Два товарища (сборник) - Владимир Войнович

– Шо ж ты так, а? – сетовал Гурий Макарович на незадачливого повара. – Можно ж було воды добавыть.

– Вы сказали – ведро, я ведро и налил. – Вадим был расстроен. Гальченко посмотрел на него и пожалел:

– Ну ладно. А як насчет чаю?

– Чай есть.

– Тягны сюды сахар, масло… Шо ще у нас есть… Колбасу. Хлопцы, сьогодни будэм вэчерять сухым пайком.

– Шо? – возмутился Микола. – Цилый дэнь робылы…

– Мыкола! – Бригадир повысил голос.

После этого случая Гальченко составил график, по которому пищу варили все в порядке очередности. Вадим стал постоянным рабочим по кухне. В его обязанности входило залить котел водой, растопить кизяк, принести, если нужно, продукты.

Однажды очередной повар Степан Дорофеев стоял на кухне и огромной суковатой палкой помешивал кашу в котле. Вадим, кусая карандаш и изнывая от жары, лежал в палатке и сочинял очередное стихотворение. Потом встал и подошел к Степану.

– Хочешь, стихи новые прочту?

– Стихи? А чего ж, валяй, – поощрил Степан. Он оперся на палку и приготовился слушать.

Еще туманы бродят по земле,Еще не встало солнце за спиною,Но на комбайне, как на корабле,Я отправляюсь в плаванье степное.Пусть от жары в глазах круги рябые,Дымит земля поземкой ковыля…Земля, ты – покоренная рабыня,Я – бог и повелитель твой, земля.

– Ну как?

– Ничего вообще-то. – Степан почесал в затылке. – Занятно. Слышишь, а как это все у тебя получается?

– Что – как?

– Ну вот так, чтоб складно было?

– Не знаю. – Вадим замялся. – Это трудно объяснить.

– Да-а… А зачем это ты все сочиняешь? Трудно небось голову ломать.

– Нелегко. Но, понимаешь, стихи помогают людям жить, работать…

– А-а, работать, – сообразил Степан. – Это я, значит, кашу варю, а ты мне помогаешь?

И Вадим не понял – то ли Степан шутит, то ли всерьез говорит.

20

Вторую неделю идет дождь. Постоянно, беспрерывно он стучит по брезенту палатки и с шорохом скатывается на раскисшую землю. Дует ветер. В палатке холодно и сыро. Пахнет мокрыми телогрейками и тулупами. Каждый выбирает себе занятие по вкусу. Четверо режутся в домино. Степан Дорофеев и Микола играют в шахматы. У Миколы ангина. Поэтому он перевязал горло серым полотенцем и хрипит на всех, кто задерживается у входа.

Гошка лежит на постели в бушлате и читает книжку.

– Гошка, как ты думаешь, в этом, наверное, есть своеобразная романтика?

Это спрашивает Вадим. Он лежит рядом, натянув одеяло до самого подбородка.

– Что? Романтика? – Гошка долго не может сообразить, в чем дело. – Не знаю, Вадим.

– Ну а зачем же мы тогда сидим?

– Ну как? Ну… нужно так, вот и сидим. Урожай кому-нибудь нужно убирать.

– А-а, урожай.

В первый день дождя, когда сверкали молнии и грохотал гром, все стояли, скучившись, в палатке, а Вадим шатался по полю и пел: «Будет буря, мы поспорим…» Теперь он тоже иногда ходит спорить с бурей, но редко.

– Хорошо бы сейчас домой. Присесть в теплом углу, посмотреть телевизор… Вот почему здесь нет телевидения?

– Будет, – отвечает Гошка. – В том году обещают построить станцию.

– Будет, будет… А знаешь, хорошо бы пойти сейчас в ресторан. В Москве я после стипендии всегда ходил в «Арагви». Там бывают поэты, художники… Да что «Арагви»… Мне бы сейчас стакан газированной воды без сиропа. Ты не хотел бы газированной воды?

– Не знаю. – Гошка пожимает плечами. О газированной воде он просто не думал.

Вадим поднимается и выходит из палатки.

В стороне от палатки выстроились в ряд трактора и комбайны. Возле крайнего трактора возится Аркаша Марочкин. У него заедает сцепление. Пользуясь непогодой, Аркаша решил устранить неисправность.

Каждому поэту хочется, чтоб его слушали. Вадим подошел к Марочкину:

– Аркадий.

– Чего тебе?

– Как сцепление? Получается что-нибудь?

– А чего ж не получиться. – Аркаша сплевывает сквозь зубы. – Я ж механик-водитель. Танки, бывало, по кусочкам разбирал. А трактор…

– Аркадий, а у меня и про трактора стихи есть. Хочешь прочту?

Вадим боится, что его не дослушают, и торопится:

Облака лиловые висели,Полыхали синие ветра…Вдавливая гусеницы в землю,Медленно катились трактора.

– Да-а… – Аркаша задумался. – «Вдавливая в землю…» Слышь, Вадим, сбегай к Степану, возьми у него ключ на двадцать два. Скажи, Аркадий просил.

