Бриодемус-музыкант - Павел Мариковский

Быть может, у нее со столовой связаны неприятные ощущения стальных ветвей пинцета, насильно толкнувших ее сюда? Тогда я хитрю и, передвинув картонку, прикрывающую от света гнездо, оставляю в темноте только столовую. Яркий свет беспокоит пленницу, она ищет укрытия. И вот оно — темный ход в столовую. Много раз подходит самка к нему, не решаясь переступить порог подозрительного помещения. Однако свет делает свое дело, и самка — около пищи. Ей понравился раствор сахара: она охотно пьет сладкую жидкость. Но оживление кратковременно: самка возвращается обратно и вновь погружается в полусон, лишь изредка пробуждаясь.

В природе самки муравьев, отыскав убежище, весьма вероятно, тоже ведут себя так, пережидая осень, а затем и зиму. Копаясь в осеннем лесу в поисках личинок хрущей, я случайно наткнулся на такую же самку. Она закопалась глубоко в землю и здесь соорудила себе закрытую со всех сторон уютную пещерку. В ней она, наверное, приготовилась зазимовать.

Я подсаживаю к пленнице гипсового домика свою находку. Самки, похожие, как две капли воды, настороженно знакомятся, слегка прикасаясь друг к другу усиками. Вот они сблизились, схватились челюстями и застыли в этой позе, будто раздумывая, что делать дальше.

Не подружатся ли они? Известны случаи, хотя и у других видов муравьев, когда бездомные самки сообща организовывали муравейник и выкармливали потомство. Правда, потом в таком муравейнике происходили кровавые распри.

Неожиданно хозяйка делает рывок вперед, а гостья, изловчившись, быстро выдвигает кончик брюшка и, опрокинув противницу, отскакивает в сторону. Неужели пришелица успела подсунуть капельку яда? Нет.

Как бы в недоумении, хозяйка некоторое время лежит на спине. Все же она какая-то вялая. Наконец, поднимается и начинает чиститься. В это время гостья оживленно обследует помещение. Случайно она приблизилась к хозяйке, отпрянула от нее и стала вздрагивать всем телом, совершая им резкие толчки. Это был сигнал тревоги, хорошо мне знакомый по другому виду древоточца. Потом она успокоилась, проскочила в столовую и напилась сахара.

А дальше произошло разделение гипсового домика, и муравьи засели по обе стороны темного прохода, соединяющего столовую и галереи. Иногда они сближались, и тогда перекрещивались их крепкие челюсти, а мне казалось, что слышится лязг оружия. К счастью, узкий проход мешал выдвинуть вперед брюшко и воспользоваться ядом.

Непримиримость самок была слишком очевидной, чтобы продолжать это испытание. Пришлось гостью забрать и предоставить ей новое гипсовое помещение. Хозяйка оказалась вновь единственной владелицей домика, но она по-прежнему безвыходно сидела все в той же камере. В столовую ее теперь не удавалось загнать никакими мерами. Ни к чему не приводила попытка воздействовать светом: обеспокоенная самка искала укрытия в тесных уголках, металась, грызла гипс. Как-то я нашел ее мертвой.

Теперь все внимание я переключил на вторую самку. Она чувствовала себя превосходно, но яичек класть не желала.

Наступила зима. Я поместил свою пленницу на холодный подоконник: пусть испытает что-то вроде зимовки. Она окоченела и заснула. Но зато через месяц, перенесенная в тепло, оживилась, деловито засновала по своему домику. И аппетит у нее стал отменный! Через неделю у самки появилось несколько яичек. Из них вышли личинки. Они росли с каждым днем, и самые крупные свили себе шелковую оболочку и превратились в куколок.

У меня раньше тоже воспитывалась самка древоточца. Она, по муравьиному обычаю, сидела в замурованной каморке. Поедая слабых и отстающих в росте своих детей-личинок, она уничтожила почти всех, вырастив только одного муравья-помощника. Наша пленница не поедала свое потомство. Она преломила инстинкт затворничества и регулярно наведывалась в столовую. А насытившись, кормила отрыжками личинок.

Одна за другой из куколок выходили маленькие муравьи-работницы и, окрепнув, принимались за дела. Вскоре около самки было уже восемь черных дочерей — настоящая семья. Все были заняты, все что-то делали: возились с новой партией личинок и яичек, без устали шныряли в столовую и набивали животы сладкой сахарной водой, жидким медом, кусочками мяса, спешили кормить всех остальных отрыжками. Те же, что были свободны, не отходили от матери. Спокойная, малоподвижная, она сидела в окружении свиты, беспрестанно принимала подносимые ей отрыжки и клала яички. Брюшко ее сильно располнело.

Когда в окно комнаты стало заглядывать солнце, а из-под больших сугробов потекли ручьи, у нашей самки был уже свой собственный муравейник. Интересно, сколько времени он проживет в неволе?

Дупло старой осины

Старую осину нетрудно было повалить.

