Забытая сестра, или Письмо на чужое имя - Диана Чемберлен

Я положила кассеты на ночной столик и продолжила рыться в коробке. Мне попалась фотография юной Лизы, где она была с мальчиком примерно ее возраста – оба улыбаются, и у каждого в руках скрипка, прижатая подбородком. На обратной стороне подпись: «Лиза и Мэтти, 1985». Сестре тогда было около тринадцати. Я не знала этого Мэтти, но он был довольно симпатичным кудрявым мальчишкой с темно-карими глазами. Потом я нашла еще один их снимок, где им было лет по шестнадцать. Они стояли спина к спине, у Лизы на шее овальный медальон, а ее светлые волосы касаются темных кудрей Мэтти. Его улыбка была вполне искренней, а вот Лиза улыбалась напряженно. Но возможно, я придавала слишком большое значение мелким деталям. В конце концов, это было всего лишь мгновение, застывшее во времени.

На одной из фотографий я узнала Дженни. Тогда ее темные волосы были длинными, и она стояла, прижавшись к моей маме. Рядом с ней была девочка года на два старше Лизы и немного повыше ее. Видимо, та самая Кристин, которая будет помогать мне с распродажей вещей. Все выглядели такими счастливыми на этом снимке – и моя мама тоже! Непривычно было видеть ее расслабленной и ничем не обремененной. Но тогда она еще не потеряла свою дочь.

Рассматривая это фото, я вспомнила маму за несколько недель до смерти. Она хотела умереть дома, и поэтому медсестры из хосписа научили нас с папой, как за ней ухаживать. Все эти несколько недель я не отходила от ее постели ни днем ни ночью и, казалось, повзрослела за одно лето. Я купала маму, давала ей лекарства, держала за руку, говорила о том, как люблю ее… И всегда, когда папа приходил сменить меня, – отказывалась. Мне хотелось провести с ней каждую минуту. В те дни она была намного мягче, чем всегда, и казалась более открытой. Может быть, мы и не говорили ни о чем важном или значительном, но у меня осталось впечатление, что за эти несколько недель мы разговаривали больше, чем за всю жизнь. Мама очень переживала за нас с Дэнни – ее волновало наше будущее. Брат тогда все еще лежал в больнице, в Мэриленде, и приехать не мог.

– Не теряйте связь, – говорила мама. – Заботьтесь друг о друге.

К сожалению, у меня ничего не получилось. С Дэнни было сложно. А с папой… Пока он не умер, мне казалось, мы довольно хорошо знаем друг друга, но, как выяснилось после его смерти, он не считал нужным посвящать меня в свою жизнь. Из-за этого теперь меня не оставляло чувство, что я подвела не только Дэнни, но и всех.

Я отложила фотографию, раздумывая, не отдать ли ее Дженни, но потом все же решила, что у нее наверняка есть сотня снимков с дочерью, в то время как у меня совсем ничего не осталось с мамой и сестрой, и переложила ее к тем фотографиям, которые хотела оставить себе – пусть напоминает мне о маме, когда она была счастливой и довольной жизнью.

На следующем снимке, который я извлекла из коробки, был заснят Дэнни в армейской форме. Глаза его были пусты, и весь вид говорил о том, что он покоряется своей судьбе. Хотя, возможно, я опять видела в этой фотографии слишком многое из того, что произойдет в будущем.

Также там обнаружилось еще одно фото с Мэтти – тем кудрявым мальчиком. Он сидел перед большим фортепиано, кажется, даже перед нашим, а по обе стороны от него – я и Дэнни. Мне не больше двух лет, и Мэтти, положив руку на фортепиано, видимо, учит меня играть. Что ж, удачи тебе. Мне странно было видеть себя на этом снимке, тем более что я совершенно не помнила Мэтти.

Следом за этими фотографиями я извлекла из коробки большой снимок в рамке, который узнала сразу – и невольно открыла рот. Это было профессиональное фото, сделанное в студии. На нем мы были втроем – я и Лиза с Дэнни. Они сидят на небольшом мягком белом диванчике, а я – на руках у Лизы. Мне около полутора лет, Лизе, следовательно, шестнадцать, Дэнни – пять. Мы все в белом, и только мои волосы темным пятном выделяются на снимке, что, наверное, не очень нравилось фотографу, так как из-за этого нарушалась цветовая композиция. Дэнни улыбается в камеру – у него уже нет двух передних зубов, а я, повернувшись к нему, пытаюсь схватить его за подбородок.

