Литературная Газета 6494 ( № 3-4 2015) - Литературка Литературная Газета

ЛИТБЫТ

Фонд развития гражданского общества «Точка опоры» подарил Союзу писателей Якутии автомобиль Nissan Patrol. По словам исполнительного директора фонда Георгия Башарина, они давно сотрудничают с Союзом писателей Якутии и решили оказать ему в Год литературы «реальную под­держку».

ЛИТМОЗАИКА

В Чили возобновят расследование причин смерти известного поэта Пабло Неруды, который мог быть отравлен в 1973 году агентами диктатора Аугусто Пиночета. Об этом сообщил представитель Министерства внутренних дел Родриго Льедо. Результаты исследований проведённой в 2013 году эксгумации останков Неруды, однако, не подтверждали версию об убийстве.

МЕСТО ВСТРЕЧИ

Центральный дом  литераторов

Б. Никитская, 53

3 февраля

Представление новой книги Владимира Бондаренко «Иосиф Бродский. Русский поэт».

Малый зал.

Начало в 18.30.

Запах мускуса

Словари и справочники ничего не скажут вам о таком явлении, как брутальная лирика. Однако это вовсе не означает, что её не существует. Её, если верить интернету, как раз в избытке. Другое дело, что нередко брутальность ошибочно приписывается откровенно маргинальным и невнятным текстам. Это как если обычного бомжа принять за идейного бунтаря, выступающего против мещанского уклада жизни. Подлинная, если хотите - природная брутальность – не может быть срежиссирована и сыграна. Не помогут тут ни обсценная лексика, ни порнографические мотивы в текстах, ни экстравагантное поведение автора.

Помнится, несколько лет назад один столичный актуальный поэт решил шокировать публику своей недюжинной маскулинностью, выйдя на сцену голым. Ожидаемого эффекта, однако, он не добился. Любители поэзии ядовито хихикали и обсуждали невеликое дарование контркультурщика. Как тут не вспомнить восточную мудрость: "Имеющий в кармане мускус не кричит об этом на улицах. Запах мускуса говорит за него". Вот и со стихами примерно так же. Брутальность, если она есть, будет исходить от самих строк, и совсем необязательно резких и провокационных.

Поэты, представленные здесь, очень разные, но в то же самое время их объединяет, как это ни парадоксально, ностальгия по недавнему прошлому страны, по 90-м годам ХХ века. Меньше всего мне хотелось отбирать тексты авторов специально по данной тематике, хотя я легко мог бы это сделать. Но и без дополнительных текстуальных подтверждений читатель легко уловит основной мотив. Это стихи сорокалетних, чьё взросление и становление пришлось на «минуты роковые». А те времена, как мы помним, не располагали к лирическим изысканиям, заряжая (и заражая) людей на всю оставшуюся жизнь своей жёсткой энергетикой. Отсюда и грубоватость тона, и некоторая «хрипловатость» строк. Причём ностальгия здесь сродни солдатской, ветеранской – «Бойцы поминают минувшие дни. И битвы, где вместе рубились они[?]» Выжившие и не сломавшиеся имеют на это право.

Арутюнов родился в Красноярске, Плахов – во Львове, а Григоров – из Баку. Но реальность они переживают примерно одинаково. И не оттого, что живут в Москве; я полагаю, они везде писали бы именно так. Это стихи не для широкой аудитории, но лишь потому, что и аудитория давно не составляет единого целого. Собственно, недостаток мужественности в нынешней литературе, подмена подлинного искусственным превращает самые обычные вещи в экзотику. Живи Хемингуэй в наше время в России и пиши он на русском – его бы обязательно назвали неотёсанным мужланом, туповатым мачо, горьким пропойцей и кровожадным истребителем животных. А ведь когда-то его любили за харизму не меньше, чем за прозу. Все Фрэнсисы Макомберы мира завидовали героическому образу Папаши.

И вот смотришь на какое-нибудь бесполое существо, манерно читающее верлибры, и думаешь – неужели за ними будущее? Они ведь не только написать что-то стоящее – они ребёнка порой зачать не могут! Вероятно, человек я старомодный, но в стихах мне нужна не отвлечённая пошлятина вторичной свежести с претензией на эстетизм, а конкретика, нерв, боль. Я готов выложиться на все сто, расчувствовавшись при чтении чужих стихов, но лишь в том случае, если и автор выкладывается по полной. Не буду сейчас рассуждать о «женской» и «мужской» поэзии, разговор это долгий, но иные стихи может написать только мужчина. Настоящий мужчина. Во всех смыслах. Вы поймёте это с первых строк.

