Белый ящер - Павел Вежинов

– Ты никогда не будешь счастлив! – изрек вдруг Алекси. – У человека есть еще и сердце, если ты об этом что-нибудь слышал.

– Сердце всего лишь жалкий насос, – ответил Несси. – Говорят, больше всего на человеческое сердце похоже свиное.

Алекси забился в кабинет, как преследуемый барсук в нору. Как всегда после разговоров с сыном, во рту горчило – знакомый вкус поражения. Если верно, что разум – самое совершенное и самое ценное из всего, что есть у человека, то Несси, безусловно, прав. В таком случае полное удовлетворение этого разума, вероятно, и можно назвать счастьем. Величайшие умы человечества были несчастны? Одиноки? Если даже и так, все равно – это единственная цель, достойная настоящего человека.

И снова затопали по холлу маленькие шагающие экскаваторы, направляясь в комнату Несси. И снова Алекси, как барсук, прятался у себя в кабинете. Наступило лето. Город обезлюдел. Пустые улицы навевали непреодолимую скуку. Каждый стремился куда-нибудь уехать – к морю или в горы, – лишь бы избавиться от удушающей бензиновой гари. Алекси, изнывая от жары и обливаясь потом, не мог ни работать, ни думать. Лишь Несси был таким же, как всегда, – невозмутимым и безукоризненно опрятным, на его чистом лице не было ни капли пота, хотя ходил он, как и зимой, в пиджаке и при галстуке. Отдыхать он, понятно, никуда не поехал – любое безделье казалось ему непонятным и абсурдным.

В один из этих летних дней в кабинет Алекси внезапно ворвался Трифон. Несчастный, взмокший, теперь уже окончательно сломленный. Несколько растерявшийся Алекси пригласил его сесть. Трифон не сел, а попросту повалился в кресло, словно хотел раздавить все его пружины.

– Что случилось? – испуганно спросил Алекси.

– Что случилось?! – с неожиданной силой взревел Трифон. – Случилось то, что мы с тобой скоро станем дедушками!

Алекси онемел. Лицо его побледнело, губы пересохли. Трифон и не ожидал, что новость произведет на друга такое впечатление.

– Ты уверен? – тихо спросил Алекси.

– Вполне. Мы были у врача.

Алекси молчал. Казалось, он отключился от всего, ушел в себя, совершенно забыв, что, кроме него, в этом тесном, раскаленном кабинете есть кто-то еще. Трифон, успевший немного оправиться, недоуменно смотрел на него.

– Что ж, ты мне так ничего и не скажешь? – спросил он наконец.

– Ребенок должен родиться! – еле слышно проговорил Алекси.

– Это я и хотел от тебя услышать! – обрадовался Трифон. – Поговори со своим негодником… Нужно его подготовить…

– Ты с ума сошел! – воскликнул Алекси. – Несси не должен ни о чем знать.

Теперь уже растерялся Трифон.

– Почему? Что ж, ребенок так и родится без отца?

– Ты думаешь, Несси может быть отцом? Ведь ему всего десять лет! Хочешь иметь зятя-урода?

Это слово ошеломило Трифона, но не заставило отступить. Как можно так говорить? Парень как парень, красивый, умный. Обогнать других не порок и не преступление. Отстать – вот порок. Алекси потратил не меньше часа, пытаясь втолковать приятелю, что Несси вовсе не «парень как парень», что он не может жить ни с кем, что он холодный, преступный эгоист и принесет несчастье его дочери.

– Неужели мы вдвоем не сможем вырастить одного ребенка? – взорвался наконец Алекси. – Зачем нам чья-то помощь?..

Но Трифон так и ушел мрачный, неубежденный. К удивлению Алекси, на помощь ему пришла мать Руми. Ей, сказала она, и глядеть-то на него противно, не то что брать в зятья. Почему – не объяснила. Но ее хмурое лицо, на котором было отчетливо написано еле сдерживаемое отвращение, говорило лучше всяких слов. Алекси не обиделся, наоборот, был ей глубоко благодарен. Она согласилась, что Руми должна рожать. С трудом, но согласилась. Алекси ликовал, но ничем этого не выдал. Сейчас самым главным было добиться рождения ребенка.

Несси ни о чем не сказали. И ребенок родился – ровно через девять месяцев, как все прочие дети. Окаменев от напряжения, Алекси сидел в кабинете главного врача, мокрый снег с дождем царапал оконное стекло. Долго ждать не пришлось – вскоре его позвали взглянуть на новорожденного. Младенец как младенец – маленький, фиолетовый, морщинистый, будто печеное яблоко, с тоненькими ножками и редкими волосиками на мягкой головке. Алекси бросил на него какой-то странный, безучастный взгляд, отвернулся и вышел.

Так рухнула его последняя надежда. Как сильно ни разочаровался он в сыне, в глубине души Алекси тайно надеялся, что тот все-таки положит начало новому виду людей – «Homo super», как он однажды выразился. Печальная, иллюзорная цель, и главное – бессмысленная, потому что, как он впоследствии убедился, человечеству дано развиваться лишь одним-единственным путем – естественным. Не может быть жизнеспособным то, что не выстрадано, не приспособлено к окружающему миру.

Алекси вернулся домой поздно вечером, остановился у окна. В голове было пусто. По-прежнему падал мокрый мартовский снег, трамвайные дуги рассыпали над черными крышами фиолетовые искры. В комнате сына гремел магнитофон. Алекси уже знал, что Несси включает его лишь во время своих сексуальных сеансов – вероятно, чтобы заглушить все остальное. Алекси слушал музыку с отвращением, словно это и были те самые звуки. Нет, этому парню надо во что бы то ни стало помешать создавать детей. Где гарантия, что следующий не окажется каким-нибудь выродком? У Алекси были слишком серьезные основания для таких мыслей.

Так и осталось неизвестным, узнал Несси о своем ребенке или нет. Об этом между ними не было сказано ни слова. Достоверно лишь одно – ребенок о своем отце не узнал ничего. Записан он был на фамилию матери, а когда имя отца таким ужасным способом всколыхнуло всю страну, ему исполнилось всего три года, и все уже были просто обязаны скрыть от него страшную правду.

2

В тринадцать лет Несси стал младшим научным сотрудником. У него был прекрасный кабинет в новом здании Академии наук, большая библиотека и никаких определенных обязанностей. Это, конечно, не означает, что он бездельничал, потому что назвать Несси добросовестным – значит не сказать ничего. Работа заполняла всю его жизнь, бездействие для него равнялось несуществованию. В этом отношении Несси не слишком отличался от пишущих машинок или телевизоров. Даже во время еды или отдыха в голове у него чуть слышно, но безостановочно пощелкивал ужасный мозговой механизм.

В остальном жизнь его протекала спокойно, как река, вышедшая на равнину – ни резких поворотов, ни порогов, пологие берега поросли травой, вода мутная и словно бы мертвая. Рыбы в ней не так уж много, но зато нет и лягушек. Как и любая речка, она не знает, в каком направлении, к какой цели течет, да это ее и не интересует. Каждый день Несси был похож на другой, единственное разнообразие вносили женщины. Сменялись только они. Но Несси менял их не так, как меняют обстановку или украшения, а, скорее, как блюда, которые обедающий рассеянно выбирает в меню. Просто потому, что не принято каждый день есть одно и то же – не зря же утверждают, что от этого пропадает аппетит. Вряд ли оно так: чаще всего аппетит пропадает как раз у того, кто слишком дотошно изучает меню.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});