В моей груди словно что-то оборвалось, когда я увидела этот снимок. Оказывается, я уже тогда обожала своего брата. А он с удовольствием возился со мной. Никогда не понимала детей, которые рассказывали, как ненавидят своих братьев или сестер и стараются им досадить. Между мною и Дэнни ничего подобного не наблюдалось. Эта фотография была настоящим сокровищем. И я была бесконечно благодарна родителям, что они ее сохранили. Скорее всего у фотографа были и другие, более удачные, снимки, где, например, я сидела прямо и смотрела в камеру. Но этот кадр, на котором я тянулась к брату, говорил о многом. Как бы мне хотелось вернуть эту нашу с ним связь!

Что касается Лизы, то здесь она была снята за год до смерти, и я не могла не видеть печали на ее лице. Конечно, она улыбалась в камеру как примерная дочь, но глаза ее оставались грустными, в них не было и тени улыбки. Думала ли она в тот момент о своем поступлении в Джуллиард? Неужели она не могла быть счастливой от одной только мысли, что она талантлива, что может учиться там? Наверное, всё ее детство прошло под большим давлением. Еще бы, ребенок-вундеркинд! Конечно, ей было сложно.

Я рассматривала эту фотографию не менее получаса, все думая, смогла бы я или нет помочь сестре, узнать которую мне не посчастливилось.

– Другим же детям я помогаю, – промолвила я тихо, словно Лиза могла услышать меня.

И мне вспомнилось, как я впервые увидела это фото. Я наткнулась на него в ящике шкафа под мамиными шарфами, где скорее всего его прятали, потому что оно было перевернуто снимком вниз. Мне тогда было лет семь. Я узнала себя и Дэнни, но никак не могла понять, кто эта взрослая девочка, хотя она и казалась мне смутно знакомой. Я принесла фото в гостиную, где папа играл на фортепиано, а мама, сидя с Дэнни на диване, помогала ему с домашней работой.

– Кто эта девочка? – спросила я и показала на фотографию.

Все трое повернули ко мне головы, родители переглянулись.

– Это Лиза! – сказал Дэнни. – Ты что, не помнишь ее?

Мне лишь несколько раз доводилось слышать это имя в чужих разговорах.

– Иди сюда, Райли, – позвала меня мама и похлопала рукой по дивану.

Папа развернулся от фортепиано, а я села рядом с мамой и положила рамку с фотографией себе на колени.

– Лиза была твоей сестрой. Он умерла, когда ей было семнадцать. Тебе тогда было два года.

Я опять посмотрела на фотографию. И мне показалось, что я помню эту девочку, но очень-очень смутно. Я совсем забыла, как она ко мне прикасалась или как разговаривала со мной. В семь лет я почти ничего не знала о смерти. Мои дедушки и бабушки умерли раньше. Единственный дедушка, которого я более-менее помнила, скончался за год до того, от сердечного приступа.

Я посмотрела на маму и спросила:

– У нее был сердечный приступ?

– Нет, – ответил Дэнни, – она покончила с собой.

– Дэнни! – прикрикнул отец, а мама слегка шлепнула его по колену, но сказанного не вернуть.

Я непонимающе взглянула на брата.

– Что это значит? – спросила я.

– Она утонула, – быстро ответил папа. – Это все, что тебе следует знать.

– А почему Дэнни сказал, что она «покончила с собой»?

– Потому что она утонула нарочно, – сказал Дэнни.

Как можно «утонуть нарочно»? Я могла под водой задержать дыхание на сорок секунд, и потом мне сразу нужен был воздух. Но мне трудно было представить, как это возможно – «утонуть нарочно».

– А почему она это сделала?

Мама на секунду бросила взгляд на фотографию, лежавшую у меня на коленях.

– Бывает так, что человек становится очень-очень несчастным, – попыталась она объяснить мне то, что случилось с Лизой. – Настолько несчастным, что перестает верить, что когда-нибудь ему станет лучше. И он просто хочет перестать что-либо чувствовать. Вот это и случилось с Лизой. Она почувствовала себя настолько несчастной, что подумала, что никогда больше не будет счастливой, и покончила с собой. Это ужасно, и так делать нельзя. Никогда не думай ни о чем подобном, Райли! – Мама замолчала.

А папа сказал:

– Если когда-нибудь тебе станет очень грустно и ты почувствуешь себя несчастной, приходи к нам.

– Мне никогда не станет настолько грустно, – ответила тогда я, глядя на снимок: довольно трудно было осознать тот факт, что эта девочка с фотографии когда-то существовала.

С тех пор я не забывала маминых слов, что Лиза была настолько несчастна, что перестала верить в возможность снова когда-нибудь стать счастливой. Я думала об этом каждый раз, когда работала с ребенком в депрессии. Или когда мне самой было плохо – я обязательно напоминала себе, что придет время, и я снова стану счастливой. Мне не мешало бы и сейчас вспомнить об этом.

Я принесла фотографию к себе в комнату и поставила на ночной столик. Остальные снимки я разберу позже и там решу, что выкинуть, а что оставить. Но эту фотографию я непременно оставлю.