Девять писем об отце - Елена Сазыкина

Валя, тем временем, блистала. Похоже, ее давно ждали на этом «балу», и отбоя от приглашений в этот вечер у нее не было. Так совпало, что Исай читал сейчас Льва Толстого, и образы балов с участием Наташи Ростовой и Анны Карениной попеременно сменяли друг друга в его возбужденном воображении. Валя казалась ему то наивной девочкой, то светской львицей. Однако кем бы она ни была, ревность не позволяла ему любоваться ею беспристрастно. Он с трудом переживал каждый танец, отданный не ему, даже если он сам в это время танцевал с другой.

Когда они, наконец, выбрались на свежий воздух, Исай испытал настоящее облегчение. Валя была возбуждена, щеки ее пылали, волосы разметались по плечам.

– Тебе понравилось? – спросила она.

«Мне понравилась ты», – хотел ответить Исай, глядя в ее блестящие глаза. Но вместо этого он только улыбнулся.

– Какой же ты скучный, Шейнис, – кокетливо поморщилась Валя и вдруг (это «вдруг» было весьма в ее стиле) сделала вид, что запятнала Исая, и со словами «ты водишь» бросилась убегать. Она свернула с центральной улицы в какой-то переулок, где не было фонарей, где они бежали почти в полной темноте, не замечая кочек и хлюпающих островков талого снега под ногами. Наконец Исай догнал Валю и, схватив ее за руку, остановил. Ее грудь вздымалась под расстегнутым пальто. Наверное, будь это зима, Валя бы упала в снег, делая вид, что сдается на милость победителя. Но стояла весна, и зимние уловки больше не работали. Исай тяжело дышал и продолжал держать Валю за руки. Он не знал, что делать с остановившимся мгновением. Не знала, видимо, и она.

В тусклом просвете между покосившимися домами виднелись два силуэта: один – высокий, неловко склонившийся вперед, другой – поменьше, в коротком пальтишке и без шапки, весь как будто стремящийся вверх. Они стояли друг напротив друга, с обнажившимися шеями, все еще держась за руки.

Наконец, Валя сделала попытку забрать свою руку.

– Не отнимай, – прошептал Исай и еще больше подался вперед.

Но то ли он прошептал чересчур тихо, то ли вообще ничего не произнес, а только лишь подумал, но Валя не выполнила его просьбу. Она медленно забрала свою руку и как-то сразу сникла. Только теперь Исай понял, что до этого она стояла на носочках.

Ночь немедленно навалилась на них и холодным ветром погнала прочь из переулка. Теперь они шли на некотором расстоянии друг от друга, втягивая головы в плечи и пытаясь обходить (откуда только взявшиеся) лужи с плавающими в них комьями талого снега. Говорить им ни о чем не хотелось, а хотелось снова оказаться лицом к лицу и держаться за руки, но упущенное мгновение, увы, было не вернуть…

…

Наступил май. Приближался конец учебного года, что для Вали означало окончание школы, выпускные экзамены и поступление в институт. В Калуге не было высших учебных заведений, и поступать уезжали в Москву или в Ленинград. Исай прекрасно это знал, но боялся напрямую спросить Валю об ее планах. Он представлял, что она, как ни в чем не бывало, ответит: «Да, я уезжаю», словно не догадываясь, что для него, уже давно и безнадежно влюбленного в нее, это прозвучит смертным приговором.

К сожалению, в эти дни они меньше виделись из-за необходимости готовиться к экзаменам и репетировать постановку во Дворце пионеров, а если и виделись, то всегда на людях. Исай ждал подходящего момента, внутренне готовился к разговору, и никак не мог решить, с чего же начать этот разговор. Поинтересоваться ее планами? Взять за руки и посмотреть в глаза? Признаться? Надо было, конечно, сделать и то, и другое, и третье, но только с чего начать? И как реагировать на неминуемое известие, что она уедет этим летом из Калуги? Мысль о том, что другого ответа с ее стороны быть не может, леденила душу Исая. Поэтому он предпочитал убеждать себя, что времени впереди еще много, экзамены пока еще не сданы, и вообще… может быть, все сложится совсем иначе.

Мысль бежала дальше, и вдруг он начинал мечтать о том, как, наконец, признается ей в своих чувствах, как она скажет «я тоже» (он так и представлял, как ее зеленые глаза вдруг станут серьезными, и лицо приблизится к его лицу). А потом, когда их губы разомкнутся после первого поцелуя, он скажет, что не может жить без нее, что поступить в институт они смогут через год уже вместе, и вообще… что через два года ему исполнится восемнадцать… и тогда… В общем, надо только чуть-чуть подождать…

…

Но вот уже и итоговый спектакль позади.

