Том 1. Рассказы, очерки, повести - Константин Станюкович

На Жоржа эта атмосфера производила какое-то чарующее действие. Особенно поражал его приезжий молодой адъютант своими манерами, молодцеватой осанкой, изяществом форм, движений, слов… Он уже подражал ему, глядел ему в глаза с верой неофита* и ревновал к нему Каролину. Сидя поодаль от чайного стола, Жорж слушал, как адъютант перекидывался bons-mots[8] с одной молоденькой женщиной, и в то же время ревниво следил за Каролиной. Он увлекся адъютантом, обвел глазами и не нашел гувернантки. Он незаметно встал и пошел в глубь сада… В темноте мелькнуло у самой решетки белое платье…

— Это вы, Каролина?

— Я. Что тебе, Жорж?

— Что вы здесь делаете?

— Ничего… Видишь, смотрю на улицу. Надоело там.

Он стал около. От дома доносился веселый говор и смех. По улице, мерно ступая и звякая цепями, возвращались с работы на блокшивы арестанты. Они прошли, цепи звякнули тише, совсем тихо, и все смолкло. Только в ночной тиши раздавались от бухты протяжные оклики часовых: «слу-шай!» и вслед затем такой же ответ: «слу-шай!..»

— А пора тебе спать, Жорж… скоро десять часов! — заметила, вытирая слезы, Каролина.

— Вы о чем это, Каролина, плакали? О чем — говорите?

— Так, Жорж… Ну, пора!

— Нет еще… Вы скажите, о чем!

— Ну, скажу… скажу… Пойдем…

— А ты придешь за мной? — шепнул мальчик.

Она закрыла ему рот влажной рукой и приказала молчать.

— Придешь?

— Будешь умницей, приду! — рассмеялась Каролина.

— И с адъютантом без меня не будете говорить?

— Опять… тоже ревновать?.. — подсмеялась Каролина.

— Не смейтесь, лучше не смейтесь, смотрите! — пригрозил Жорж.

— Так я тебя и боюсь!

— Конечно, боитесь! — уверенно отвечал Жорж и пошел вместе с Каролиной к гостям.

— Приходи же скорей! — шепнул он после прощания с родителями и гостями. — Да расскажи, о чем ты плакала! — тоном капризного тирана прибавил Жорж, уходя спать.

А в саду еще долго раздавался смех и уверенный говор, что «мы их шапками закидаем».

IV

Через несколько дней у генерала был большой обед. Приехало много генералов, адмиралов и других офицеров. Жоржа одели в новую бархатную черную курточку и приказали хорошенько повторить стихотворение «Бородино». Обедали с музыкой, пили много. Жорж обращал особенное внимание на самого почетного гостя, высокого, худощавого генерала, с умным лицом и коротко остриженными волосами. Он мало ел, саркастически улыбался, и, когда говорил тихим голосом, все слушали. Жорж заметил, что «старика» все побаивались, а генерал особенно почтительно ухаживал за ним. Когда после обеда вышли на балкон, генерал взял Жоржа за руку и представил старику.

Старик ласково улыбнулся, потрепал Жоржа по щеке сухими, длинными пальцами и промолвил:

— Молодец… учится?

— Как же, ваша светлость! — отвечал отец.

— Бойкий мальчик! — заметил другой генерал.

Жорж стоял среди балкона и не знал, что ему делать. «Старик» щурил глаза, прихлебывая из чашки кофе, и, казалось, не расположен был беседовать с Жоржем. Однако, видя неловкое положение мальчика и какое-то напряженное ожидание в лице генерала, проговорил:

— Молодец… молодец. В военную?

— Непременно, князь. Я буду военным! — с гордостью отвечал Жорж.

— Он и стихи более военные любит, ваша светлость! — подхватил отец. — Если позволите, мальчик почтет за честь…

Старик любезно кивнул головой и — Жоржу показалось — поморщился. Но делать было нечего. Отец уже кивал головой, и Жорж, откашлявшись, начал молодецким тоном:

Скажи-ка, дядя, ведь недаромМосква, спаленная пожаром,Французу отдана?

Когда он кончил, старик снова потрепал его по щеке, снова назвал «молодцом», и Жорж ушел с балкона, провожаемый общим одобрением гостей, чувствуя себя несравненно выше и лучше оттого, что его похвалил сам «старик». Жорж заметил, что отец его, прослезившись от умиления, взглянул на мальчика так, как будто он свершил какой-нибудь подвиг. Жорж серьезно почувствовал себя героем, а в глазах матери, сестер и Каролины он и в самом деле приобрел нечто героическое оттого, что читал «Бородино» перед самим «стариком».

