Опасность - Лев Гурский

– Ладно, все, – я пошарил в наружном кармане, достал визитку и вручил ее физику. – Может быть, вдруг вспомните, тогда позвоните – домой или на службу, все равно.

– Непременно, – пообещал Куликов. Он так досадовал на свою отказавшую вдруг память, что махнул рукой и на работающий – циклотрон, и на Правила Разговора Интеллигента с Гэбистом. Мне стало жалко старика, я с удовольствием отпустил бы его обратно в его желтый дом – двигать науку. Но у меня остался еще один вопрос, который я обязан был задать.

– Скажите, Павел Валерьевич, – как бы между прочим поинтересовался я, уже неторопливо продвигаясь вместе с Куликовым в сторону проходной, – а вот после того как Фролов ушел на пенсию, вы часто с ним общались?

Куликов, потупившись, признал, что редко. В основном они перезванивались на праздники. Поздравляю – желаю, вот и все общение.

– Ну, а в ближайшие дни, накануне трагедии вы с ним ни о чем не разговаривали? Он вам случайно по телефону не звонил? – спросил я на всякий случай для проформы. Этот дежурный вопрос я должен был задать своему собеседнику с самого начала, и, если оставил его напоследок, то лишь оттого, что почти не сомневался: не звонил. Только в плохих фильмах бывают такие удачные совпадения, благодаря которым умница следователь отыщет иголку в стоге сена.

– Не звонил, – подтвердил Павел Валерьевич. – Хотя… Да нет, ерунда. Это и разговором-то никаким назвать было нельзя…

– Рассказывайте, рассказывайте! – я, как клещ, вцепился в куликовский рукав. Кажется, мне все-таки привалила удача разжиться иголкой в копне. Может, правда, и иголочка будет дрянная, но все лучше, чем ничего.

Оказывается, Фролов позвонил Павлу Валерьевичу по действительно пустяковому обстоятельству. Интересовался одной статейкой в «Московском листке» – сам-то он эту газету не выписывал. О чем статейка? Да чепуха, ничего интересного. И все-таки? Школьные, знаете ли, такие размышления об истории атомного проекта в СССР. (Слово «школьные» господин Куликов произнес с нескрываемым пренебрежением; он уже пережил унижение склерозом и теперь возвращался в академическую колею.) Кто писал? Какая-то девчонка, соплюшка… Нагородила, в общем, всякой ерунды, да еще имя Фролова упомянула всуе…

– Что же вы мне раньше про все это не рассказали? – укоризненно спросил я у Куликова. – Опять забыли?

При слове «забыли» Куликов рефлекторно вздрогнул. Его костюм в полоску еще больше стал напоминать пижаму. Нет-нет, он не забыл, просто не придал значения. Статейка ведь ерунда, не стоит выеденного яйца. Самомнение, помноженное на дилетантизм. И, кстати, Фролов покойный по телефону то же самое сказал, когда он, Павел Валерьевич, зачел ему избранные места.

– Он был огорчен этой статьей? – поинтересовался я.

– Огорчен? О нет, много чести. Немного удивлен – и все…

– Так, – пробормотал я. – Так…

Обычно я просматриваю «Московский листок», а тут закрутился со всеми партизанскими делами и несколько дней не покупал. Тех, кто не читает газет, нужно расстреливать из рогатки. Правы, правы были классики, как в воду глядели.

– Может быть, вам ее принести? – Куликов уловил раздумье в моих глазах и решил, видимо, сделать мне любезность. – Ну, газету эту. Она у меня здесь, в лаборатории…

– О-бя-за-тель-но! – сказал я по слогам. – Вы даже не представляете, какая это важная улика.

Доверчивый физик махнул мне рукой и юркнул в дверь. Ему как-то не пришло в голову, что таких улик по Москве полтора миллиона, а я не стал старика разочаровывать. В кои-то веки он решил принести пользу компетентным органам – так что же, я должен ограничивать его патриотический порыв? Пусть принесет газету. Не в библиотеку же мне за ней ездить…

Павел Валерьевич снова появился минут через десять и с чувством выполненного долга преподнес мне засаленный газетный лист; похоже, на него успели уже поставить кастрюльку или чайник.

– Благодарю, – сказал я сердечно. – О нашем разговоре – никому ни слова. Тайна следствия, сами понимаете. И если вдруг вспомните фамилию этого Валентина…

– …То непременно позвоню, – пообещал Куликов. После этого заверения он был отпущен к своему циклотрону и ушел, вероятно, с радужной мыслью о том, что ускребся от приставучего гэбиста с наименьшими для достоинства потерями. Ни хрена он не позвонит, печально подумал я. Через полчаса он окончательно придет в себя и выкинет меня из головы, как страшный сон. И будет прав, между прочим.

