Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет (сборник) - Элис Манро (Мунро)

Постояла на платформе, пытаясь сориентироваться.

Примерно в полумиле был пологий холм; он бросался в глаза, потому что его вершину венчали деревья. А вот и та песчаная тропа, которую она видела из поезда, но приняла тогда за колею, пробитую для подъезда к полю каким-нибудь фермером, – это здесь, видимо, считается дорогой. После дороги ей открылось и несколько домиков, – конечно, вон прячутся там и сям за деревьями, – а вот и водонапорная цистерна, которая издали выглядит как игрушка, этакий головастый оловянный солдатик на тонких ножках.

Она подняла чемодан – ничего, этот путь мы осилим, тем более что с Выставочной дороги к вокзалу она его тоже несла собственноручно, – и зашагала.

Дул сильный ветер, но день был жарким, погода здесь была жарче, чем в Онтарио в день отъезда, и даже ветер, казалось, был горячим. Поверх нового платья на ней было то самое старое пальто, которое в чемодане заняло бы слишком много места. С нетерпением и надеждой она ждала, когда окажется в поселке: там будет тень. Но когда добралась, обнаружила, что здешние деревья – это либо чахлые сосенки со слишком редкими, чтобы давать ощутимую прохладу, обвислыми ветками, либо пирамидальный канадский тополь с жидкими листиками, которые, трепыхаясь на ветру, все солнце пропускают через себя насквозь.

Не прибавляло оптимизма и полное отсутствие цивилизации. Ни тротуаров, ни мостовых, ни порядочных зданий, кроме большой церкви, похожей на кирпичный амбар. Картина над ее дверями изображала Святое семейство с землистого цвета лицами и пристальными голубыми глазами. Церковь была во имя святого с неслыханным именем: святой Войцех.

Ни видом, ни расположением здешние домишки даже не намекали на какой-либо проект или план застройки. К дороге (или улице) обращены были под разными углами и в большинстве своем смотрели злыми маленькими окошками, прорубленными в самых неожиданных местах, а вместо веранд имели только утлые навесы над крыльцом да загородки по бокам, чтобы входную дверь не так заносило снегом. Во дворах никого, да и кому там быть? Даже огородов нет, одни кочки с побуревшей травой, и лишь на одном дворе она заметила куст ревеня, уже вскинувшего вверх перо с семенами.

Дальше на главной улице, если это была она, с одной стороны возник тротуар в виде приподнятых над дорогой деревянных мостков и несколько отдельно стоящих зданий, из которых по назначению использовались, похоже, лишь овощная лавка, в которой заодно располагалась и почта, да гараж с авторемонтной мастерской. Внимание Джоанны привлекло двухэтажное здание: сперва подумала, гостиница, но там оказался банк, и он был закрыт.

Первым, кто ей встретился из людей (собаки-то встречались: две псины ее уже облаяли), был мужчина у ворот мастерской, он швырял в кузов пикапчика какие-то цепи.

– Гостиница? – переспросил он. – Так вы ее уже прошли.

Он объяснил ей, что гостиница там, внизу, около станции, на той стороне путей, и немножко надо еще пройти вдоль них, голубенький такой дом, сразу увидите.

Она разжала руку, хлопнув чемоданом оземь – не с досады, а просто надо же чуток передохнуть.

Мужчина сказал, что, если она хочет, пусть минутку подождет, он подкинет. И, хоть и внове ей было принимать такие предложения, вскоре она обнаружила, что едет в жаркой, промасленной кабине пикапа, тряско катящегося вниз по грунтовой дороге, по которой она только что пёхала вверх. Цепи в кузове отчаянно громыхали.

– Это ж надо! Откуда вы привезли нам такую жарищу? – сказал он.

Она ответила, что из Онтарио, но таким тоном, чтобы он не ждал продолжения разговора.

– Онта-арио, – ностальгически повторил он. – Что ж, вот она. Ваша гостиница.

Он снял одну руку с баранки, и пикапчик на это тотчас отозвался креном, будто подтверждающе кивнул, когда мужчина указал рукой на двухэтажное здание с плоской крышей, которое она уже видела из вагонного окна, когда подъезжали. Но тогда она приняла гостиницу за очень большую и совершенно заброшенную, пустующую усадьбу. Теперь, увидев дома в поселке, она поняла, что не надо было делать таких скоропалительных выводов. Дом был обшит листовым железом с отштампованным рельефом, изображающим кирпичную кладку, и выкрашен в голубенький цвет. Над дверью одно слово из неоновых трубок, которые наверняка давно никто не включает: «ГОСТИНИЦА».

– Ну я и тупица, – сказала она и протянула мужчине доллар за проезд.

Он улыбнулся:

– Деньги оставьте себе. Никогда ведь не знаешь, вдруг понадобятся.

Около гостиницы стоял автомобиль, весьма даже приличного вида «плимут». Очень грязный, но как без этого, когда такие дороги?

