Императорский Балтийский флот между двумя войнами. 1906–1914 гг. - Гаральд Граф

Ввиду того, что в зимнее время команды имели мало движения, была введена утренняя гимнастика и изредка на берегу устраивались строевые учения.

Ощущалось, что дивизия живет, не прозябает под снегом. Офицеры имели право пользоваться очередными отпусками на две недели, но одновременно с миноносца не могло быть отпущено более двух офицеров.

Уже через несколько месяцев результаты систематической и упорной работы стали сказываться и все миноносцы представляли из себя действительно военные корабли, а не только были таковыми по видимости. Теперь еще надо было в летнюю кампанию выучить их маневрировать и действовать боевым оружием, и к этому они были готовы.

Большую роль в желании офицеров отдаваться работе всей душой играла обаятельность личности адмирала, который, особенно для молодежи, являлся кумиром. Мы его любили и не боялись, хотя знали, что в случае чего он спуску не даст. Но уже и одно его неудовольствие было для нас большим наказанием. Он как‑то сразу сумел зажечь на дивизии дух сплоченности и гордости за свои корабли, что так важно для их боеспособности. Мы стали чувствовать, что служить на миноносцах дивизии – большая честь, особенно потому, что ею командует адмирал Эссен.

Умение начальников внушить к себе любовь и доверие со стороны подчиненных неизмеримо ценнее, чем если они создают себе авторитет строгостью и страхом, так как в первом случае подчиненные добровольно стремятся угодить начальнику, чтобы заслужить его одобрение, которое они так высоко ценят, а во втором – только из боязни.

С молодыми офицерами, которые, как указано выше, составляли главный контингент дивизии, адмиралу было справиться нетрудно. Они легко поддавались его системе воспитания. Но гораздо труднее было справляться с командирами, среди которых первое время было много офицеров, уже по годам устаревших для службы на миноносцах. Да и прежде они никогда не плавали на судах этого типа. Среди них было даже несколько из числа, так сказать, доцусимской школы, которые предпочитали сидеть на берегу и только «цензовать», чтобы получить право быть произведенными в следующий чин. Это заставило адмирала всякими мягкими мерами (хлопоча об их переводе на более подходящую для них службу) от них избавляться и понемногу подбирать более молодой и дельный состав.

Действительно, человек в солидном возрасте (около 40 лет) с трудом выдерживает беспокойную службу и неудобства жизни на миноносцах. В его действиях нет уже той удали и отваги, которые так нужны для их командиров. Да и откуда могли взяться эти качества у наших пожилых капитанов, когда они до этого служили при совершенно других условиях и на других типах кораблей? Ведь молодые годы они провели в период, когда всякую живую струю во флоте убивали формализм и извращенно проведенный в жизнь закон о «цензе». Механически они отбывали положенное число лет и месяцев на данных должностях, лишь бы получить формальное право на дальнейшее продвижение. Теперь же мало отбыть «ценз», необходимо зарекомендовать себя способным и любящим морское дело офицером. Прежде довольствовались типом исправного служаки «двадцатого числа», а теперь требовалось быть выдающимся и образованным офицером. Таких офицеров адмирал быстро продвигал в должности командиров, а затем и начальников дивизионов.

Что на миноносцах оказался такой солидный по возрасту состав командиров (некоторые были товарищи и даже старше адмирала по выпуску), ничего удивительного не было, так как после разгрома флота в Японскую войну в его составе осталось очень мало больших кораблей, а кандидатов на командирские должности было много. Но это не означало, что среди них оказались только плохие офицеры, имелись и хорошие, знающие офицеры. Их адмирал быстро продвинул на должности начальников дивизионов, а затем по мере открытия вакансий на большие корабли.

Дивизия понемногу становилась школой для офицеров и те, которые проходили ее успешно, открывали себе дорогу на высшие назначения. К моменту начала войны 1914 года почти все адмиралы и командиры больших кораблей оказались школы адмирала Эссена.

О высших начальниках обычно создается суждение у их подчиненных, и это суждение, своего рода «голос народа», почти всегда бывает очень правильным. Так и среди наших молодых офицеров составлялось то или иное мнение об их командирах, и в зависимости от этого они награждали их подчас очень меткими кличками, наподобие тому как это имело обыкновение в Морском корпусе. Наш флот был сравнительно маленьким, и эти клички быстро за ними укреплялись и становились всем известными.

