Федер - Фредерик Стендаль

Валентина опустила глаза и произнесла, сильно покраснев:

— Хорошо, я дарю вам ее.

Нежная дружба, которую Федер не хотел прекращать и которая целиком выражалась во взглядах, могла бы дать повод для сильно компрометирующих догадок, но г-н Буассо был далек от каких-либо подозрений. Этот человек признавал лишь реальные факты, и вещи воображаемые или только возможные для него не существовали. Видя то влияние, которое оказывали на правительство крупнейшие банкиры и прочие денежные тузы, он понял, что власть покинула аристократическое Сен-Жерменское предместье с его громкими именами и перешла в салоны финансистов, умевших при случае быть дерзкими с министрами.

— В провинции мы и не подозреваем, — говорил Буассо жене, — как легко люди вроде нас могут сделать карьеру, и право же, я способен стать кое-чем получше скромного вице-президента коммерческого трибунала. Не сочти я уместным, живя в Бордо, выбросить тысячу луидоров и показать моей молодой жене Париж, я бы так никогда и не узнал истинного положения вещей. В Бордо я стану приверженцем свободы печати и выборной реформы, в Париже произнесу несколько речей в том же духе, но во всех важных случаях буду всецело подчиняться тому из министров, который окажется в наибольшем почете. Вот так-то люди и становятся главными сборщиками податей, пэрами Франции и даже депутатами. Если бы я сделался депутатом, мой молоденький адвокат без практики стал бы сочинять для меня прекраснейшие речи. Вы очень красивы, чистота вашей души отражается на вашем лице и придает вам ту наивную прелесть, какую не часто встретишь в Париже, в особенности у банкирш. (Это наш Федер научил меня этому дерзкому слову.) Словом, вы накануне величайших успехов, стоит вам только пожелать. Так вот, умоляю вас на коленях: пожелайте этого. Я сам, ваш муж, прошу вас быть хоть немного пококетливее. Так, например, на будущую пятницу я пригласил к обеду двух главных сборщиков податей. Надо полагать, что у себя дома они имеют возможность обедать лучше, чем у нас. Постарайтесь же завести с ними оживленный разговор; притворитесь, что с интересом слушаете их, и, между прочим, упомяните о прелестном английском саде, который я разбил на восхитительных берегах Дордони в десяти лье от Бордо. Скажите им, что этот участок я купил исключительно ради тех двух десятков высоких деревьев, что там растут. Если представится подходящий случай, можете добавить, что сад этот — точная копия того, который некогда устроил Поуп[16] в Туикенхеме. Затем, если вы захотите сделать мне еще большее одолжение, то скажете им, что увлеклись красотой этого очаровательного местечка и уговорили меня построить там дом, но требуете, чтобы он не походил на замок, так как вы питаете отвращение ко всему претендующему на внешний эффект. Для меня важно покороче познакомиться с обоими сборщиками. Подобные господа являются естественной нитью, соединяющей денежных тузов с министром финансов, а через этого министра мы доберемся и до других. Кроме того (эту мысль мне подал Федер), хорошо бы вам сделать вид, будто вы имеете неограниченное влияние на все мои прихоти и важные решения, — и вы действительно приобретете это влияние, стоит вам только пожелать. Для видимости я отдаюсь в полное распоряжение своих новых друзей. Все это люди весьма состоятельные, и мое ухаживание за ними не ограничивается словами. Вы прекрасно понимаете, что в этой болтливой стране лесть успела им прискучить и утомить их. Что касается меня, я стараюсь понравиться им другими средствами: я даю им долю в весьма выгодных сделках. Однако у меня есть предохранительный клапан. В том весьма вероятном случае, если эти господа захотят сорвать с меня слишком изрядный куш, я сошлюсь на желание или каприз прелестной женщины, которая так часто блистала перед ними умом на наших званых обедах по пятницам, и таким образом сумею защитить свои деньги, не вызывая с их стороны особых сомнений в моей преданности их интересам.

Как явствует из этого разговора, Федер не только приучил свои уши выносить громовой голос вице-президента коммерческого трибунала, но даже сам искал возможности беседовать с ним и, сумев польстить его безудержному тщеславию, внушил ему несколько мыслей, необходимых для увеличения его состояния. Не будучи сам богат, Федер делал вид, что испытывает безграничное почтение к счастливцам, обладающим состоянием. Буассо был, видно, твердо убежден в его уважении, если обращался с ним так же, как со своими новыми друзьями, набранными им в среде денежных тузов, главных сборщиков податей и т. п. С кажущимся равнодушием (можно себе представить, с каким успехом разыгрывал кажущееся равнодушие тяжеловесный и алчный г-н Буассо) он показал художнику различные бумаги, из которых явствовало, что он, г-н Буассо, унаследовал от отца незаложенное недвижимое имущество стоимостью по меньшей мере в три миллиона и что приданое его жены, равнявшееся девятистам пятидесяти тысячам франков, было вложено в разные промышленные предприятия Бордо. Сверх того, у г-жи Буассо было двое довольно богатых и бездетных дядей.

