Путешествие в страну Зе-Ка - Юлий Марголин

За недостатком бумаги, таблицы, сводки и отчеты пишутся в лагере на дереве — на фанере. Из дерева же делаются пуговицы и лопаты, ложки и миски. Это единственное, что есть на месте в достаточном количестве. Но западники так беспомощны, что теряются, когда надо соскоблить с фанеры вчерашнюю запись. Они спрашивают резинку. Панчук вне себя:

— А стеклом соскоблить не умеете?

— Стекла нету, гражданин комендант.

— Ну и люди! — удивляется Панчук, — стекла найти не могут. Да вот же оно — стекло.

Выходит на двор, и под окном, под ногами находит в минуту кусок битого стекла.

Западники ничего не умеют. Ни отворять замка гвоздем, ни скоблить фанеру стеклом, ни зажечь лампу без спичек, ни работать на голодный желудок.

С лампами горе. На 48-ом квадрате нет электричества. Керосина так мало, что его не выдают в рабочие бараки. Западники не умеют обращаться с керосиновыми лампочками, разбитыми и заржавленными, где фитиль — не фитиль, машинка не держится, а стекло надтреснуто. Если есть керосин, то фитиль — негодный. Если есть фитиль, керосин не горит. Машинка выпадает из резервуара, и когда Петерфройнд водружает стекло, оно лопается у него, и мы бледнеем от ужаса.

Увидев разбитое стекло, комендант впадает в неистовство.

— В карцер на 5 суток за такое дело! Убил ты меня! Где я стекло возьму? Лучше бы ты себе голову разбил, фашист проклятый! Голов у нас хватает, а стекол нет!

В последнюю минуту все улаживается самым простым образом. В одном из бараков дневальный откуда-то раздобыл лампу, и Петерфройнд, маленький гном, в сумерки прокрадывается туда и ворует ее. На сегодня мы спасены: кабинет начальника обеспечен светом.

7 часов вечера. Отработав двенадцать часов, вливаются сплошным потоком через вахту бригады. Но до отдыха им далеко. Истерзанные, испачканные, мокрые люди смывают с себя грязь и пот и бегут становиться в очередь за едой. В темноте стоят цепи под окнами кухни — под открытым небом. В средину ужина врывается сигнал на вечернюю поверку. Зимой считают в бараках, летом все выходят на двор, стоят долго и терпеливо. После ужина и поверки надо немедленно скинуть с себя мокрое и рваное платье, иначе дневальный не заберет его на просушку и починку. В девять часов или в половине десятого — отбой. Люди спят. На столе среди барака тускло тлеет коптилка, за столом, уронив голову на руки, сидит ночной дневальный и борется со сном. Если ночной обход застанет его спящим — снимут с работы, и в карцер.

Только в двух местах до позднего вечера толпятся люди.

Одно место — это амбулатория.

При населении лагеря в 1000 человек нормально, если от 50 до 100 человек придут вечером на прием. Не всем предоставляется освобождение. Оно дается с трудом. Лекпом отвечает за свои действия, и если число освобожденных им слишком велико, то он через несколько дней получит запрос из центра. Лекпом рискует местом, если будет слишком либерален. Освободить всех, кого следовало бы, он не может. Первые 30 человек освобождаются легко, но потом — когда толпа под дверьми не редеет — отношение к людям меняется. Никакие жалобы, никакие раны не производят впечатления. Врач, мимо которого прошло уже человек 60, смотрит равнодушно, говорит «иди работать», не глядя. Всех не пожалеешь. Уже освобождено больше, чем полагается, а люди ломятся в двери. Скандалят, угрожают. Но на этот случай имеются здоровые санитары, с которыми лучше не пробовать драться.

Поздно вечером список освобожденных идет к нарядчику. Больной, уходя, подозрительно оглядывается на врача: «освобожден ли?». Врач не говорит ему своего решения. На следующее утро перед разводом больной не слышит своего имени в списке освобожденных, который громко читает нарядчик. Беда! Начинается переспрашивание. — «Товарищ нарядчик, посмотри еще раз! Неужели нет? Не может быть!» Нарядчик, привыкший к таким вопросам, на них не отвечает, а человек, который вчера вечером простоял два часа в очереди напрасно, со стонами и проклятьями начинает одеваться.

Второе место, где вечером только начинается жизнь — это кабинет начальника и комната бригадиров, где составляются «рабочие сведения». — После ужина, когда люди легли уже спать, бригадир уходит составлять «рабочие сведения», т. е. полный рапорт о работе своей бригады. Это — нелегкая работа. Дается детальное описание работ, произведенных каждым звеном и каждым отдельным человеком, в 2 рубриках: объем работы и процентное выполнение нормы. Отдельно приводятся больные и отказчики. «Рабочие сведения» утверждаются начальником работ или десятником, принявшим работу, и без их подписи недействительны. Составить «сведение» — далеко не просто: от этого зависит хлеб бригады. На основании этого документа табельщик «Продстола» начисляет каждому члену бригады хлеб и котловое питание, — и на третий день от даты «сведения» з/к получает талон и пайку хлеба «по выработке». Заполняя сведение, надо учесть много разных обстоятельств: надо уметь так представить работу, чтобы никого не обидеть. Надо уметь считать, и уметь приврать, и обыкновенно бригадир составляет «сведение» не сам, а с доверенным лицом своей бригады. Если один сделал 60 %, а другой 200 % нормы, то первому запишут 110 %, а другому 150. Стахановец и так получит 4-тый котел, а 60-и процентник выиграет 2-ой котел и лишний кусок хлеба. Надо накормить бригаду с помощью комбинаций на бумаге. «Карандаш накормит» — говорит лагерная пословица. Всеми средствами натягивают нёхватающие проценты. Норма пиления дров на бирже составляет два с половиной фестметра на человека. Голодные и непривычные люди этого сделать не могут. Тогда им прибавляют «подноску на 40 метров», — как будто они приносили бревна для распилки на расстояние 40 метров. Нормировщик и десятник смотрят на этот фортель сквозь пальцы: ведь и они заключенные, и каждому понятно, что надо поддержать работяг. Если брать буквально предписания свыше, то все бы вымерли с голоду. «Рабочее сведение», изготовленное после долгих совещаний и усилий — фантастическая комбинация правды и вымысла. В первую очередь бригадир пишет себе 150 % и IV котел, хотя он и не работал вовсе. Потом процентами обеспечиваются его друзья и помощники. Потом пишут проценты тому, кому нельзя не написать: работягам, которые работают за двоих, и бандитам, которых опасно раздражать. Есть, напротив, такие, которых бригадир хочет выжить из бригады или наказать. Первое правило лагерной мудрости: — «живи хорошо с бригадиром». От него зависит твой хлеб, и часто, чтобы накормить бригаду, он рискует собой, записывая в «сведение» подвиги, которых не было и быть не могло.

В 9 часов из-за зоны приходит начальник, и кабинет его заполняется народом. Кабинет — голая комната, стол с керосиновой лампой, крутом под стенами — табуреты и скамьи лагерного производства; на стене портрет Ворошилова и таблица «не пей сырой воды» или огромное изображение вши с надписью «рассадник сыпного тифа». Сходятся руководители работ, лесные мастера, ответственные люди. Комната заполняется народом. Сидят до полуночи и позже, дымят махоркой и выпивают огромное количество сырой воды, за неимением кипяченой. Петерфройнд то и дело бежит к кипятильщику — закипела ли вода? Обсуждаются распоряжения из центра, результаты за прошедший день и составляется самый важный документ лагеря: разнарядка.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});