Возле актового зала толчея: тут и школьные педагоги, и ученики всех возрастов. Самая большая группа обступила Исая: все норовят протиснуться поближе, заговорить с ним, дотронуться до его испанского костюма, сшитого специально для спектакля по мотивам Лопе де Вега. Не удивительно, ведь Исай Шейнис – главный сценарист, а вместе с Володей Соловьевым оба они – исполнители главных ролей, они же исполняют и большинство песен в постановке. Неразлучный друг и балагур Володька, разумеется, тут же. У обоих в руках гитары, а на лицах – лучезарные улыбки. Стоит шум и гомон, сквозь который прорываются самые разные реплики.

– Ну, Шейнис, тебе в кино надо сниматься. Что ты тут время теряешь?

– А здорово ты его! – этот комментарий относится к самой смешной сценке из спектакля. – У него даже ус отклеился.

Малышня хохочет. Соловьев в ответ извлекает из кармана бутафорскую лысину с усами и очками и вновь нахлобучивает ее на голову. Левый ус печально и несимметрично свисает, вид у актера уморительный.

– А я ему сейчас ка-ак заеду по физии! Узнается небось, как я страшен в гневе! Чтоб было не повадно за усы таскать почтенных граждан, – импровизирует на бис Соловьев, вжившийся в комедийную роль. – Подержите-ка его, хлопцы, а то зрение подводит, вдруг еще промажу, – он смешно щурится, раздувает щеки, поправляет очки и сводит глаза к носу. Ему ответом – общий хохот.

Исай тоже смеется и норовит дотянуться до своего напарника, но тот ловко уворачивается, не забывая по-стариковски прихрамывать на одну ногу. Однако через секунду у Шейниса в руке уже красуется окончательно вырванный ус, а поверженный «старикашка» возмущенно размахивает гитарой, словно клюкой, и грозит ею «обидчику».

– Шейнис, приходи вечером в клуб, – шепчет тем временем ему на ухо Колька, у нас там кое-что намечается. Девчонки все соберутся.

А с другой стороны его уже тянет за рукав великовозрастный восьмиклассник – известный на всю школу второгодник – и шепчет в другое ухо:

– Подваливай через час к мосту, слышь? Будет знатный квас, Серый раздобыл ящик пузырей.

Одним словом, воистину всенародная популярность настигла нашего героя.

Другая группа, состоящая в основном из девочек, окружает Валю. Она – тоже звезда сегодняшнего спектакля. Валя неотразима. Она разгорячена, ее платье с пышными юбками и декольте – предмет всеобщей зависти и восхищения – делает ее похожей на настоящую королеву. Она смеется заливистей всех, и, кажется, безудержное веселье овладело всем ее существом. Но это не совсем так: нет-нет, да и взглянет она украдкой в сторону шумной мальчишеской компании. Лавры Шейниса щекочут ее самолюбие, а внимание ребят и других девочек вызывает острую ревность. Он ведь тоже неотразим, тоже похож в своем костюме на средневекового принца, и Валя прекрасно видит, с каким обожанием пялятся на него девчонки.

Не выдержав, она пробирается через толпу и, для убедительности вытаращив глаза, говорит Исаю:

– Шейнис, ты что, забыл? Нам же сказали подойти к Юрию Ильичу. Он уже два часа нас ждет.

– Ты уверена? – удивляется Исай. Он не может вспомнить подобных инструкций руководителя. Но Валя глядит на него так, что он понимает – дело серьезное.

– Ребята, я скоро. Увидимся! – машет он всем рукой. Володька ему подмигивает и треплет по плечу.

Они с Валей уходят, провожаемые десятками взглядов. Но сразу же за поворотом, где их уже никто не видит, Валину степенность словно ветром сдувает. Она хватает Исая за руку и, приложив палец к губам и с трудом сдерживая смех, тащит его в сторону выхода. Он понимает ее уловку и сердце его наполняется ликованием. Шутка ли? Они сбежали ото всех, от всего мира! Только он и она! Они опрометью выбегают из Дворца пионеров, сбегают вниз по лестнице, несутся по улицам – прямиком к городскому парку.

Солнце жжет уже по-летнему, так что хочется скорее укрыться в тени. Но главное – сирень… кругом сирень… Сиреневым ароматом пропитан воздух, ее цветами устелены дорожки и обочины, даже тень – и та сиреневая. «Да, это уже настоящая сирень, не то что зимние тени на снегу», – мелькнула мысль.

Вот и центральная площадка. Духовой оркестр играет что-то бравурное, щеки у музыкантов то раздуваются, то сдуваются, а медь горит на солнце, и кажется, что и трубы тоже то сдувают, то раздувают свои бока. Вдруг что-то срывается – это мажор переходит в минор, и от этого все вокруг тоже меняется, как будто кто-то невидимый подменил стекла в очках, через которые мы смотрим на мир. Звучит вальс, грустный вальс… Валя прислушивается, и едва заметное подрагивание уголков ее рта выдает смену музыкальных настроений.