Теги: современная поэзия

Бывало хуже

* * *

Этот берег, поросший крапивой и камышом,

Я узнаю мгновенно, и тут же пойму, в чём дело:

Вот и лодка моя, и брезентовый капюшон,

И сладчайшая мысль, как земля мне осточертела.

Так прощайте, наверно... Что вам теперь во мне,

Убелённые снегом правительственные святоши.

Отдаюсь безвозвратно серой речной волне,

Обязуюсь и мыслить, и думать одно и то же.

Столько лет безутешных насиловал жизнь свою,

Даже в малости малой сам себя ограничив,

Я теперь только берег свой узнаю,

Где осока седа, подболоченный лёд коричнев.

И судьба поддавала, и век меня колотил

Так, что я, наконец, нахлебался и тем, и этим.

Перевозчик окликнет - поехали, командир?

И окурок втоптав, хрипловато отвечу: "Едем".

* * *

Двадцатилетним наши празднества –

Такой же отвлечённый символ,

Как несущественная разница

Меж тем, кто жив, и тем, кто сгинул.

Но полны древнего достоинства,

Как в затянувшемся кошмаре,

Садимся плакать и усобиться,

Не разбирая, что вкушали

Ни первого, ни на девятое

Под нудное гунденье власти

И с розовыми октябрятами

Круженье в сумеречном вальсе...

Когда б не призрачное общество,

И мы могли бы, только где тут,

У флага, что едва полощется,

В парчу и злато не оденут.

Могли б гореть ацетиленнее,

Когда бы нас возобновляли

Те самые двадцатилетние,

Не ставшие нам сыновьями.

Что при Крыму, что при Очакове

Скотинке серой, хоть убейся,

Достанутся участки чахлые,

Замусоренные донельзя.

* * *

Дёрнешь «Примы» за магазином

И пригрезится в пять минут,

Будто в зареве негасимом

Годы прежние вспять идут.

И покажется – неужели

Так бессмысленно коротка

Эволюция униженья

Престарелого городка?

Вместо слогана – пыльный лозунг.

Это в космос кидает клич

Детской памяти отголосок,

Дорогой Леонид Ильич.

Слава утру! Врагов угробив,

Горделивая, как балет,

Марширует страна героев,

Боевых, трудовых побед.

И опять, как на всём Востоке,

Кучковаты до тесноты,

Олимпийские новостройки,

Поликлиники, детсады.

И колец – как лучей, как будто

Ветеранам под шестьдесят,

И ликующему кому-то

Тополя стеной шелестят,

И, немотствуя в отраженье,

Проржавевший скрипит шарнир:

Жив и дед в ледяной траншее,

И отец, объяснявший мир.

И, покрытый золой и пеплом,

Ты вернёшься, насквозь пробит,

К фотографиям чёрно-белым,

Где неистовый век трубит.

* * *

Когда кровавит никотин

Снегов плаценту,

Поймёшь – сто лет уж не ходил

Один по центру.

Сто лет, а здесь одно и то ж:

Разрушек наледь.

Толкнёшь коллекционный «Додж»,

А он – сигналить...

И тот же век стоит углом,

Того ж рисунка:

Жлобы с ворованным баблом

Да их прислуга.

Сменились вывески, а суть

Осталась той же:

По сердцу лоха полоснуть

Как можно тоньше.

Но пусть чернеют от позёрш

Витрин болота,

Ты по-пластунски переползёшь

Зимы полгода,

Как беспощадный дезертир

И перебежчик,

Что мир погибший посетил

В толпе приезжих.

* * *

За признаки повторенья,

Что в сверстниках узнаю,

Будь проклято это время,

Сводящее нас к нулю:

С душком его коммерсантским

Не всхлипнешь пред образком,

Прислуживая мерзавцам

На пиршестве воровском.

О, век наш! Блюдя уставы

Окраинных пустырей,

Мы с детства искали славы,

Чтобы вырасти поскорей.

Примерные каторжане,

С костяшек содрав бинты,

Курили за гаражами,

Желая Большой Беды.

Пока нам о продразвёрстках

Талдычили день за днём,

Мечтали о далях звёздных

И верили – ускользнём,

Искрящими егозами

Прорвёмся поверх плетней –

Уж мы б себя показали

И собранней, и бледней