Вот так все. Никто не понимает, никто слушать не хочет. Хоть бы Бородавка приехал, что ли. Вадим приподнимает полог палатки, просовывает внутрь голову:

– Терем-теремок, кто в тереме живет?

– Залази, а то дует, – хрипит из своего угла Микола.

21

В один из дождливых дней Степан Дорофеев, который выходил на улицу по своим делам, вдруг приоткрыл полог палатки и сказал:

– Там кто-то скачет.

– Шо ты мэлэшь? – сказал Гурий Макарович.

– Ну посмотрите.

Кто мог тащиться по степи в такую пору да еще верхом на лошади? Любопытство было настолько большим, что даже Микола выскочил из палатки, обмотав вокруг шеи серое полотенце. Он вгляделся пристально в скакавшего от разъезда всадника и удивился:

– Так то ж баба!

– Шо?

– Та ни шо. Баба, кажу.

Это была Лизка. Возле самой палатки она, откинувшись в седле, натянула повод. Лошадь косилась на людей, раздувала ноздри и перебирала тонкими в забрызганных чулках ногами.

– Аркаша! – Лизка спрыгнула с седла чуть ли не в руки любимого.

– Ну, чего ты, – сказал Аркаша, отступая. – Чего приехала?

– Соскучилась, – сказала Лизка, не обращая внимания на посторонних. С рукавов, с капюшона ее брезентового плаща стекала вода. – Ну, чего встал-то? Аль не рад? Веди в свою хату, – она презрительно скользнула взглядом по палатке.

В палатке вытряхнула из складок капюшона остатки дождя, достала из-под полы привязанный к пояску большой узел.

– Вот, – сказала Лизка, развязывая узел прямо у входа, – пирогов тебе напекла. Носки вот привезла теплые. Сама вязала, – подчеркнула она.

Они сели на Аркашину постель. Лизка сняла резиновые сапоги и поджала под себя ноги. Смущаясь взглядов товарищей, Аркаша нехотя жевал испеченный Лизкой пирог.

– Холодно тут у вас, – сказала Лизка.

– Холодно, – подтвердил Степан. – Привезла бы ты лучше милому одеяльце ватное или тулупчик. Знаешь, как говорится: сейчас бы ружьишко, тулупчик и… на печку.

Все засмеялись. Аркаша отложил полпирога в сторону, поднялся.

– Ну, может, ты поедешь? – сказал он почти ласково. – Погостила – и будет.

– Ну и хозяин, – покачала головой Лизка. – Сейчас гулять пойдем. – И потянула к себе сапог.

– Гулять? Дождь на дворе.

– А мне двадцать пять километров ехать – не дождь? Пойдем, не сахарный.

– Ну пойдем, – покорно согласился Аркаша.

– Иди, иди. Она тебя захомутает, – сказал ему вслед Степан, но тут же поперхнулся под колючим Лизкиным взглядом. – Ну и баба! – сказал он, когда она вышла.

Уезжала Лизка перед вечером, когда надвигались тяжелые дождливые сумерки. Она отвязала лошадь от палатки и неловко, по-бабьи, влезла в седло.

Гошка подошел к Лизке и спросил, не передавала ли ему чего-нибудь Санька.

– Нет, не передавала. Но-о! – Она замахнулась на жеребца кулаком, и тот вихрем понес ее по дороге.

22

На другой день по Поповке пронесся слух, что Аркаша Марочкин дал твердое согласие расписаться с Лизкой, как только закончится уборка. Узнала об этом и Тихоновна. И самое обидное было в том, что узнала она об этом через сторонних людей. К тому, что теперь дети не спрашивают родительского благословения и даже не советуются с родителями, она уже привыкла. Но хоть бы сказал! А то приходит выжившая из ума старуха Макогониха и говорит – так, мол, и так. Тихоновна целый день ходила по комнате как неприкаянная, а вечером, когда вышла встречать корову, увидела на улице Лизку.

– Зайди в хату, – приказала она Лизке. – Подожди меня. Я сейчас, только корову в лабаз загоню.

Лизка послушно зашла в дом и сидела там в полутьме, пока не вошла Тихоновна.

– Чего ж свет не включаешь? – сказала она. – Привыкай, хозяйкой будешь.

Щелкнул выключатель, и Лизка зажмурилась от яркого света. Тихоновна села на стул и долго смотрела в упор на Лизку, которая, потупив глаза, нервно перебирала подол шелкового платья. Потом встала, вынула из печи закопченный казанок, налила в тарелку борща, поставила перед Лизкой:

– Ешь.

Сложив на груди руки, опять смотрела на будущую свою сноху. Лизка очень хотела есть, но, боясь показаться обжорой, ела медленно.

– Ты что ж лоб не крестишь? – сурово спросила Тихоновна.

Лизка бросила ложку и в замешательстве поднесла ко лбу сперва правую, потом левую, потом опять правую руку.

– Ладно, это я так, – сказала Тихоновна.

Лизка, оставив для приличия полтарелки борща, отложила в сторону ложку.