Федер с готовностью обсуждал подробности семейной жизни, мало интересные для всякого другого, не влюбленного человека, и, благодаря этой готовности, а также многим другим оказываемым им услугам, его обращение с Валентиной не возбуждало у г-на Буассо никаких подозрений. Не так обстояло дело с Деланглем. У этого провинциала были, конечно, свои смешные стороны. Так, например, он был убежден, что ведет свои дела с орлиной быстротой и зоркостью гениального человека; он любил указывать друзьям на то, что у него нет приказчиков, и все свои записи он вел на игральных картах. Однако, несмотря на эту слабость и многие другие, Делангль видел вещи в их истинном свете. Шесть лет почти безвыездного пребывания в Париже открыли ему глаза. А ведь скучающий вид, появлявшийся у Валентины среди гостей, приглашенных мужем, сразу же исчезал, как только в гостиную входил Федер. Ее глубокий и сдержанно-радостный взгляд следил за каждым движением молодого художника, и взгляд этот как бы спрашивал у него совета по любому вопросу. Делангль кое-что замечал, и вполне естественно, что Федер встречал у своего друга некоторую холодность.

Однажды, когда все общество поехало в Сен-Грасьен, чтобы осмотреть прелестный домик по соседству с маленькой церковью, где покоится прах Катинá[17], Федер, проходя через сад, на минуту оказался наедине с г-жой Буассо.

— У Делангля, — сказал он ей с улыбкой, отражавшей всю его страсть, — появились подозрения, разумеется, ни на чем не основанные: он думает, что мы влюблены друг в друга. Когда мы свернули на эту тропинку, а все остальные направились к озеру, Делангль остался в стороне. Держу пари, что он будет пытаться нас подслушать. Но у меня хорошее зрение. В тот момент, когда я молча выну часы, это будет значить, что я увидел, как наш друг укрылся за каким-нибудь густым кустом, чтобы послушать, о чем мы беседуем друг с другом, когда остаемся одни. Итак, прекрасная Валентина, — продолжал Федер, — мы должны говорить о таких вещах, которые сразу докажут ему, что я не влюблен в вас.

Можно себе представить, каким тоном была произнесена эта фраза. После искреннего признания, о котором мы уже говорили выше и которое имело место во время второго сеанса, посвященного портрету, ни одно слово о любви не появлялось в беседах Федера и Валентины. А между тем они виделись почти ежедневно, и минута свидания служила для Федера источником надежд или воспоминаний в течение всех остальных часов дня. При первом же слове, с которым он обратился к Валентине в Сен-Грасьенском саду, она густо покраснела. Вскоре маленькая веточка акации, сорванная Федером, выпала из рук молодой женщины. Федер нагнулся, как бы для того, чтобы ее поднять, и, выпрямляясь, вынул часы: он ясно различил Делангля, спрятавшегося за кустом акации.

— Почему бы вам не отделать одну из гостиных вашего дома в Бордо, ту, что выходит в сад, совершенно так, как отделана восхитительная гостиная дома, где мы только что с вами были? Это верх совершенства, и я уверен, что нам разрешат снять ее план. Господин Буассо сможет воспользоваться услугами того самого архитектора, который работает сейчас над чертежами вашего будущего дома на берегу Дордони, рядом со знаменитым садом, и т. д.

Выражение лица Валентины во время этого благоразумного разговора стоило того, чтобы его зарисовать. Она пыталась улыбаться, потом вдруг принималась упрекать себя за то, что обманывает брата. Не преступление ли обманывать человека, который питает привязанность только к ней одной? Как видно, ее обычное обращение с Федером было преступно, если ей приходится прибегать к притворству, чтобы скрыть его от брата... А ведь ради нее брат отдал бы жизнь, даже больше того — состояние. С другой стороны, самая необычность этого притворства навела Валентину на мысль, что, быть может, дальнейшая судьба ее ежедневных встреч с Федером находится под угрозой. «Пожалуй, то, что заставляет меня делать Федер, не так невинно, как кажется, — подумала она. — Я вижу это по своему волнению. Быть может, мне не следовало его слушаться. Как бы поосторожнее спросить об этом моего духовника?»