Всё о Кыше, Двухпортфелях и весёлых каникулах - Юз Алешковский

другом доме.

После этого я осмотрел всю квартиру. Ваза чудом не разбилась, а георгины были разобраны прямо по лепестку. На чёрных ножках приёмника виднелись белые царапины. Кыш точил о ножки зубы.

В кухне он тоже натворил дел. Нужно было срочно приниматься за уборку.

Тут вдруг позвонила мама по телефону и спросила:

— Как дела в школе?

— Всё так же, — сказал я, — ко мне на парту Снежку посадили.

— Кого? Кого? — не поняла мама. — И не на парту, а за парту.

— Она Тигру укротила, — объяснил я.

— Не заговаривай мне зубы! Как себя вёл Кыш?

— На четвёрку, — ответил я, подумав.

— А точнее?

— На четвёрку с плюсом.

— Ты в этом уверен?

— А как же! — воскликнул я, потому что и вправду был уверен в отметке.

Ведь пятёрку поставить Кышу никак было нельзя. А тройку тоже. Он, конечно, изжевал папин галстук с золотой ниткой, но зато исправился и научился зажигать и тушить свет. Значит, я правильно рассудил, что Кыш достоин четвёрки. А плюс — это уже добавка за весёлое настроение…

— Пообедайте, погуляйте, и садись за уроки, — сказала мама.

Я пообещал ей, что так и сделаю, и повесил трубку.

Но на душе у меня было тоскливо. Неизвестно, согласится ли мама с моей отметкой Кышу. И не отдаст ли его за всё, что он натворил, другим людям.

— Ты знаешь, что у тебя испытательный срок? — спросил я Кыша как можно строже.

«Знаю. Как же не знать. Р-р-р! Думаешь, весело тут одному?» — проскулил Кыш.

— Не весело. Сам сидел один дома, когда гриппом болел, но я же не делал такого беспорядка в квартире!

Кыш промолчал. Мне показалось, что он не поверил. И правильно сделал. Я, когда болел гриппом и не ходил в сад, натворил ещё больше, чем он. Я без спроса пылесосил комнату и сам не заметил, как в пылесос попал деревянный флакончик розового масла, билеты в кино, мамина заколка с камешком и сетка для волос…

— Так что веди себя как следует, — сказал я Кышу.

«Больше не буду», — пообещал он, присев и поджав одну лапу.

Глава 17

Потом мы поели и пошли гулять. Ребят во дворе не было, ко мне никто не приставал, и я учил Кыша шагать рядом, но он не слушался и заигрывал с поводком.

Вдруг во двор из нашего подъезда вышел гулять со своей овчаркой знаменитый пловец Рудик Барышкин.

Кыш увидел Геру, завилял хвостом и потянул меня к ней. Причём хвостом он вилял так сильно, что его заваливало в разные стороны. Мы подошли поближе. Гера тоже заметила Кыша, присела, навострила уши, немного наклонив голову, но хвостом не виляла.

— Откуда у тебя этот пигмей? — спросил Рудик. Он смотрел на меня сверху вниз, противно скривив губы.

Я не знал, что такое пигмей, и рассказал Рудику, как мы купили Кыша и что документов на него нам не дали. Но он является помесью породистых собак со знаменитыми прапрадедушками.

— Пигмей — это порода? — спросил я Рудика.

— Да, — сказал Рудик.

Кыш так и рвался поиграть с Герой. Уж он и визжал, и лаял, и просил меня, задрав голову:

«Отпусти хоть на минуточку! Я ничего плохого не сделаю этой большой собаке… Мы поиграем! Отпусти! Жалко тебе? Да?»

И я уже хотел отпустить Кыша, но тут Рудик, не разжимая губ, зачем-то сказал Гере:

— Фас!

Гера молча, как акула, бросилась на Кыша, а он рванулся ей навстречу. Ведь он не мог понять, что она нападает и хочет его укусить.

У меня внутри всё похолодело от страха за Кыша, но я успел дёрнуть веревку, и Кыш, взвизгнув, отлетел к моим ногам перед самой оскаленной мордой Геры с налитыми кровью глазами.

Гера так и лязгала зубами. А Рудик улыбался, вытянув в ниточку свои тонкие губы.

Я первый раз видел, как он улыбается, и от этой улыбки его лицо было ещё злей и противней.

Он с трудом удерживал рвущуюся с цепочки Геру и успокоил её в одну секунду коротким «фу!».

Никогда ещё мне не было так страшно, как в эту минуту. И только я подумал, что всё страшное позади, как Рудик ещё раз сказал:

— Фас!

Гера снова взвилась на дыбы от злости, и снова это слово «фу!» её успокоило.

А дрожащий Кыш, ничего не понимая, выглядывал из-за моих ног.

Правда, я и сам не понял, зачем приучать собаку нападать на другую собаку, да ещё к тому же меньше её ростом.

Рудик и Гера ушли со двора как ни в чём не бывало.

Напоследок Рудик обернулся и серьёзно сказал:

— В следующий раз захвати с собой перец и горчицу, чтобы Гера с аппетитом ела твоего пигмея…

Гера так громко лаяла при этом, что наши соседи выглянули из окон и вышли на балконы.

— Безобразие! Автомобилям запретили гудеть, а собаки лают!

— Мало одного страшилища, вторая появилась!

Мне было обидно-обидно. А Кыш после этой истории ходил за мной тихий, какой-то прибитый, не вспугивал голубей, не гонялся за опавшими листьями и, изредка поскуливая, спрашивал:

«Ну что я ей сделал? Не знаешь?»

— Не знаю сам, — сказал я Кышу и послушал рукой: бьётся у него сердце от страха или не бьётся?

Сердце Кыша билось часто-часто. Тогда я расстегнул рубаху и приложил руку к своей груди. Моё сердце билось ещё чаще, чем у Кыша.

— Трусишки мы с тобой! — сказал я, и мне расхотелось гулять. К тому же надо было делать уроки. Писать в тетрадке чёрточки, крючки и другие линии от букв и цифр.

Глава 18

Перед тем как сесть за уроки, я взял ключ и пошёл проверить почтовый ящик. Мне показалось, что в нём сквозь дырочку что-то белеет.

Газеты папа забирал утром, а это, наверно, было письмо или девятый номер «Юного натуралиста». Я очень любил этот журнал, и он всегда приходил вовремя. В нём было много интересных картинок и снимков разных зверей.

Кыша я опять привязал к батарее, чтобы не набедокурил, и спустился на второй этаж.

На площадке, перед общеподъездным почтовым ящиком, обступив почтальона, почему-то шумели наши соседи. Я открыл ключом дверцу. Наш ящик был пуст. Соседи подозрительно посмотрели на меня.

— Скажите, «Весёлые картинки» и «Юный натуралист» девятый номер уже разносили? — спросил я у почтальонши.

— Ну вот и «Натуралиста» сперли! Если у вас вор завёлся, я ни при чём. Десять лет работаю и