На двери плакаты с рекламой, один – некоей марки сигарет, другой – пива. Она выждала, когда пикап свернет за угол, и только потом постучалась. Постучалась, потому что простым глазом было видно, что заведение не может быть действующим. Потом дернула дверь – неужто открыта? – и вошла в маленькое пыльное помещение под лестницей, а из него в огромную темную залу, в которой стоял бильярдный стол и пахло пивом и грязными полами. В комнате сбоку обнаружился прилавок, за ним отсвечивали зеркалами пустые полки. Окна всех комнат плотно закрыты ставнями. Единственный попадавший туда свет проникал из двух маленьких круглых окошек, которые, как оказалось, были проделаны в двустворчатой, и туда, и обратно открывающейся двери. Сквозь эти пружинящие створки вошла в кухню. Тут было светлее: окна в противоположной стене, хотя и грязные, ставнями закрыты не были. Обнаружились первые признаки жизни: за столом кто-то ел и оставил тарелку, всю в засохшем кетчупе, и полчашки холодного черного кофе.

Одна дверь из кухни вела наружу (Джоанна ткнулась – заперто), еще одна в кладовку, где имелось несколько железных ящиков со съестными припасами, а еще одна на лестничную площадку. Джоанна поднялась по лестнице, вздымая чемодан перед собой, потому что лестница была узковата. На втором этаже прямо перед ней оказался унитаз с поднятым вверх сиденьем.

Распахнутая дверь в конце коридора вела в спальню, где и обнаружился Кен Будро.

Сперва она увидела его одежду. Пиджак, повешенный на угол двери, и брюки, свисающие с дверной ручки и частично волочащиеся по полу. Слегка осерчала: разве можно так обращаться с хорошими вещами? – и, оставив чемодан в коридоре, смело вошла в комнату, решив развесить все как положено.

Он лежал в кровати, накрытый одной простыней. Одеяло вместе с рубашкой валялось на полу. Дыхание мужчины было неровным, словно он вот-вот проснется, и она сказала:

– Доброе утро. В смысле, день.

В окно светило яркое солнце, било ему чуть не в лицо. Окно закрыто, в спертом воздухе запах главным образом полной окурков пепельницы на стуле, который он использовал как прикроватный столик.

Плохие привычки: курит, понимаешь ли, в постели!

От звуков ее голоса он не проснулся или проснулся лишь частично. Принялся кашлять.

Кашель ей не понравился: серьезный кашель, кашель больного. Он завозился, пытаясь приподняться, но глаз не открывал, и она подошла к кровати, помогла ему сесть. Поискала глазами носовой платок или какие-нибудь салфетки и, ничего не найдя, подняла с полу его рубашку, – ладно, потом выстираю. Хотела повнимательнее посмотреть, что он из себя выхаркивает.

Накашлявшись, он что-то пробормотал и снова стал сползать в горизонтальное положение, трудно дыша и скорчив на своем милом, самоуверенном лице гримасу отвращения. С первого прикосновения к нему она поняла, что у него жар.

То, что он выкашливал, было зеленовато-желтым; нет, вроде ржавья в мокроте не видно. Джоанна отнесла рубашку в туалет к раковине, где, к некоторому своему удивлению, обнаружила кусок мыла; выстирала ее и повесила на прибитый к двери крюк, потом тщательно вымыла руки. Вытирать их пришлось о юбку нового коричневого платья. Которое она всего каких-нибудь пару часов назад надевала в другом крошечном сортирчике – «дамской комнате» своего вагона. Еще раздумывала тогда, не следует ли подмалевать лицо.

Во встроенном шкафу нашелся рулон туалетной бумаги, и она взяла его с собой в комнату на случай, когда больной снова зайдется кашлем. Подняла с полу одеяло, заботливо укрыла им лежащего и опустила до подоконника жалюзи, предварительно приподняв на дюйм-другой непослушную раму, которую подперла уже опорожненной к тому моменту пепельницей. Затем в коридоре переоделась – новое коричневое платье сняла и облачилась в старую одежду из чемодана. Да уж, попала как кур в ощип: только ей теперь и делов, что с размалеванной физиономией щеголять в новом платье.

Насколько серьезно он болен, она, конечно, знать не могла, но у нее был опыт с миссис Уиллетс (тоже заядлой курильщицей); на ту тоже несколько раз нападал бронхит, и Джоанна решила, что какое-то время будет пытаться справиться самостоятельно, а уж потом, если придется, подумает, как вызвать доктора. В том же встроенном шкафу оказалась стопка пусть линялых и выношенных, но чистых полотенец; одно из них она намочила и протерла им ему руки и ноги, чтобы немного сбить температуру. От этого он наполовину проснулся и снова закашлялся. Она приподнимала ему голову и заставляла плевать в туалетную бумагу, которую потом еще раз осмотрела, бросила в унитаз и вымыла руки. Теперь хоть полотенце есть – руки вытереть. Спустилась на первый этаж, в кухне нашла стакан и большую пустую лимонадную бутылку, налила в нее воду. Попробовала заставить его попить. Он немного отпил, засопротивлялся, и она позволила ему снова расслабиться. Минут через пять сделала еще попытку. И так несколько раз, пока он не выпил, с ее точки зрения, столько, что, если влить еще, его может стошнить.