Дорога - Генри Олди

- Мне она нужна сегодня днем, - жестко заявил Пустотник. - В крайнем случае, вечером.

И негромко добавил:

- Именем Зала Ржавой подписи...

Сперва Гуриец подумал, что в комнату заползла змея - таким тоном прошипел Даймон последние слова. Нет, две, три змеи... сотня, тысяча змей... и робкий вначале шелест наполнил помещение, шепот, шорох, грозный, сухой, и застывший Медонт почувствовал, как он растворяется, поглощается этим шуршащим тлением, из него высасывают душу, мысли, имя, и он распадается, тщетно пытаясь крикнуть, позвать, завыть...

Когда все прошло, он молча достал из сумы чистый пергамент, подписал его и протянул серьезному и хмурому Пустотнику. Тот спрятал документ в складки плаща и отвернулся. Похоже, он тоже чувствовал себя не лучшим образом.

- За что? - хрипло спросил Медонт и закашлялся. - За что вы ее? Ведь ребенок совсем...

- Этот ребенок, по моим сведениям, не хочет...

Пустотник приблизился к недвижному Отцу Свободных и шепнул ему на ухо пару слов.

- Если это правда... - Медонт отвернулся к окну, с трудом оторвавшись от прозрачного взгляда Даймона.

- Если это правда, то вам такой образ мыслей должен казаться особо омерзительным.

Пустотник задумчиво почесал щеку своим когтем и внезапно осклабился, растянув рот до ушей. Медонт вдруг отчетливо представил, как его голова скрывается целиком в этом ухмыляющемся провале...

- Вряд ли, - доверительно сообщил Пустотник. - Постарайтесь понять меня правильно, дорогой Медонт, но я ее понимаю. Не оправдываю, не осуждаю - понимаю. Вполне...

- Ну еще бы, - горло Гурийца заклокотало отголоском древней, тщательно скрываемой ненависти. - Еще бы... Ведь вы не человек!

Пустотник улыбнулся одной половиной лица, отчего улыбка получилась комической и страшной одновременно. И грустной. Очень грустной.

- Вы не правы, - тихо ответил Пустотник Даймон. - Я человек. Просто я больше, чем человек. Я еще и зверь. И как зверь, я ее понимаю тоже.

7

...Этой ночью у Марцелла был еще один приступ. Он начался перед самым рассветом, в комнату никто не входил, да и прошел припадок легко и без особых последствий. Волна захлестнула беса незаметно, почти ласково, и в ее расплескавшемся шорохе прозвучал обрывок странно знакомой фразы:

- Именем Зала Ржавой подписи...

А потом было лицо, и были слова:

- Уток, вышитых на ковре, можно показать другим. Но игла, которой их вышивали, бесследно ушла из вышивки...

И еще:

- Мицу-но кокоро... мудзе-кан, сэмпай...

И еще:

- Ведь некоторые не знают, что нам суждено здесь погибнуть. У тех же, кто знает это, сразу прекращаются ссоры.

- Ос, сихан, - сказал тот, которого будут звать Марцеллом.

И поклонился.

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Тот, который есть Я, заболел. Ломило виски, в глаза засыпали песок арены, ноги казались ватными и категорически отказывались ходить. Было плохо. Было очень плохо. Никто не хотел умирать. Тот, который есть Я, не хотел умирать тем более. Тот, который был Я, умереть хотел, но сейчас ему было не до того.

- Шелестит, проклятый... - бормотал тот, который есть Я, едва шевеля потрескавшимися губами. - Замолчи, паскуда, не трави душу!.. Душу... Ха! Сам же забрал, душонку-то мою, высосал, выхлебал, и теперь снова из меня тянешь... Не сходится! Не сходится что-то!.. Не бывает так - не должно...

- Не бывает, не бывает, - кивал тот, который был Я, взбивая смятую подушку и сокрушенно поглядывая на остальных. - Конечно, не бывает... Все тебе примерещилось, почудилось... и я тебе почудился, и Зал, и жизнь, и не-жизнь... Ты только выздоравливай скорее, хорошо? - и все будет по-другому...

