Конунг. Изгои - Коре Холт

Сесилия предоставила в распоряжение брата силу и богатство Хамара. Но для войска, состоявшего из трех сотен человек, этого было недостаточно. Она сказала:

— Когда мой муж вернется обратно, он будет рвать на себе волосы.

Ей нравилось говорить так, и она повторяла эти слова в присутствии многих. Иногда она говорила так:

— Волосы у него не очень густые, часть я уже выдрала, теперь будут выдраны и остальные…

И заливалась долгим смехом, потом умолкала и спрашивала, могут ли у него потом снова вырасти волосы?

— Я буду заходить к нему и гладить по волосам, вернее, по голове, гладить, целовать, греть и говорить: Не забывай, у меня есть имущество в Норвегии! Не забывай, я получу его от моего брата конунга, когда он вернет себе страну, которая принадлежит ему по праву. Неужели я дала моему брату и его людям больше, чем дал бы им ты сам? Не забывай, мне обещано многое! Я получу сторицей, когда мой брат вернет себе страну…

Говорили о том, что муж Сесилии, вернувшись в Хамар, накажет ее кнутом. И о том, что она покорно примет наказание. Когда же он на супружеском ложе повернет к себе свою избитую жену, чтобы получить то, что положено мужу, она изо всей силы ударит его коленом в пах, а когда он закричит, вцепится зубами ему в шее, и он закричит еще громче. Потом она плюнет в него и уйдет.

Не знаю, много ли правды было в таких словах, но знаю, Сесилия была способна укусить любого, кто поднял бы на нее руку. Но знаю я и то, что она умоляла Сверрира позволить ей последовать за ним. Он ответил:

— Это может привести тебя к гибели! Ты будешь жить здесь, пока страна не станет моей. А тогда я пришлю за тобой своих людей. И твой муж лагманн поклонится тебе, провожая тебя из дома.

Она засмеялась:

— Я отдам тебе мой ларец с серебром и все оружие, какое у нас есть, но это немного. Вы съели уже тридцать быков и коров, пятьдесят бондов отныне стали из-за тебя моими врагами. Но я хочу вернуться обратно в Трёндалёг!

И долго смеялась.

Сесилия была красивая. Однажды вечером мы с ней сидели у очага, только мы вдвоем, я захмелел и потерял осторожность, и она тут же это почувствовала. Она приоткрыла рот и засмеялась…

— Йомфру Сесилия… — проговорил я, заикаясь.

— Я давно уже не йомфру! — Она смеялась.

— Уважаемая фру Сесилия… — Язык мой заплетался, я был в нерешительности: может, надо вскочить, сорвать с нее платье, поднять на руки и, как знамя, с криком: Опустите глаза, мимо вас несут обнаженную женщину!… — пронести ее через всю усадьбу?…

И тут вошел Сверрир.

Он не сказал ни слова, он не был бы против, если б его сестра и я насладились сладким мгновением. Мне удалось взять себя в руки и сказать с достоинством:

— Я сейчас позову Бернарда… Ведь ты его искал?…

Сесилия поглядела мне вслед. Не думаю, что в ту минуту она любила меня или своего брата конунга.

В последний вечер перед нашим отъездом из Хамара она положила голову мне на плечо и сказала:

— Тебя не назовешь храбрым, господин Аудун! Твоя сдержанность для меня более мучительна, чем дерзость других. Но ты хороший человек и ты друг моего брата. Будешь ли ты охранять его ради меня?

— Да, — ответил я.

— Я знаю, что он мой брат! — сказала она.

Я часто потом думал: наверное, она была права.

Однажды я зашел в покои Сверрира, он и Сесилия стояли на коленях перед изображением Девы Марии и вместе молились. Я тихонько вышел.

Она была хорошей матерью, и ее служанки говорили, что она почти не бьет своих детей, тем более, палкой. Лошади тянули к ней морды, и она, проходя мимо, ласкала их.

Никогда, йомфру Кристин, — прости мне сегодня мои дерзкие речи, — я не видел сестру твоего отца в ее истинной красоте: сбросившей шелковые одежды, белой, словно свеча в подсвечнике. И никогда эта свеча не пылала для меня.

Однако я до сих пор чувствую ее жар.

***

Я помню маленькие щипчики Сесилии. Однажды конунг Сверрир и я встретили в красивом покое Сесилии одного из людей ее мужа. Забыл, как его звали, а может, никогда и не знал. Он был уже в возрасте, весь в шрамах, как правило он ездил по стране с поручениями своего господина. Не зная, как подобает себя держать, он держался с льстивой почтительностью. Однако он сел без приглашения, положил локти на стол и не смотрел в глаза тому, к кому обращался.

Сесилия сказала:

— Мой муж посылает тебя с поручениями по всей стране, верно?…

Гонец стал долго рассказывать, где ему довелось побывать. Она прервала его и сказала, что ее брату конунгу нужно знать самые надежные пути, что ведут через Швецию в Трёндалёг.

— Я хочу, чтобы ты проводил его туда. Сообщи ему все, что тебе известно об этих дорогах, и вообще все, что может пойти на пользу ему и его воинам.

Гонец снова заговорил, и снова Сесилия прервала его, обратившись к Сверриру:

— Этот человек знает много полезного… Знает он и то, что нужно держать язык за зубами. До сих пор он был достоин моего доверия. Мало ему будет радости, если он нарушит свою верность.

Смущенно и горячо гонец стал уверять Сесилию, что никто не умеет держать слово, как он. Сесилия снова повернулась к конунгу:

— Используй этого человека, как найдешь нужным. Он — твой, можешь беречь его, а можешь и не беречь, можешь прислать его обратно, если хочешь, а можешь зарубить, если он станет тебе бесполезен. Но только не забудь вознаградить его за труды.

Она достала из мешка, что носила на поясе, маленькие щипчики. Видно было, что их изготовил искусный кузнец, они были длинные и острые. Потом она достала другие щипцы, тоже красивые, но побольше, для чего-то они, конечно, предназначались, но для чего именно, я так и не понял. Сесилия сказала:

— Случалось, мои люди говорили больше, чем я им разрешала. Одни держали язык за зубами, другие — нет. У одних язык был слишком длинный, у других — нет. Как видишь, эти щипцы не совсем одинаковые. Можешь идти, — сказала она гонцу.

Он ушел.

Она спросила, не разделим ли мы с ней вечернюю трапезу, мы вежливо поблагодарили ее. Пришли служанки и накрыли стол.

***

Мы стояли под дождем на равнине перед холмом тинга, сюда должны были собраться все воины. Они пришли, многие с ворчанием, грязные, забыв об уважении, какое должны оказывать своим предводителям. Сигурд из Сальтнеса еще не вернулся от ярла Биргира. Еще никто не знал, будет у нас оружие или нет. Но конунг приказал: собрать всех! В руках у всех были дубинки, с которыми они упражнялись в воинском искусстве. В глазах большинства я видел усталость и злость, в нашу сторону летела брань, люди еле шевелили ногами, многие были пьяны, а один спустил штаны, изобразил собаку, которая оправилась и побежала дальше. Все засмеялись.