Командира «Москвитянина» капитана 2‑го ранга Максимова[99] прозвали «чухонским пойгой» (по‑фински – мальчик), так как его отец был финн, в семье говорили по‑фински и наш Максимов усвоил финский акцент[100]. Он был не худой командир, но ужасно упрямый и неприятный человек. Он постоянно носился со своими проектами и изобретениями, которыми, кажется, изрядно надоел начальству. В то время он всем доказывал, что не следует строить большие корабли (дредноуты), а надо создать флот из большого числа мелких кораблей – особого типа миноносцев, вооруженных большим числом минных аппаратов и сравнительно сильной носовой артиллерией. По его мнению, такие быстроходные суда могли бы легко справиться с линейными кораблями благодаря своей многочисленности. На эту тему на дивизии происходило много споров – между сторонниками и противниками этой идеи. Командуя «Москвитянином», Максимов являлся парой с «Добровольцем», что до известной степени нас должно было сближать, но на почве расхождения в вопросе постройки кораблей предлагаемого Максимовым типа мы сильно расходились, так что между нашими миноносцами произошло обострение отношений. Да и вообще наш командир и Максимов недолюбливали друг друга. Впоследствии, после революции 1917 г., Максимов сыграл очень печальную роль, будучи начальником Минной обороны (в чине вице‑адмирала). Он сразу перешел на сторону революционеров и, после убийства адмирала Непенина, был «выбран» командующим флотом, но скоро убран с этой должности Временным правительством.

Характерными фигурами на дивизии были братья, капитаны 2‑го ранга Бутаковы[101] (сыновья знаменитого Бутакова[102]). Они командовали однотипными миноносцами, «Всадником» и «Гайдамаком», которые ходили в паре. Они оба имели длинные бороды, почему их и прозвали «бородами». Оба брата были неразлучны и трогательно любили друг друга, но и не только любили, но и взаимно уважали. Их миноносцы всегда стояли, ошвартовавшись вместе, и братья на стоянках столовались вместе. Таким образом, они по несколько раз в день переходили с миноносца на миноносец, и всегда один встречал другого со всем церемониалом, требуемым уставом. Вообще хотя они и были прекрасные и благороднейшие люди, но благодаря их педантизму с ними служить было нелегко и с их миноносцев молодежь стремилась переводиться. Когда они одновременно были произведены в капитаны 1‑го ранга, то их одновременно же назначили командирами однотипных крейсеров «Баян» и «Паллада», а когда они были произведены в адмиралы, то старший был назначен начальником штаба Кронштадтского порта[103]. А младший – почти на аналогичную должность командира Петербургского порта. Старший брат доблестно вел себя во время революции и геройски погиб от руки взбунтовавшихся матросов в Кронштадте.

К числу наиболее старых командиров, в момент возникновения дивизии, также принадлежали – капитаны 2‑го ранга Н.Н. Банов[104], Шторре[105], Теше[106], Виноградский[107], барон Майдель[108], Кедров[109] и Балкашин[110].

Тут нельзя не отметить Балкашина – это был чрезвычайно толстый человек, и главный его интерес сосредотачивался на еде. Он любил к себе приглашать приятелей и их хорошо кормить. Любил и съезжать на берег, чтобы в хорошем ресторане основательно покушать. Балкашин, конечно, был отрицательным типом морского офицера и совершенно не годился быть командиром миноносца, да еще в дивизии адмирала Эссена. С ним как‑то приключился довольно неприятный случай. Он по своей тучности не любил ходить пешком, и когда ездил из порта в Либаву, то до трамвая шел на вельботе и, следовательно, сам сидел на руле. Дело было под вечер, и видимость была уже плохая, а поперек канала были протянуты швартовы каких‑то судов. Он их за темнотой не заметил, и вельбот прошел под ними. Гребцы согнулись, и перлинь только слегка коснулся их спин, но Балкашин, который сидел в корме, полностью принял удар, и его выкинуло перлинем за борт. Вода была холодная, и он был в пальто, так что плавать не мог, но, видимо, столько в нем было жиру, что он удержался на поверхности, пока гребцы повернули вельбот и подошли к нему. До миноносца было далеко, и ему пришлось добрых полчаса пробыть совершенно мокрым на холодном ветру, так что он простудился и умер от воспаления легких.