Полное собрание сочинений. Том 4. Туманные острова - Василий Песков

— Почему они убегают?

Уснуть не успели. Задрожали палатки. И все кругом наполнилось странным шумом. В минуту скрылись Луна и звезды. Ветер рвался на озеро сквозь щербину в горах. Минута — и уже нельзя стоять на ногах. Самолеты стали двигаться, как игрушки. Стена ветра навалилась на озеро.

Вот крайнюю палатку рвануло и, как платок, унесло. Полетели фанера, ящики, покатились баллоны с газом, как монеты, катились по льду банки консервов. Грохот и свист снежного ветра. Вторую палатку смяло — согнулись опоры из алюминия. Скорее, скорее спасать самолеты!

Один самолет закружился волчком — с «мясом» из хвоста вырвало лыжу. Ползком, втыкая отвертки в лед, добрались к самолетам. Чудом подняли в кабину бочки с бензином. Две бочки привязали под крыльями. Самолет присмирел, но жалобно стали скрипеть нижние крылья. Вот крылья обвисли — самолету уже не подняться. Кто-то стонет?! Штурман Игорь Гончаров упал от удара санями. Перелом ноги. Темно. Лежали, ухватившись за вбитые в лед отвертки и ледорубы…

Кончилось все так же быстро, как началось. Появились Южный Крест и Луна. Озеро Ричардсона опять было самым спокойным местом в краю Эндерби. Валялись разбитые ящики, приборы, продукты. Стонал раненый летчик. Оглядели машины — один из самолетов мог полететь.

Улетели ученые, летчики и трое геологов. Радист Александров, четверо летчиков и геолог Вячеслав Духанин остались. Поздно вечером самолет вернулся и сел при свете ракет. Восемь человек стали думать, как поступить с лагерем. Синяя тишина стояла над озером.

Ночью все спят, не спит только дежурный радист.

* * *

17 марта пингвины опять побежали из лагеря. Опять в расщелине гор появился угрожающий свист. Единственный самолет… Скорее, как можно скорее его привязать. Концы троса заморожены в прорубях. За каждый крючок зацепились и даже поперек фюзеляжа кинули трос. Положили под него три спальных мешка.

Вторая волна урагана накрыла озеро низкими облаками. Никто из восьмерых никогда не знал, что ветер, как пустые жестянки, может катать тяжелые бочки с бензином. Уже нет ни одной палатки. И будто их не было. Радиостанция! Черные ящики, как хоккейные шайбы, мотало по льду.

Листы войлока, фанера, ящики, железные раскладушки… Скорее, скорее в камни — укрыться от этих летающих, как торпеды, обломков. Ползком до камней. Сбились в кучу. На глазах самолеты превратились в обломки. Один, как птица, взмахивал крыльями. Вырвало шасси. Самолет повалился на брюхо. По фюзеляжу потекли темные пятна бензина.

Утро принесло свет, но ветер не утихал. Лагеря не было. Не было самолетов. Не было радио, пищи, огня, крыши. Восемь человек лежали в куче, ухватившись за камни и за плечи друг друга… Наступал день, надо было думать о жизни.

Началась охота за обломками досок, за банками с рыбой, за войлоком, за гвоздями.

Ползком, теряя находки, возвращались к камням. Нашли обломок ящика с десятком яиц. Как могли уцелеть? У большого валуна начали сбивать доски, фанеру. Получилось что-то вроде садового шалаша. Шалаш скрипел и был готов улететь. Тепла не было, но уже не до самых костей пронизывал ледяной ветер. Показалось, что ветер ослаб. Два смельчака, держа друг друга за руки, ползком двинулись к самолету. Нырнули в кабину.

Движок… Рация… Можно ли запустить? Запустили движок. Надеждой загорелись лампочки рации. «SOS!.. SOS!.. Оба самолета разбиты. Лагерь полностью уничтожен. Ждем помощи. Следите нас в нолевые минуты. Будем пыта…»

Шестеро за камнями видели: шквал урагана приподнял хвост, на секунду поставил самолет «на попа» и через винт бросил на спину. В самолете были бочки с бензином и двое людей. Как можно скорей к самолету! С трудом приоткрыли дверь…

— Володя! Сашка!

Радист Александров поднялся. Механик Бутынков — в хвосте, придавленный бочкой бензина. В самолете все вверх ногами. Все, что было привинчено к полу, повисло вверху: скамейки, печка, движок. Выбрались к люку, спустили на руках Бутынкова. Поползли. Двести метров от самолета до скал… Механик стонал — бочка помяла грудную клетку, сломала ребра, вывихнула плечо…

Андрей Федорович Трешников, участник экспедиций в Арктику и Антарктиду, легендарный полярник.

