Языки современной поэзии - Людмила Зубова

Лев Аннинский пишет об этом стихотворении так:

…оно — не про взрыв и не про результат взрыва, оно — про ожидание. Оно — про небытие, сквозящее между двумя точками. Это небытие, эта пауза бытия, это «ожидание бытия» и это выскальзывание из бытия — суть поэзии Сапгира. Всё сквозит, проходит одно сквозь другое.

(Аннинский, 1999: 9)

Отточия разной длительности создают ритм затянувшейся паузы, драматургию ожидания, сообщают о подробностях бытия и выскальзывания из бытия. Два слова этого стихотворения можно понимать как слова ключевые для творчества Сапгира. Пунктуационное завершение текста: восклицание — вопрос — восклицание — обозначает самую существенную интонацию его поэзии и самое главное ее содержание: надежду на жизнь после взрыва.

Интерес Генриха Сапгира к подробностям жизни в доставшихся обстоятельствах — это интерес к смыслу жизни, к сущности явлений, интерес к свойствам и возможностям живой речи, преобразуемой в поэзию. Слово, меняясь, искажаясь, рассыпаясь на части, мелькая, прячась, повторяясь, вступая в неожиданные связи, обнаруживает в текстах Сапгира способность быть живым и наполненным поэтической энергией.

Отмечая «нескончаемое разнообразие его поэтик», Андрей Цуканов пишет: «Более многоликого в этом смысле поэта в России, пожалуй, еще не было» (Цуканов, 2003: 198). Статья И. Кукулина о Сапгире озаглавлена «Калейдоскоп с бараками, Адонисом и псалмами» (Кукулин, 1993), Вс. Некрасов называет поэтику Сапгира калейдоскопом манер и методов (Некрасов, 2003: 254).

Каждую из поэтических находок Сапгир тщательно проверяет на смысловую содержательность в тематически и стилистически разнородных текстах, объединяемых в циклы и книги[79].

Рассмотрим несколько текстов из разных циклов, сосредоточив внимание на двух самых важных мотивах (и образах) в поэтике Сапгира на мотиве пустоты и мотиве дробления. С одной стороны, дробление — это разрушение предмета, с другой — появление множества мелких предметов, иногда сохраняющих, а иногда меняющих некоторые свойства и функции целого.

Пустота и дробление в поэтике Сапгира тесно связаны, и это отчетливо проявляется, например, в стихотворении «Сущность». Оно написано в 1963 году и вошло в книгу «Молчание»:

СУЩНОСТЬ

Белый свет не существуетОн в сознании торжествует

ВотПредметСмотришь —Нет

Каждое мгновениеЭто пожирание

Стол —ол —Растворился и ушел

От зеркалаОсталось —ло

В книге —НиОдной строкиТолько чистые листы

И знакомое лицо —Ни начала ни концаА любимое лицо —Все равно что нет лица

НоОстаетсяКарта сущности

Я видел картуЭто в сущностиСлепое белое пятноСлегка вибрирует оно[80]

Стихотворение начинается изложением доктрины английского философа Джорджа Беркли, появившейся в начале XVIII века.

…внешний мир не существует независимо от восприятия и мышления. Бытие вещей состоит лишь в том, что они воспринимаются.

(Философский словарь, 1997: 40)

Сапгир говорит это такими простыми словами, что здесь уместно вспомнить высказывание Александра Введенского «Уважай бедность языка. Уважай нищие мысли» (Введенский, 1993. 196).

Если вдуматься в словосочетание белый свет (это народно-поэтическая метафора с постоянным эпитетом, называющая все мироздание в целом), то оно и правда абсурдно, так как не обозначает ни белизны (в обыденном понимании как цвета[81]), ни света. Однако Сапгир относится к абсурду особенным образом: «В мире он воспринимает скорее не абсурд, а некую тайну, связанную с чем-то высшим, с Богом» (Цуканов, 2003: 201).

Прекращение бытия изображается в стихотворении не только прямыми высказываниями, но и разрушением слов. Конец слова предстает отзвуком, эхом, рифмой полного слова, и тема отражения-рифмы продолжается образом расколовшегося зеркала, что, по хорошо известной примете, предвещает смерть.