Утром, едва проснувшись, Коля бежит к окошку и, оттаивая пальцем лед, смотрит на градусник. По тому, как под ногами прохожих скрипит снег, можно догадаться, что мороз силен. Нигде не видно воробьев: попрятались в теплые закоулки. Сегодня 28 градусов ниже нуля, и наша воскресная экскурсия в лес, наверное, не состоится. Но воздух совершенно неподвижен, деревья в саду замерли и не шелохнут ветвями, из труб струйки дыма поднимаются вертикально.

Может быть, еще потеплеет. Ведь небо такое синее, и, хотя из-за зданий еще не показалось низкое солнце, мы, согретые надеждой, собираем рюкзаки, прямо у крыльца надеваем лыжи и мчимся к реке.

Город позади. Над ним нависла мгла. Высоко в небе застыл большой столб дыма. Сквозь дымку проглянуло солнце, и сразу по реке побежали желтые полосы, а синие тени стали прятаться в мелкие снежные ложбинки и ямочки. На кустиках полыни расселась стайка снегирей. Они повернулись к солнцу и, красногрудые, засветились, будто огоньками.

Мороз пощипывает щеки и нос.

Уже не видно реки и заснеженных огородов. Рядом с нами — густая, темная стена леса. Как торжественно, тихо и сумрачно в лесу! Сосны украсились белыми шапками и, склонив под тяжестью снега ветви, застыли в молчании. Только ворон звонко крикнул где-то высоко, и его зычный призыв пронесся в морозном воздухе.

Далеко впереди на вершинах сосен сверкают лучи солнца: на смену темному лесу приходят перелески и полянки — такие светлые, солнечные. Потом — снова темные строгие ряды деревьев, и, наконец, перед нами большое круглое болото. Хорошо оказаться на просторе! Маленькие старушки-сосенки кажутся игрушечными, а мы рядом с ними точно великаны. Здесь снег особенно глубок, и достается тому, кто прокладывает лыжню!

У края болота еще с осени мы заметили старую осину и теперь разыскиваем ее, увязая по пояс в глубоком снегу. Зимой все кажется другим, лес как будто незнаком.

Но вот и она, старая-престарая осина с давно обломленной вершиной и двумя большими окошками-дуплами. Быстро закипает работа: разгребаем снег, с болота приносим сушняк. Сегодня мы изобретательнее, чем в прошлый раз, и около осины вырываем в снегу яму с отвесными стенками. Это — наш дом, только вот крыши нет. Но зато тепло костра будет отражаться от снежных стенок и лучше греть. Огонек лизнул сухие ветки, разгорелся, затрещал и взвился вверх пламенем. Около костра укладываем большую валежину: на ней удобно сидеть и даже можно полежать. Сурового заснеженного леса не узнать, так стало тепло и уютно возле старой осины.

С топором в руках я примеряюсь к осине, отрубаю от нее несколько кусков уцелевшей коры. Тут гнездо древесного муравья-фульгинозуса. Аккуратные ячейки расположены этажами с солнечной стороны и проникают внутрь ствола. Но бесчисленные галереи и ходы пусты, покинуты жителями. Они глубоко под корнями дерева, в земле, куда не проникают жестокие сибирские морозы. Сгнившее дерево нетрудно было повалить, оно мягко шлепается на снег. Гнилая древесина легка, и мы без труда подтаскиваем ствол к костру. Ну, теперь поскорее вскрыть чужую квартиру: что там в ней?

В глубокой щели обосновались небольшие черные мушки.

— Зачем было перед зимовкой мушкам собираться вместе? Какое в этом преимущество, кто отгадает? — задаю я вопрос.

— Вместе теплее!

Но что для свирепых сибирских морозов маленькая кучечка щуплых насекомых? Нет, тут что-то другое.

— Весной, когда каждый день дорог, мушкам не надо будет разыскивать друг друга, если все вместе собрались.

Это объяснение кажется правдоподобным. Но, возможно, есть и еще какая-нибудь выгода от совместной зимовки. Вот разрубим тонкую оболочку ствола и вскроем большое дупло.

Коле не терпится, он сует в дупло руку, и по выражению его лица я вижу, что он там что-то нащупал. Коля вытаскивает мертвого дятла. Как он, бедняга, мог здесь оказаться? Неужели замерз? Но перья дятла примяты и на голове видна рана. Нет, дятел погиб.

Коля снова запустил в дупло руку, а мы обступили его и молчим, ждем. Опять на его лице выражение недоумения. В Колиной руке настоящий крот с черной мягкой шерсткой, длинным рыльцем, маленькими глазками и короткими ногами-лопатами, вооруженными мощными когтями. Крот мертв, замерз, но шубка его блестит, как свежая. Как попал крот в дупло? Ведь для этого нужно забраться на высоту не менее двух метров по совершенно отвесному стволу, по одной только коре, без единого сучка! Нет, кроту, подземному жителю, вовсе не по силам подобное занятие, и не было на свете еще ни одного крота, который мог бы влезть даже на небольшой пенек.