Сорок два свидания с русской речью - Владимир Новиков

Крылатые слова должны летать

«Свежо предание, а верится с трудом» — слышал я от родителей, когда пытался соврать. Что эта фраза принадлежит Грибоедову, узнал позже, читая «Горе от ума» в красивом иллюстрированном издании альбомного формата. То же самое с репликой «Тяжела ты, шапка Мономаха!», звучавшей в доме в трудные минуты. Казалось, «шапка-мономаха» — нечто вроде папахи. Потом прояснилось: нет, это Борис Годунов в трагедии Пушкина говорит так о форменном головном уборе русских царей.

Так и живут в нашей речи крылатые слова. Вылетают из книг, забывают имена своих создателей, становятся частью языка. Это своеобразные иероглифы культуры, богатые смысловыми и эмоциональными оттенками. Это украшение нашей речи. Тот, кто умеет пользоваться ими с толком и вкусом, часто располагает к себе собеседников, убеждает в своей правоте. У крылатых слов две особенности — они произносятся наизусть и без ссылки на источник. Когда уважаемый В. В. Познер вынимает из кармана бумажку, надевает очки и начинает зачитывать, скажем, цитату из Чаадаева, он проигрывает. Не дает лететь мудрому слову, а в клетку его запирает.

Тут ведь важно контакт не потерять. Если цитата несет смысловой заряд, то ее и переврать не страшно. Многие крылатые слова так и живут перевранными. Доморощенные донжуаны и Казановы любят ссылаться на авторитет Пушкина, цитируя его в упрощенном варианте: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Настоящие знатоки Пушкина процитируют точнее: «…тем легче нравимся мы ей». Или вот в последнее время часто стали щеголять квазицитатой из Достоевского: «Широк русский человек!». Но откройте «Братьев Карамазовых» — и вы увидите, что Митя там высказывается иначе: «Широк человек. Я бы сузил». То есть речь идет о человеке как таковом, во вселенском масштабе. Но сами искажения любопытны как факт языка: говорящий как бы напрашивается в соавторы к авторитетному классику.

А классики народ необидчивый: они смотрят на нас из вечности и великодушно прощают нам все оговорки и наш невинный «плагиат». Для них же главное — остаться в языке, раствориться в нем. И уже не так важно, кто первым сказал «э», кто изобрел выражения «а Васька слушает да ест», «лишний человек», «рыцарь на час», «они хочут свою образованность показать», «услышать будущего зов», «я из повиновения вышел»…

Филолог Наталья Фатеева в своей книге «Контрапункт интертекстуальности» пишет о том, что цитатой часто пользуются «как элементом словаря». И приводит в пример сцену из «Анны Карениной», где Облонский и Левин «за обедом обмениваются пушкинскими строками»: «узнаю коней ретивых», «с отвращением читая жизнь мою». Примечание «как сказал Пушкин» в таком изысканном диалоге просто немыслимо. Как и для некоторых сегодняшних интеллигентов, у которых, правда, нет денег на обед с устрицами, но пушкинские тексты в памяти хранятся надежно.

Давая ссылку на первоисточник, можно и ошибиться, как аптекарь Оме из романа Флобера «Госпожа Бовари». Этот «эрудит» изрекает: «That is the question, как написано в последнем номере газеты». Опростоволосился из-за ненужного стремления к точности. Гамлетовское «Вот в чем вопрос» не нуждается в пометке «из Шекспира», это устойчивый оборот всемирного языка. Вот сейчас в политическом лексиконе популярна присказка о том, что в России две беды — дураки и дороги. Приписывают Гоголю, хотя у него ничего подобного обнаружить лично мне не удалось. Да и выражение не шибко глубокое. Дураков у нас примерно столько же, сколько в среднем на планете. Беда в том, что многие из них находятся наверху, ездят по нашим дорогам с мигалками и блещут банальными, затертыми до дыр цитатами.

В обращении с крылатыми словами нужна своего рода гигиена. Вот один оратор употребил это выражение, за ним другой. Не становитесь в очередь третьим! Поворошите в памяти, припомните что-нибудь посвежее. А еще можно почитать серьезные книжки и из них что-нибудь выудить для собственного красноречия. В последнее время я часто жалею Иммануила Канта. Мало того, что Иван Бездомный собирался его закатать в Соловки, так его сейчас цитирует кто ни попадя. И все одно и то же выражение — уже не крылатое, а изрядно ощипанное. О том, что две вещи вызывают восторг — «звездное небо надо мной и моральный закон во мне». Причем часто это мы слышим из уст людей, которые Канта никогда не читали, на небо особенно не взирают, а реально ценят две вещи — свой загородный дом и счет в банке. Так и хочется ответить им словами Василия Розанова (тоже крылатыми): «Я еще не такой подлец, чтобы думать о морали». А мораль такая, что не стоит щеголять философией, полученной в кратком изложении да еще из чужих рук.