Обрывки -ол и -ло фонетически совпадают с грамматическими показателями глаголов прошедшего времени, они палиндромичны по отношению друг к другу, тоже являют образ зеркала.

Отрицательная частица ни — фрагмент слова книги; неточная рифма строки — листы возникает именно там, где речь идет об отсутствующей словесности.

Слово здесь, как и вся поэзия Сапгира, «странствует, возникает и теряется в загадочном пространстве между предметным миром и небытием» (Заполянский, 2003: 258).

В последней строфе белый свет трактуется как слепое белое пятно на карте сущности: это та самая концептуальная для Сапгира пустота, которая здесь обозначает еще не открытые земли — пространства, отсутствующие в сознании.

Обратим внимание на высказывание Олега Дарка:

Сапгир знает, что поэзия — это когда обозначено место, объем для того, что со временем появится, проявится и его со временем займет <…> Только мы никогда заранее не знаем что: проявится, появится, займет. Поэтому для этого и надо оставить место (пространство).

(Дарк, 2003: 285–286)

Важно для Сапгира и то, что это белое пятно вибрирует. Тема вибрации, мелькания, воплощения сущности во множестве непостоянных проявлений подробно разрабатывается им во многих стихах.

Стихотворение «Хмыризмы» входит в книгу 1980-х годов «Генрих Буфарёв. Терцихи». Этот цикл отличается особой активностью словообразовательных экспериментов, создающих «транс-смысл» (Шраер, Шраер-Петров, 2004: 44):

ХМЫРИЗМЫ

Из многих лиц слагался хмырьнад морем наводя на душу хмарьпереползала облачная хмурь

И будто въявь я встретился с хмыремкогда вдоль моря шел я пустыреми мир кругом был хвоен и огром

Туману может быть благодарявдали на белой гальке, где корякоряжится, увидел я хмыря

Был в кепочке, нет — лыс и седокурсидел в развилке, где целуют дуртакой худой и в маечке амур

И глазки так размывчиво — скорей —жалеючи… Хитер! нет я хитрейЧто в своей жи не видел я хмырей!

«Давчемлособств!?» Себе я говорюпришел смотреть дымясь я на зарюПусть в брызги...юсь! не дамся я хмырю

Вдруг вижу вдаль: вдоль берега лежатдесятки тел лежат, как рцы на грядЯ слышу крик хмырюношей, хмырят

Там — мертвый адельфин у бахромыухмылкой морды будто молвит: хмыСкружились, отчужденно смотрят мы

Там в желтом супе плавают хмыри:газеты, пластик, юфть, хоть гнем гори! —И грязное величие зари

Все голо — кость и камень — вот их мирВсе сбрито, стерто, сношено до дыри в человека водворился хмырь

Но съест его он скоро изнутри[82]

Многое из того, что в этом стихотворении названо, поворачивается разными гранями и множится. Генрих Буфарёв — выдуманный двойник Сапгира, название книги «Терцихи» составлено из обрывков слов терцины и стихи. Начало текста Из многих лиц слагался хмырь как будто перекликается со строчками из стихотворения «Сущность»: А любимое лицо — все равно что нет лица. В первом трехстишии утверждение из многих лиц воплощается любимыми Сапгиром диссонансными рифмами: хмырь — хмарь — хмурь[83], причем слова в этих рифмах — квазиомонимы: они различаются только одним гласным.

Туча в некоторых славянских языках и диалектах называется хмара; в ней можно увидеть что угодно, в том числе и очертания лиц. Текст без знаков препинания допускает двоякое отнесение деепричастного оборота — и к предложению первой строки, и к предложению второй: ‘хмырь наводил на душу хмарь’ или ‘облачная хмурь наводила хмарь’. В такой синтаксической неопределенности хмырь сливается с хмарью.

С незаконченного слова огром-, как будто пропадающего в тумане (обозначенном следующим словом), начинается серия полуслов. Каждое из них дает возможность увидеть или услышать в части слова элементы других слов: в звуковой комплекс огром входит гром, начало коря- может читаться и как деепричастие глагола корить, и быть намеком на слова коряга, корявый. Вместе с глаголом коряжится из следующей строки это всё однокоренные слова: смысл корня предстает в нескольких воплощениях, как вербализованных, так и потенциальных.