Басаврюк ХХ - Дмитрий Белый

А природа на моей малопольской родине действительно замечательная!

* * *

20 апреля. Lounging с охотничьим ружьем вокруг родительского имения, пытаюсь найти нечто полезное в моем вынужденном возвращении домой. Возможно, настало время осмыслить все, что открылось для меня во время пребывания в Берлине. Дуэль и высылки из Германии, — события, сначала так угнетали меня — кажутся теперь знаком судьбы. Мне нужен покой и такое беззаботную жизнь. В целом вокруг идиллия. Зеленый лес, синее небо, приветливые крестьяне. Сегодня подстрелил лису.

* * *

30 апреля. Десять лет, как умерла мать. Были с отцом на родовом кладбище. Воспоминания и общее горе словно проложили мостик между нами, на обратном пути впервые наш разговор вышел за рамки простого обмена формальными приветствиями. Вспоминали времена, когда была жива мать. Постепенно сквозь яркие впечатления последних лет проступают воспоминания детства.

* * *

1 мая. Кажется, что дела нашего имения достаточно далеки от идиллических. Отец до сих пор не может выплатить проценты за банковскую ссуду. Ситуация вполне характерна для окружающих мелких поместий. Все остается здесь неизменным, таким, как было двести и триста лет, но и этот патриархальный край испытывает незаметных и необратимых изменений. И эти изменения не к лучшему.

* * *

2 мая. Имел честь познакомиться с местными дворянами. В соседского шляхтича Борецкого был день Ангела. Обычный бал и банкет вполне в духе классического ставропольского имения. Общество довольно стандартное — несколько будущих ксендзов, как правило, младших благородных сыновей, сивоусые помещики, погрязли в местных проблемах, пьяные с самого своего рождения офицеры местного гарнизона. Обязательно декольтированные и тщеславны дворянки в ловах по выгодным партиями, а другие в ловах по выгодным любовниками, словом, весь мир нашей старой доброй шляхты. Понятно, что мне пришлось выдержать определенную осаду со стороны женской половины балла, не считая довольно откровенных взглядов местных бретеров, для которых я сразу стал опасным конкурентом. Правда, через некоторое время удачная партия в вист и бутылка неплохого вина в определенной степени примирили меня с окружающим миром.

* * *

10 мая. Присутствовал при разговоре отца с двумя евреями-банкирами, те предлагали ему продать за довольно неплохие деньги участок, которую в народе называют «Чернецьким лесом». Отец решительно отказался. Я его понимаю, потому что именно там находится наше родовое кладбище. Покупатели сразу начали извиняться и быстро отъехали.

Читал «Утреннюю зарю» Якова Бйоме. Снова вспомнил профессора. Чем он сейчас занимается? Перед самым моим отъездом он говорил мне, что приблизился к окончательному пониманию того, что он называет мировым «ужасом истории». Не знаю, может, старый действительно прав. В его исследовании я играл более чем маленькую роль одного из многочисленных ассистентов. Тогда мне казалось, что я работаю над открытием, которое перевернет представления человечества о своей истории, но здесь, где все неизменное на протяжении веков, — эти леса, имения, крестьяне, балы и небо, — идеи профессора кажутся мне безумием.

Вспомнил! Профессор просил меня собрать для него какие старинные легенды, связанные с прошлым нашей Волыни. В целом большинство немцев слишком увлечена этим романтическим исканиям народных легенд, хотя профессор загадочно уверял, что это для его исследований. Надо спросить у отца, кто еще здесь интересуется этим хламом.

* * *

12 мая. Кажется, я смогу выполнить задание профессора. Отец, хоть и удивился моей просьбе, но посоветовал обратиться к помещику Петра Порецького. Оказывается, тот принадлежит к полузабытого поколения так называемых «хлопоманов», которые вдруг вспомнили о том, что их предки разговаривали этой крестьянской языке назывались «казаками» и воевали с Речью Посполитой. Местное польское общество, а оно здесь все польское, Порецького не воспринимает, но отец с ним дружит. Кажется, некогда мой прадед вместе с его дедом воевал в кавалерии Понятовского.

Отец даже согласился отправиться вместе со мной до странного соседа и представить меня.

* * *

14 мая. Вчера целый день провели в Порецького. Много впечатлений. Думаю, что для профессора здесь найдется нечто интересное. Утром Которым подготовил коляску, и мы осуществили приятное путешествие по майском лесу. Имение Порецького достаточно упорядоченный и производит хорошее впечатление состоятельного хозяйства. Сам хозяин — колоритная фигура. Здоровый старик с негасимой трубкой, седыми усами, в широком кафтане.

Видно было, что он не привык к гостей-шляхтичей, но принял нас весьма достойно. Порецький живет в доме, который напоминает большую крестьянскую избу. Внутри это настоящий музей. На стенах православные иконы, крестьянские полотенца, старинное оружие. Вскоре мы сидели за накрытым столом. Блюда нам подавала чрезвычайно красивая девушка, примерно шестнадцати лет, одетая в народный костюм. У нее черные волосы, заплетенные по-крестьянски в длинные косы, и большие живые карие глаза. Старый Порецький с удовольствием сообщил, что это его внучка Наташа. Кажется, что я слишком много на нее смотрел.

Великолепная домашняя водка способствовала беседе. Порецький давно собирает материалы к истории своего рода и окрестных земель. Он рассказал много интересного и, думаю, мне стоит еще несколько раз наведаться к нему.

Но больше всего поразила меня рассказ о «Чернецкий лес», которую Порецький некогда записал в одного старого крестьянина. Ее я попытаюсь воспроизвести дословно (насколько я знаю местную крестьянский говор), и отправить профессору.

15 «Чернецкий лес»

(рассказ записан 14 мая 1914 г.)

«Так вот, ваш предок, как я говорил, был человеком достойным и искренней. За времен Хмельнитчины Вкраина хорошенько веселилася, и он в стороне не остался, а вместе с большим Богданом много вражой крови пролил. В черную час под Охматовом подстрелил его ляхский жовнир. Гетман сыну его в помин по отцу доблести пожаловал в этих краях имение. Вот таким макаром ваш род здесь и укоренился. Ну а дальше в Гетманщине чрез старшинские дрязги и спесь, коварство ляхску и московскую, такая заварушка началась, что уж кто и знал — или он под крулем, или за царем мир, а сколько народу в этой усобицы погибло, так и не сосчитать.