Дверь - Александр Хургин

Марию подмывало сказать, что это уже свинство чистопородное, поскольку до переговорного пункта идти пять минут нога за ногу, но она, как всегда, ничего этого не сказала, а сказала:

– Звони.

А он сказал, что поговорит недолго и коротко, буквально две минуты.

– Деньги, – сказал, – я заплачу по счету. Ты скажешь сколько, и я заплачу.

А Мария говорит:

– А где я узнаю сколько? Мне ж общая сумма к оплате выставляется.

А сосед говорит:

– Ну, я не знаю где. – И: – Сколько скажешь, – говорит, – столько я и заплачу.

И он позвонил в Сумы и говорил, понятное дело, не две минуты и не три. А поговорив, он ушел, а дверь за ним Юля закрыть встала.

И она толкнула дверь, чтоб прихлопнуть ее поплотнее, потому как задвижка у них туго закрывалась, а в это время Вениамин в общественный коридор выйти вздумал. Вслед за вышедшим соседом.

Он часто туда, в коридор, выходил. Погулять на его просторе. А когда надоедало ему гулять, он лапой дверь скреб, и его впускали обратно, в тесноту.

И вот сосед вышел, и Вениамин за ним устремился. А Юля в этот же самый момент времени дверь закрывала. Ну и Вениамин как раз в щели оказался, и дверь ударила его, припечатав к углу косяка. Не видела она, Юля, как юркнул Вениамин в дверь.

И он закричал душераздирающе и метнулся как сумасшедший в угол, под стол, и забился туда, весь дрожа и продолжая кричать от боли и испуга.

И Мария достала его осторожно, а он все вскрикивал и не давал прикоснуться ни к спине, ни к животу, ни к задним ногам. А потом

Вениамин кричать перестал и только постанывал и смотрел не отрываясь Марии в глаза. И Мария аккуратно, боясь причинить ему лишнюю боль, перенесла Вениамина на свой диван и положила его в головах у стенки. И он затих и лежал на диване без движения и ничего не ел и не пил.

И так пролежал он всю ночь, а Мария рядом с ним то лежала, то сидела, следя за его самочувствием. И все, считай, воскресенье пролежал Вениамин на одном месте, и стало Марии ясно, что он может умереть, так как он не только не ел и не пил, но и не оправлялся. И живот стал у него понемногу раздуваться, увеличиваясь в размерах. А Мария видела это, а что делать и куда бежать, не знала, потому что было воскресенье. Она, правда, позвонила в ветлечебницу, надеясь на чудо – что окажется там дежурный какой-нибудь, но телефон лечебницы ей не ответил, и она совсем запаниковала, и у нее опустились руки.

А тут Сараев пришел, денег принес, очень, конечно, кстати. И он порог переступил и говорит:

– Я на минутку и проходить не буду, потому что уже темнеть начинает. – И: – Вот, – говорит, – деньги – нам зарплату раньше выдали, но с завтрашнего дня, – говорит, – меня в отпуск отправляют без содержания ввиду отсутствия сырья и неплатежей. -

И говорит: – По этой причине я тебе в следующем месяце ничего не смогу принести, но потом, – говорит, – я все компенсирую, в рассрочку.

И он говорил это, а Мария стояла и слушала его вполслуха, рассеянно и без тени внимания и ждала от него, чтоб он ушел и дал ей вернуться в комнату, к Вениамину. И Сараев заметил наконец ее это отвлеченное состояние и спросил:

– Что стряслось?

А она сделала шаг назад, в комнату, и кивнула на лежащего

Вениамина. А Сараев, увидев его, спросил:

– Заболел?

А Мария говорит:

– Нет, Юля дверью его ударила и, наверно, что-нибудь ему сломала и повредила внутренние органы.

И, узнав такую новость, Сараев, конечно, разделся и не ушел, потому что он тоже, как и все здесь присутствующие, Вениамина любил. И он посмотрел на него с более близкого расстояния и почесал его за ухом. И:

– У него, – сказал, – живот раздут.

А Мария говорит:

– Он со вчера не ходил.

А Сараев говорит:

– Надо его в больницу, в ветеринарную.

А Мария говорит:

– Воскресенье.

И Сараев остался у Марии, и они вместе и по очереди за

Вениамином приглядывали, а он лежал не шевелясь, то ли еще в сознании, то ли уже нет.

А в понедельник, в семь часов, поехали они в больницу. Взяли коробку от сапог Марииных, постелили туда плед и поставили коробку в сумку большую, с которой Мария обычно к матери ездила в гости, и повезли они в этой сумке Вениамина еле дышащего и ничего, похоже, не чувствующего. И они приехали в больницу к началу рабочего дня и в очереди были первыми.

А врач взглянул на Вениамина и сказал:

– Да. – И сказал: – Машина или падение с высокого этажа?

А Мария сказала:

– Нет, – и коротко ему изложила, как было, и что, и когда.