Однако ночные посещения каролининой комнаты не остались бесследны для здоровья Жоржа. Он бледнел, худел и наконец как-то вечером почувствовал такую боль и ломоту во всем теле, что его уложили в постель. Через три дня он был в нервной горячке. Он метался, кричал и бредил женщинами. Каролина в испуге, чтобы мальчик не проговорился в бреду, сама ухаживала за ним.

Когда кризис прошел и мальчик стал поправляться, Каролины уже не было в доме. Мать бранила ее пред Жоржем, называя гадкой. Жорж покраснел и не сказал ни слова.

Военная гроза надвигалась все ближе и ближе*. По улицам возили пушки, двигались солдаты, матросы. Лица всех сделались серьезнее, сосредоточеннее, тише. Уже не слышно было, что «шапками закидаем»; готовились к чему-то нешуточному; генерал, как говорила прислуга, «осел». С солдатами стал мягче, точно подделывался к ним. Семья генерала торопилась уезжать, а Жоржа собирались отправить в Петербург, в казенное заведение. Жорж от души радовался. Он уже забыл о Каролине и перед отъездом в Петербург так назойливо приставал к толстогрудой жене кучера, поймав ее в саду, что та, вырвавшись наконец, дала ему звонкую пощечину, прибавив крепкое словцо, при веселом хохоте работавших в саду арестантов.

Жорж бросился было за ней, но жена кучера показала ему такой здоровый кулак, что Жорж зарыдал в бессильной злости и поклялся, когда будет офицером, отпороть эту «мерзавку».

Он так и сказал «отпороть», не ожидая, что к тому времени Пелагея уж будет «временнообязанная».

V

— Повернись-ка?! Молодцом, молодцом, брат! Привык? Потасовку задали, а? — весело говорил старый дядя сенатор, подняв на свой большой, плешивый лоб золотые очки и добродушно посмеиваясь, когда Жорж вечером в первую же субботу явился из заведения в отпуск, в новом шитом мундирчике.

— Отцу писал, молодец?

— Писал, дяденька!

— Хорошо… хорошо… Есть хочешь?..

— Благодарю, дяденька. Не хочется.

— Ну, как хочешь. Когда я был кадетом*, я всегда хотел есть!.. Ладно, ладно. Ступай теперь к тетке, ступай, дружок! — заметил старый сенатор. Он ласково потрепал Жоржа по щеке и, опустив со лба очки, продолжал свои занятия за большой военной картой.

Жорж вышел из большого дядиного кабинета, прошел большую залу и остановился на пороге гостиной, слабо освещенной матовым светом лампы.

За большим круглым столом, на диване, сидела за работой красивая, пышная брюнетка лет тридцати, в изящном сером шелковом платье. Она подняла глаза и приветливо улыбнулась. Жорж быстро прошел по ковру в поцеловал протянутую ему выхоленную белую руку, сияющую кольцами, с розовыми, красиво отточенными ногтями.

— Здравствуй, Жорж. Ну что, мы привыкли?

— Ничего, тетенька, привык! — несколько робея говорил Жорж, повертывая во все стороны свою каску.

— Не называй меня тетенькой, Жорж, а просто: ma tante. Да что ты вертишь все свою каску? Вертеть не надо, мой милый! Ты не сердись, а я возьму тебя в руки и из такого красавца, как ты, сделаю образцового молодого человека. Хочешь? — говорила тетка, строго улыбаясь своими большими синими глазами.

— Хочу, ma tante…

— И прекрасно… А теперь покажите нам свои лапки?

Жорж, конфузясь, протянул свои руки.

— Руки у нас прелестные, но ими надо, мой милый, заниматься. Во-первых, мыть их чаще, а во-вторых, чистить ногти. Нельзя же, дружок, ходить с грязными руками… ты не мужик! Ступай ко мне в комнату, вымой их и потом приходи.

Жорж, краснея от стыда и досады, пошел в теткину комнату, вымыл руки, подстриг ногти, тщательно вычистив их, и, вернувшись в гостиную, показал свои чистые руки.

— Теперь наши прелестные лапки в порядке. Разве вихор твой кудрявый поправить? — Она осторожно пригладила вихор. — Вот мы и молодцами! Теперь садись и рассказывай, как ты провел свою первую неделю.

Воспоминание об этой неделе с утра терзало Жоржа. Это была ужасная неделя. Его там два раза побили, подняли на смех, дразнили «крымским баранчиком», и когда он попробовал драться, то ему задали такую встрепку, что, при воспоминании о ней, Жоржа охватило чувство злобы и горя.

Он начал было рассказ, но вдруг судорога сдавила горло и слезы подступили к глазам. Несмотря на сильное его желание не разреветься перед блестящей тетенькой, в этой изящной гостиной, он не мог удержать слез и быстро утирал их платком, стараясь заглушить судорожные всхлипывания.

— Что с тобой? Что ты, милый мальчик? — мягким, но безучастным голосом спросила тетка, подымая от вышивания глаза на Жоржа. — Подойди ко мне!