Солдаты, которых предали - Гельмут Вельц

Потом он рассказывает мне о жизни в гарнизонном городе. Вызванная войной нехватка мужчин для некоторых означает, как он выражается, «выгодную ситуацию в смысле спроса и предложения», а для таких, как он, это магнит, притягивающий их к тылу.

Так вот каковы они, офицеры, готовящие для нас пополнение! И это пример для новобранцев, которым они что-то болтают о «величии задач»! Но кто поверит этой пустой болтовне, кого она может убедить, когда между словами и делами такой разрыв? С каким же чувством должен отправляться на фронт солдат, зная, что его воспитатели-офицеры всеми правдами и неправдами стараются зацепиться в тылу или же добиться перевода во Францию, где тоже располагаются запасные части!

Роммингер рассказал мне, с какой целью дислоцируются запасные батальоны в оккупированных странах. Они нужны там в качестве военной силы уполномоченным правительства, чтобы поставить промышленность и сельское хозяйство захваченных стран на службу «великой войне», чтобы гнать в обезлюдевшие германские гау{10} дешевую рабочую силу и сажать за решетку всех, кто думает и действует иначе.

На нашей улице, в доме напротив, тоже живет один из тех, кто думает и действует иначе. Года два тому назад этот владелец строительной конторы сказал своему клиенту: «Со мной можете здороваться без «хайль Гитлер! " и вытянутой руки, здесь мы просто говорим друг другу: «Добрый день! " Его быстро забрали и отправили в концентрационный лагерь, там ему предоставилась возможность поразмыслить годик насчет своей излишней откровенности. Теперь он снова дома, но люди сторонятся его. Никто не хочет компрометировать себя общением с ним. Я зашел к нему. Для него это было полнейшей неожиданностью: ведь он считает всех офицеров нацистами.

Впервые я узнал подробно, что такое концлагерь. На воротах вылитая из чугуна надпись: «КАЖДОМУ – СВОЕ»{11}. Это «СВОЕ» означает здесь нечеловеческий труд, побои и жидкую похлебку. То, что он рассказал мне об эсэсовцах, никак не согласуется с тем, что изо дня в день пишет об этих «отборных войсках» пресса. Но кто знает, не преувеличивает ли он? Однако, с другой стороны, какой ему смысл пытаться ввести меня в заблуждение? Так или иначе следовало бы узнать об этом побольше.

На следующий день мне повстречался на улице лейтенант Франц. Он служил командиром взвода в нашей 1-й роте, был ранен полгода назад – тогда, весной, когда мы из последних сил отбивали русское наступление на Донце. Офицер, которого любили солдаты. Вне службы хороший рассказчик, он в бою не терял голову и в любой обстановке сохранял присутствие духа. Небольшие стычки с ним бывали только тогда, когда он переходил к мелодекламации и с высоты своих двадцати шести лет начинал поучать нас насчет того, что такое национал-социализм. Но до серьезных столкновений дело не доходило, мы его знали и считали: пусть поболтает. За это время он, как видно, вполне оправился от ранения: выправка что надо, из-под сдвинутой набекрень фуражки блестят глаза. Я рад вновь увидеть его.

– Ну, как дела, снова в полном порядке?

– Яволь, господин капитан, месяц назад выписался из госпиталя!

– А как рука?

– Более или менее. Кость немного кривовато срослась, но в общем сойдет. Да и палец один отняли. Не было бы счастья, да несчастье помогло, господин капитан! В то время я за свою руку и гроша ломаного не дал бы.

– Да, дело было дрянь. Ну что ж, можно по-настоящему поздравить!

– Благодарю, господин капитан. А где теперь наша дивизия? Здесь о положении на фронте узнать трудно.

– Обороняемся на Дону. Вернее, оборонялись. Где найду свою часть, когда вернусь, не знаю.

– А я вам еще пригодиться могу, господин капитан? Хочу во что бы то ни стало на фронт. Не могу выдержать все, что здесь творится.

– Охотно возьму с собой, Франц. Но годны ли вы опять, решать не могу. Обратитесь к врачу.

– Не желаю больше околачиваться здесь. Хочу к моим старым камрадам.

– Ну, из них-то вы мало кого в живых найдете.

Франц волнуется. Но я не могу помочь ему. Этот вопрос могут решить только у него в батальоне.

Через несколько часов Франц появляется у меня дома. Он добился своего и показывает мне командировочное предписание, подписанное командиром запасного батальона.

– Ну что. ж, добро пожаловать! Но сначала вам надо съездить на недельку домой. Пусть в канцелярии вам выпишут отпускное свидетельство, а я подпишу, если вы вернетесь часа через два-три.

Поздно вечером мы сидим с ним. Жена старается проявить к юному камраду внимание. Франц рассказывает, что всего несколько недель как женился. Радуется, что завтра осчастливит молодую жену неожиданным приездом. Здоровье у нее слабое, жалуется на сердце. Но все равно это его в тылу не удержит. Его долг – сражаться за фатерланд на передовой, с оружием в руках, ведь победа уже ощутимо близка! Несмотря на свое тяжелое ранение, он остался таким же безудержным оптимистом, как и был. Все, что пишет пресса, для него абсолютная правда. Ничего, скоро суровые факты откроют ему глаза!

Расстаемся далеко за полночь. Моя жена чувствует себя усталой. С нее на сегодня разговоров о войне предостаточно.

Последние дни моего отпуска проводим снова в Бреслау. Настроение и здесь не из лучших. Все хотят конца войны. И никто не может понять той расточительности, которую позволяют себе власти, когда вокруг всего не хватает. Рассказывают о речи, которую произнес недавно гаулейтер Нижней Силезии Ханке в «Зале тысячелетней империи». Его больше всего волновал вопрос… о ресторанах! Он сказал примерно следующее: «Как гаулейтер, я должен иметь возможность достойно представительствовать. А во всем Бреслау нет ни одного порядочного ресторана, в который можно было вечерком пригласить гостей из-за границы или из другой ray. Поэтому я приказал построить бар, достойный столицы Силезии. Я ожидаю от всех фольксгеноссен необходимого понимания!»

По приказу гаулейтера в разгар войны каменщики, столяры и архитекторы – специалисты по интерьерам построили роскошный бар. Мебель, ковры, гардины, даже то место, где кавалеры оправляются после обильных возлияний, – все выдержано в едином стиле. Посетитель попадал в атмосферу роскоши и благополучия. Гаулейтер, столь похвалявшийся своей «тесной связью с народом», приказал пускать в этот чудо-бар только по специальным пропускам. Мне невольно вспомнилось все виденное и слышанное в Виннице.

* * *

Отпуск пролетел быстро. Позади четыре недели пребывания на родине. Но они не дали мне того, на что я надеялся. От войны никуда не уйдешь, она чувствуется повсюду. Выйдешь на улицу – она кричит с афиш, войдешь в кафе – требуют карточки на хлеб, официант объясняет: время военное, ничего нет, приходите после войны. Словно кто-то все время стоит за спиной и держит за рукав. Не только меня, но и жену. Хочешь отгородиться от всего, но в дверь звонят: почтальонша приносит газету, приходит начальник ПВО дома или сборщик пожертвований. Война на все бросает свою зловещую тень. Визиты, театр, концерты, кино, кафе – это только одна сторона отпуска. А другую мы с женой хотим не замечать вопреки всему…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});