И он, врач, позвал еще одного врача, женщину, пришедшую только что и переодевавшуюся в соседней комнате. А осмотрев Вениамина вдвоем и посовещавшись друг с другом и посоветовавшись, они сделали ему укол прозерина. И у Вениамина в результате этого укола начались судороги, а из глаз полились ручьями и потоками слезы. И он стал задыхаться. А врач сказал:

– На воздух его.

И Мария схватила Вениамина и вынесла на крыльцо, где ему стало лучше. А когда она снова его внесла, врач, женщина, сказала:

– Кладите его на стол. И держите.

И Мария с Сараевым стали держать Вениамина, как показала женщина-врач, а она проколола ему большим шприцем живот и выкачала из него три этих шприца мочи. И сделала еще какой-то сердечный укол и укол анти-биотика и вколола мочегонное.

А что дальше делать, она объяснила Марии и написала, как и сколько раз в день нужно Вениамина колоть. И Сараев тоже все эти рекомендации слушал и запоминал. А в конце врач дала Марии с собой бутылочку канамицина и ампулу – чем его разводить. Сказала:

– На сегодня вам хватит и на завтра один раз уколоть, а за это время достанете. – И она посмотрела на Марию с сочувствием, так как на ней совсем никакого лица не было, и сказала: – А не достанете – позвоните. Я помогу.

И из лечебницы Сараев с Вениамином поехал домой к Марии, а

Мария – по аптекам рыскать. Лекарства доставать. Канамицин – анти-биотик широкого спектра действия и лазикс – мочегонное. У нее доставать что-либо всегда лучше, чем у Сараева, получалось,

Сараев этого совсем не умел. И Мария обмотала Бог знает сколько аптек – и ветеринарную, и человеческих несколько – и наконец выпросила она в одной из них требуемый канамицин, переплатив за него втрое, а в другой лазикс она нашла – свободно. И шприцев одноразовых купила Мария в коммерческом киоске пять штук, предполагая их кипятить и использовать по три-четыре раза, как советовала ей женщина-врач.

А купив все это, Мария заехала к себе на работу и взяла на обоих своих предприятиях неделю в счет очередного отпуска. Без оформления, а просто договорившись с начальством, что работать она в течение недели не будет, а в отпуск летом уйдет не на четыре недели, как положено, а на три. И с этим вернулась Мария домой, про паспорт и про милицию совершенно забыв, и приступили они к лечению Вениамина и к его спасению. А лечение, значит, состояло в следующем: во-первых, каждые шесть часов Сараев делал ему укол канамицина. Он хорошо умел уколы делать. Потому что бабушка Сараева долго умирала от рака, и он, еще школьником, делал ей обезболивающие уколы и наркотики. Мать его сама боялась уколы делать, а медсестре платить приходящей было у них нечем. И он делал бабушке своей умирающей уколы и научился этому искусству раз и навсегда. Правда, животному труднее укол сделать

– из-за шерсти. И шкурка у них, у животных, более плотная, чем кожа у человека, а жира и мышц гораздо меньше. И колоть поэтому нужно осторожно и точно, втыкая иголку под определенным углом на четверть ее длины, не глубже.

И Сараев кипятил одноразовый шприц в кастрюльке сорок минут и колол им Вениамина. А Мария держала его, чтобы он не дернулся и не помешал. Он же не понимал, что во время укола смирно надо лежать и неподвижно. Но Вениамин хорошо уколы переносил и терпел. Да. А кроме канамицина, раз в день Сараев ему еще и лазикс колол, чтоб, значит, моча у Вениамина не скапливалась, а выходила наружу. А все остальное время между уколами Вениамин лежал на пеленках, Жениных еще и через столько лет пригодившихся. И он ходил под себя, на эти пеленки, а Мария и

Сараев их стирали и меняли на чистые.

И значит, Сараев стал жить у Марии и не ездил к себе домой, потому что в девять часов, и в пятнадцать, и в двадцать один, и в три нужно было делать Вениамину очередной укол. И Мария, конечно, увидела на Сараеве жилет, когда снял он при ней свитер впервые, и сказала:

– Господи, что это на тебе?

А Сараев сказал:

– Ничего. Не обращай внимания.

А насчет сохранности своей квартиры Сараев не беспокоился, так как там без него ничего не могло произойти плохого благодаря бронированной входной двери.

И Вениамин послушно лечился и позволял себя колоть, понимая, очевидно, что мучают его по необходимости. Единственно только смотрел он прямо в глаза Марии и Сараеву, а они этого не выдерживали и отводили, пряча глаза, взгляды.

Но на четвертый день лечения уколами Вениамин попросил есть и начал принимать пищу, а пить он уже и раньше пил. И поел он каши овсяной, геркулеса. Мария ему сварила негустой каши, добавив в нее вареного мяса, на мясорубке прокрученного, и он поел этой мясной каши, слизывая ее у Марии с руки. И воды попил теплой кипяченой. Но под себя ходить Вениамин продолжал, ничего не чувствуя. Он и хвоста своего не чувствовал, и хвост висел у него мертвый и парализованный. Правда, врач, Света ее звали, сказала по телефону, что раз выжил он и до сих пор не умер, все станет на места и образуется. Только требуется для этого время и терпение.