Мой земляк Борис Беликов.

Сплошная пелена свистящего снега.

Вправили плечо Бутынкову. Стонал, стиснув зубы. Вскрыли бортовой паек, захваченный с самолета. Ухитрились кофе сварить. Больные приободрились.

На озеро опустилась ревущая ночь. Самолет из Мирного спешил на Землю Эндерби. Непогода и ночь посадили его на австралийскую станцию Моусон. Утром он вылетел…

Дизель-электроход «Обь», узнав о бедствии, изменил курс и повернул к Земле Эндерби.

Москва каждые десять минут запрашивала: Антарктида, как люди? Где самолет?..

Радисты Мирного не снимали наушников. Озеро Ричардсона молчало. И вдруг радист опять приложил ладони к наушникам: «Живы!»

И застучал ключом: «К вам идет самолет. К вам идет самолет. Пытайтесь связаться. Пытайтесь связаться…»

* * *

На Ричардсоне радио заработало во втором разрушенном самолете. Он весь пропитался бензином. Боялись взрыва. Долго махали фуфайками — разгоняли пары. Наконец запустили движок. Мирный сразу откликнулся. Потом услышали самолет. Сначала по радио, потом гул моторов за облаками… Самолет никак не может увидеть лагерь. Мигом в кучу обрывки палаток, одежду. Облили бензином. Самолет увидел дым, пошел на посадку…

— Мешкать было нельзя — в горах опять засвистело. Перенесли в самолет раненых. Я подхватил сумку с картами, мешок с камнями. Ведь ради этих камней и сидели на Ричардсоне…

И вот опять за камнями, — Вячеслав поглядел на фотографию сына. — Смешные мальчишки…

В государстве одни «императоры»…

В этом государстве нет подданных — одни императоры. Несмотря на высокую знатность, пропитание добывают самостоятельно. Детей нянчат сами. Войны ни с кем не ведут. К чужеземцу относятся равнодушно. Но если протянешь руку погладить, получишь удары и надолго запомнишь эти удары. Речь идет о пингвинах. О самых интересных из всех пингвинов (а их семнадцать видов!), об императорских пингвинах, или, как говорят в Мирном, об «императорах».

Потешные птицы меньше всего похожи на птиц. Скорее это дельфины. И уж, конечно, это самая любопытная из всех птиц, какие живут на земле. Пингвины — единственные существа, пережившие оледенение теплой некогда Антарктиды. Природа проявила бездну изобретательности, чтобы приспособить антарктических аборигенов к жизни на льду. Одежда — черный фрак и сорочка, — походка и вся осанка делают их похожими на человека. В их повадках много смешных человеческих черточек.

Наблюдать «императоров» ни с чем не сравнимое удовольствие. Придешь утром, уходишь вечером. Снимаешь одну, две, шесть пленок. Снимаешь, пока не останется ни одного кадра. Кинооператор Кочетков лет семь назад поставил даже палатку рядом с государством пингвинов, чтобы далеко не ходить. Снимал, снимал… Получился хороший фильм. Я смотрел его четыре раза подряд.

Этот фильм заронил зернышко большого желания побывать в Антарктиде. Зернышко проросло. И вот (бывают же чудеса!) я стою посреди пингвиньего государства. И только что за излишнее любопытство получил ластами по рукам от одного видного «императора».

Запись голоса этого молодца мы привезли с собой в Москву.

Но в Антарктиде можно и позагорать.

* * *

Государство пингвинов я первый раз увидел с самолета. Колония, похожая сверху на пригоршню рассыпанных семечек, волновалось.

Я уже слышал: совсем небоязливые птицы смертельно боятся самолета и особенно вертолета.

В чем дело? Может быть, когда-нибудь, очень давно, жили в этих краях большие хищные птицы? Может быть, «живая кибернетика» «императоров» до сих пор хранит память о воздушной опасности? А может, в самолете пингвины видят нынешнего своего врага — поморника, только большего по размерам?

От Мирного к «императорам» надо пройти пять километров. Они спрятались от ветра за старым, покрытым снежной глазурью айсбергом. Километра за два слышишь смутные звуки, похожие на концерты болотных лягушек. Потом кажется — подходишь к гусиной стае.

Ветер доносит совсем не парфюмерные запахи императорских будней. А вот и первый гражданин государства. Спит или мертвый? Лежит, уткнувшись головой в снег. Вскочил, растерянно огляделся, но, вспомнив о своем чине, пошел медленно, с достоинством переваливаясь из стороны в сторону — министр! Великолепный черный костюм. Рубашка белее снега. Брюшко — спортом, видно, не занимается.