Я открыл машину, бросил газетный лист на сиденье, сел за руль. Очень скоро я был на Волоколамском Шоссе и гнал бы дальше на приличной скорости, однако любознательность взяла свое. Очень ведь интересно, черт возьми, было узнать – что за иголка тебе, на счастье, попалась в стогу. И можно ли, черт возьми, такой иголочкой ушить это дело?…

Приткнув «жигуль» поближе к обочине, я развернул газетный лист. Статья, возмутившая господина Куликова, называлась «Кузница грома», а написала ее некая Мария Бурмистрова. Имя было смутно знакомым, однако не более того. В принципе это еще ничего не значило: из всех журналистов «МЛ» я вообще выделял для себя только троих – громкокипящего публициста Андрея Линцера, телевизионного колумниста Александра Абрамова, да еще криминального репортера Женю Кулебякина, которого, правда, иногда подводил стиль… Ладно, Мария так Мария. Просто Мария…

Сойдет.

Собственно говоря, «Кузница грома» статьей или даже статейкой не была. Это был всего лишь развернутый анонс будущего цикла Машиных публикаций под общим заголовком «Русский атом». Госпожа Бурмистрова обещала вагон и маленькую тележку исторических сенсаций, связанных с Атомным проектом начала 50-х. Анонс был пересыпан именами Сталина, Берии, Курчатова и прочих известных деятелей; в отдельном абзаце с неким непонятным, но лихим экивоком упомянут был и Г.Н. Фролов. И все. Надо отдать должное Марии Бурмистровой: она умела брать читателя на крючок. Хотя я почти не сомневался, что никаких сенсаций девочка не сумеет ниоткуда извлечь. И все кончится, в лучшем случае, перепевом каких-нибудь стародавних публикаций в «Штерне» или в «Шпигеле». Ну, а в худшем случае и вовсе хохмой, наподобие тех, какими газета «Вечерние новости» пугает депутатов Верховного Совета.

Я завел мотор и тронул свой «жигуль» по Волоколамскому обратно в центр.

Мысли о депутатах настроили меня на минорный лад. Я вспомнил, что на моем рабочем столе по-прежнему лежит сотый или тысячный запрос от парламентария Безбородко, на который я еще не успел дать сотый или тысячный ответ по всей форме. К черту, подумал я с ожесточением. Вместо того чтобы расследовать дело об убийстве Фролова или вычислять Партизана, я, видите ли, должен обеспечивать политическую популярность недоутопленного Безбородки. Делать мне больше нечего. Покушались, видите ли, на него. Да если бы за Олега Геннадьевича Безбородко взялся бы настоящий террорист, типа все того же Партизана, то… Картинка, нарисованная воображением, была настолько рельефной и захватывающей, что я испытал сомнения в устойчивости собственной психики. Не сменить ли мне профессию в связи с профнепригодностью?

Последнюю грустную мысль я додумать не успел. Нога моя рефлекторно придавила педаль тормоза. Долговязый очкастый малый, голосующий у обочины, поспешно прилип к моему боковому стеклу.

– Земляк, выручи… – затянул он жалостливую песню, привычную и однообразную, как километровые столбики.

История была типичной. У очкарика и очкарикова приятеля внезапно вышел весь бензин, и они уже час кукуют здесь на шоссе, и хоть бы какая сволочь остановилась.

Я осмотрелся. Шоссе на удивление было пустынным. Как будто все проезжие сволочи и несволочи устроили себе обеденный перерыв. Только в полусотне метров впереди притулилась иномарка – очевидно та, что и просила помощи.

– Черт с вами, – сказал я очкарику. – Выручу. Тащите канистру.

Не то, чтобы я такой уж благородный или мне нечего делать, как только выручать богатеньких обалдуев. Просто есть несколько неписаных законов шоферской этики, которые нарушать никому нельзя. Таковы правила…

Буквально через полминуты я на своей шкуре убедился, что нет правил без исключений. Стоило мне выйти из машины, открыть багажник и неосторожно повернуться к очкарику спиной, как загривок мой принял на себя жестокий и подлый удар сзади чем-то тяжелым. Ноги мои подкосились, и я свалился на асфальт. Спасло меня только то, что в последний момент рука у подлеца дрогнула и удар пришелся мимо макушки, куда и был нацелен. Тем не менее покамест я предпочитал кулем валяться возле колес своего «жигуленка» и ждать дальнейшего развития событий. События не заставили себя ждать.

– Сане-ек, Сане-ек, – проорал над моей головой очкастый сукин сын. – Быстрее, я его уложил!

По асфальту затопали башмаки. До меня донеслось пыхтение, постепенно приближающееся. Очевидно, Санек был грузноват и страдал одышкой. И он же, этот толстый Санек, оказался командиром разбойной парочки.