню, - было совершенно точно высчитано, что это предприятие должно давать не менее тридцати пяти процентов на каждый оборот рубля. Я должен был работать "подручным" пекаря и, как "свой человек", следить, чтоб оный пекарь не воровал муку, яйца, масло и выпеченный товар.

И вот я переселился из большого грязного подвала в маленький, почище, - забота о чистоте его лежала на моей обязанности. Вместо артели в сорок человек предо мною был один, - у него седые виски, острая бородка, сухое, копченое лицо, темные, задумчивые глаза и странный рот: маленький - точно у окуня, губы пухлые, толстые и сложены так, как будто он мысленно целуется. И что-то насмешливое светится в глубине глаз.

Он, конечно, воровал, - в первую же ночь работы он отложил в сторон у десяток яиц, фунта три муки и солидный кусок масла.

- Это - куда пойдет?

- А это пойдет одной девченочке, - дружески сказал он и, сморщив переносье, добавил: - Ха-арошая девченка!

Я попробовал убедить его, что воровство считается преступлением. Но - или у меня не хватило красноречия, или я сам был недостаточно крепко убежден в том, что пытался доказать, - речь моя не имела успеха.

Лежа на ларе теста и глядя в окно на звезды, пекарь удивленно забормотал:

- Он меня - учит! Первый раз видит и - готово! - учит. А сам втрое моложе меня. Смешно...

Осмотрел звезды и спросил:

- Будто видел я тебя где-то, - ты у кого работал? У Семенова? Это где бунтовали? Так. Ну, значит, я тебя во сне видел...

Через несколько дней я заметил, что человек этот может спать сколько угодно и в любом положении, даже стоя, опершись на лопату. Засыпая, он приподнимал брови и лицо его странно изменялось, принимая иронически удивленное выражение. А любимой темой его были рассказы о кладах и снах. Он убежденно говорил:

- Землю я вижу насквозь, и вся она, как пирог, кладами начинена: котлы денег, сундуки, чугуны везде зарыты. Не раз бывало: вижу во сне знакомое место, скажем, баню, - под углом у ней сундук серебряной посуды зарыт. Проснулся и пошел ночью рыть, аршина полтора вырыл, - гляжу - угли и собачий череп. Вот оно, - нашел!.. Вдруг трах! - окно вдребезги, и баба какая-то орет неистово: - Караул, воры! Конечно убежал, а то бы - избили. Смешно.

Я часто слышу это слово: смешно! - но Иван Лутонин не смеется, а только, улыбчиво прищурив глаза, морщит переносицу, расширяя ноздри.

Сны его - не затейливы, они так же скучны и нелепы, как действительность, и я не понимаю: почему он сны свои рассказывал с увлечением, а о том, что живет вокруг него - не любит говорить?

Весь город взволнован: застрелилась, приехав из-под венца, насильно выданная замуж дочь богатого торговца чаем. За гробом ее шла толпа молодежи, несколько тысяч человек, над могилой студенты говорили речи, полиция разгоняла их. В маленьком магазине рядом с пекарней все кричат об этой драме, комната за магазином набита студентами, к нам в подвал доносятся возбужденные голоса, резкие слова.

- Косы ей драли мало, девице этой, - говорит Лутонин, и вслед за этим сообщает: - Ловлю, будто, я карасей в пруде, вдруг - полицейский : стой, как ты смеешь? Бежать некуда, нырнул я в воду и - проснулся.

Но, хотя действительность протекала где-то за пределами его внимания, - он скоро почувствовал, что в булочной есть что-то необычайное: в магазине торгуют девицы, неспособные к этому делу, читающие книжки - сестра хозяина и подруга ее, большая, розовощекая, с ласковыми глазами. Приходят студенты, долго сидят в комнате за магазином, и кричат или шепчутся о чем-то. Хозяин бывает редко, а я - "подручный" являюсь, как будто, управляющим булочной.

- Родственник ты хозяину? - спрашивает Лутонин. - А, может, он тебя в зятья прочит? Нет. Смешно. А - зачем студенты шляются? Для барышень... Н-да. Ну, это может быть... Хотя барышни незначительно вкусно-красивы... Студентишки-то, наверно, больше - едят булки, чем для барышень стараются...