В поэзии последних лет принято подшучивать над всякого рода вечными истинами и красивыми словами. Постмодернизм! Вот блоковское «О доблестях, о подвигах, о славе…» Раньше так называли сборники военных стихов и мемуаров, а что сотворил Тимур Кибиров… «О доблестях, о подвигах, о славе // КПСС на горестной земле, // О Лигачеве и об Окуджаве…» Поначалу это раздражало: что же это он Блока «стебает», Окуджаву с Лигачевым равняет! Теперь думаю иначе: это полезная ироническая прививка от расхожего пафоса. Блок принял бы такие строки спокойно, хвалил же он пародию Буренина на «Шаги Командора»…

Игорь Иртеньев тоже не промах: взял да и оспорил древнейшее крылатое выражение (чаще цитируемое по-латыни: «Mens sana in corpore sana»):

В здоровом теле —Здоровый дух.На самом деле —Одно из двух.

Остроумно, но время иронической поэзии, пожалуй, проходит. От поэтов помоложе мы уже ждем не только полемики с общепринятыми истинами, но и свежих языковых формул, наполненных позитивным содержанием. Как советовал юным стихотворцам Валерий Брюсов: «И ты с беспечального детства // Ищи сочетания слов». Найдете удачные сочетания — мы, читатели, их подхватим и сделаем крылатыми!

Русский и его соседи

«Ксенофобия» — одно из ключевых понятий современного социально-политического лексикона. Слово это солидного греческого происхождения («ксенос» — «чужой», «фобия» — «боязнь»), оно означает неприязнь к иностранному, нелюбовь к представителям некоренных национальностей. Его можно прочесть в газетах, услышать в радио- и теледебатах. В обыденной, уличной речи ему соответствует выражение «Понаехали тут, понимаешь!»

И слова, которые приходят в русский язык из-за границы, тоже порой вызывают ксенофобскую реакцию. Дескать, прут отовсюду «мерчендайзеры» и «промоутеры», «девелоперы» и «фрилансеры»! Исконно русскому слову уже и ступить негде… Справедливы ли подобные жалобы?

Заимствование иноязычных слов — процесс абсолютно естественный. Русская речь с очень давних пор пополнялась дарами соседей. Мы едим финскую кильку, носим тюркские башмаки, пишем в греческой тетради, не думая о том, что все это слова из чужих языков. Петр Первый приблизил к нам Германию и Голландию. Мы уже не ощущаем, что «солдат» и «офицер» — слова немецкие, а нидерландский «зонтик» (урожденный «зондек») так обрусел, что «ик» мы приняли за уменьшительный суффикс и начали именовать этот предмет просто «зонт» (прямо как Пушкин в анекдоте Хармса: стал называть Жуковского просто Жуковым). С французским же языком у русского была даже не дружба, а, можно сказать, любовная связь. Этот месье задарил нас всякими будуарами и адюльтерами, целые букеты слов присылал («букет», кстати, тоже из французского). Потом наступило охлаждение, но недавно все-таки получили сувенир оттуда — слово «бутик».

Главным же импортером новой лексики в последние годы стал английский. Не нужна ли языковая таможня? Чтобы право на въезд получали только те слова, без которых нам не обойтись, новые технические и экономические термины: «компьютер», «брокер», «маркетинг». Пропустим и «шоу», но при условии, что оно не будет полностью вытеснять наше «представление». А вот «герлфренд» и «лузер» пусть возвращаются откуда приехали. Я их и произношу, и пишу только по-английски. А когда говорю по-русски, перевожу их соответственно словами «подруга» и «неудачник».

Но в любом случае таможенным контролем имеют право заниматься только те, кто свободно владеет обоими языками. Автор лучшего на сегодня «Толкового словаря иноязычных слов» Л. П. Крысин считает, что процесс заимствования осуществляют «билингвы», носители двуязычного сознания, а от них новые слова передаются другим социальным группам. Для молодого поколения владение английским становится обязательной нормой. И это хорошо: тот, кто по-настоящему владеет чужой речью, не станет ею без нужды кокетничать, говорить на смеси «английского с нижегородским». Это я перефразирую Грибоедова, который выступал против засилья иностранных слов, но сам при этом был полиглотом. Как и другие защитники русского языка, например Владимир Иванович Даль.