Тот, который есть Я, не слышал тихих участливых слов. Тот, который есть Я, метался в жестких простынях, и все ему казалось, что он разрастается, распухает, и ноги его исчезают в черных искрящихся глубинах, и нет у него больше ног, и нет рук, и нет ничего, кроме жара и отчаяния...

- Шелестит, проклятый... Лесом прикидываешься?! Морем?! Врешь, сволочь, не обманешь, бумага ты мертвая, взбесившаяся... Смерть забрала и жить не даешь?! Дашь, дашь, никуда не денешься, никуда... Хатису-но цую... таносими ва... Ос, сихан! Ос!.. Не отпускай меня, учитель! Не отпускай, удержи!.. Слышишь, Зал? Подавись моей подписью...

Те, которые не Я и будет Я, огорченно вздыхали и подсыпали в заварившийся чай остро пахнущие травы, добавляли мед и лимон, переглядывались, вливая в чашку прозрачную жидкость с резким пьянящим ароматом.

- Бредит, - кивал головой тот, который не Я. - Горит, бедняга...

- Да уж, - уныло моргал тот, который будет Я, ставя чашку на глянцевое блюдце, - точно, бредит... Слишком много нас... Был, есть, буду, не буду... Нельзя одному столько-то...

И испуганно умолкал, оглядываясь на стеллажи с договорами. Мало ли...

- Глупости городите, - бурчал в углу тот, кем Я не буду никогда. Ему тоже было не по себе, но он старался крепиться.

- Глупости городите и не поморщитесь... Писать ему не надо было, вот что! Главу эту дурацкую... Где ж это видано, чтоб о себе да от третьего лица?! Что ж это за лицо такое - третье?!.. Ну, первое, понятно - Я, второе - ты... Эй, ты, ты чай не разливай, не напасешься на вас, на нас то есть!.. А третье, значит, он... Что за он? У нас есть хоть один он?! Вроде нету... Или того хуже - она... оно... Вот оно и аукнулось! Не слушаете меня, умные все стали, хамят постоянно... Господи, как там тебя, вылечи его, ведь не можем больше!...

Жизнь билась в горячке, жизнь плакала в углу, жизнь лихорадочно поила себя чаем, расплескивая кипяток на промокшее белье - а вокруг нависала не-жизнь, и стеллажи угрюмо толпились возле постели, и мириады листков с договорами шелестели умершим лесом, шуршали высохшим морем, шептали сорванным голосом; и на каждом листке ржавым бурым пятном выделялась подпись. Где - четкая и разборчивая, где - сбивчивая и корявая, но везде подпись, имя, судьба... засохшая кровь человеческая...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

которая просто глава, что никак не унижает ее достоинства.

1

Перед рядовым Паучьей центурии Анк Пилумом стояла большая проблема. Она стояла, ехидно поглядывала на унылую физиономию рядового, хихикая самым гнусным образом, и категорически отказывалась уходить. Все дело заключалось в том, что у Анк Пилума на большом пальце правой ноги вырос непомерно длинный ноготь. Он рос себе и рос, пока не уперся в передок тесной форменной сандалии, потом ноготь загнулся и стал царапать чувствительное тело несчастного рядового, поставив своего владельца перед выбором: растянуть сандалию или срезать проклятый белесый ноготь, плоский и загнутый, как пыточный инструмент.

Рядовой Анк Пилум оглянулся вокруг себя и сокрушенно вздохнул. Часовому у ворот центурии из всего резательного оружия полагался лишь символический двухметровый бердыш, тупой и неподъемный, как и сам Анк Пилум; и рядовой пять минут назад уже пытался срезать им ноготь. Теперь он грустно сидел, привалясь к забору, и в третий раз перебинтовывал полуотрубленный палец, что, конечно, не решало проблемы в целом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});