Утопленница - Кирнан Кейтлин Р.

Чаша весов склоняется в пользу июля, Шоссе 122 и русалок. Соответственно, прочь от Альбера Перро к Филиппу Джорджу Салтоншталлю. Но… у меня такое тошнотворное ощущение, что в следующий раз, когда я сяду об этом писать, чаша весов каким-то образом ухитрится склониться в другую сторону, в пользу ноября, Коннектикута и волков. И фраза про «тошнотворное ощущение» – это не просто фигура речи. Осознание того, что это может произойти, вызывает у меня тошноту. Слабую, но меня определённо подташнивает.

Пойду поставлю чайник, налью себе чаю и, возможно, съем тост или пончик с черничным джемом. К тому же мне надо одеться, потому что через час я должна уже быть на работе. На душ времени нет, хотя он был бы нелишним, поскольку я сижу здесь за пишущей машинкой с тех самых пор, как очнулась ото сна, в котором видела Абалин и Еву. Надеюсь, если я хорошенько попшикаюсь дезодорантом и надену чистое нижнее белье, никто не заметит, что мне нужно в душ.

Моя кухня – главная причина, по которой я сняла квартиру в восточной части Уиллоу-стрит. На рассвете её озаряют лучи восходящего солнца. Стены тут выкрашены в весёлый жёлтый цвет, по утрам светло, а осенью, зимой и поздней весной здесь кажется теплее, чем на самом деле, что делает её ещё уютнее. Кухня успокаивает меня после пробуждения. Проснувшись, я обычно ощущаю некоторую дезориентацию, а мои нервы так напряжены, что готовы зазвенеть; мне снятся сны столь же живописные и яркие, как солнечный свет, отражающийся в восемь часов утра от кухонных стен, но в этих сновидениях редко бывает что-то радостное. Раньше мне не снились кошмары – они начались после встречи с Евой. Бабушка Кэролайн всегда говорила, что кухня – самая важная комната в любом доме (или квартире), и её советы практически никогда меня не подводили.

На следующее утро после той ночи, когда Абалин переехала ко мне, мы вместе сели за кухонный стол. Я, как обычно, пила чай, завтракая бананом и пончиком, а она ела вафли «Найлла» с арахисовым маслом. Чай в моём стакане был бледным от молока, а она от него отказалась. Одета она была в чёрную футболку и такие же чёрные боксеры. Я накинула на себя клетчатую ночную рубашку, в бело-голубую клетку. Дождь прекратился, и выглянуло солнце, из-за чего жёлтые стены моей кухни приобрёли особенно яркий оттенок. Я вижу всё так подробно и отчётливо, что даже странно, поскольку многие другие (гораздо более важные) детали теряются в тумане или вообще стёрлись из памяти.

В моей памяти Кэролайн и Розмари как будто никогда не умирали. Память пытается подменять реальные воспоминания, чтобы уберечь меня от опасностей. Она отбирает, фильтрует, сохраняет, сортирует и вычищает. Частенько мне кажется, что она готова меня задушить в своих заботливых объятиях. Не намеренно, конечно.

– У тебя всегда выходные по субботам? – спросила Абалин, размазывая ложкой толстый шарик арахисового масла по печенью.

– Зачастую, – ответила я, потягивая чай. – Но я хотела бы работать больше, чем сейчас. Я не против поработать в выходные. А у тебя есть работа?

– Я же говорила тебе. Я пишу обзоры видеоигр.

– Я имею в виду, другая работа, помимо этой.

Мгновение-другое она жевала, сверля меня взглядом.

– Нет, кроме этой, больше ничего нет.

– Там достаточно платят, чтобы тебе не нужна была другая работа?

– Не совсем, – прочавкала она, уминая вафли с арахисовым маслом. – Это одна из причин, по которой мы с Джоди расстались. Она постоянно уговаривала меня найти настоящую работу. – На словах «настоящая работа» Абалин саркастично согнула указательный и средний пальцы. – Тебе достаточно платят в твоём магазине для творчества, чтобы оплачивать аренду этой квартиры?

– В основном, – повторила я. – К тому же у меня есть кое-какие накопления, деньги, которые оставила мне бабушка. Это помогает сводить концы с концами.

– Значит, ты своего рода трастафарианец[25], – предположила она и рассмеялась.

– Нет, – запротестовала я и, кажется, прозвучала немного рассерженно. – У меня есть немного денег, которые бабушка Кэролайн оставила нам с мамой. Это трастовый фонд, но я работаю. Если бы я не устроилась на работу, то эти деньги давно бы уже закончились.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Повезло тебе, – вздохнула Абалин.

– Никогда об этом не задумывалась.

– Возможно, стоит начать.

Какое-то время после этого никто из нас не проронил ни слова. Абалин была не первой, кто отпускал ехидные замечания по поводу моего наследства (моим попечителем выступает тётя Элейн). Иногда такое случается, и я объясняю, что от него осталось не так уж и много. Что через несколько лет оно совсем иссякнет, и кто знает, как я тогда буду справляться с арендной платой, с моими лекарствами и со всем остальным? Но в то утро я не стала вдаваться в эти детали во время разговора с Абалин. Мы обсудили это позже.

– Извини, – сказала она наконец. – Я просто становлюсь немного колючей, когда дело касается денег, особенно сейчас.

– Ничего. Всё нормально.

Она рассказала мне о Джоди, о том, как часто они ссорились, и обычно из-за финансов. Джоди с девяти утра до пяти вечера работала в офисе и, по словам Абалин, очень возмущалась тем, что её подруга целыми днями торчит дома, играя в видеоигры. Абалин объяснила, что склока между ними могла начаться из-за того, что Джоди попадалась на глаза какая-то вещь, например в каталоге «Икеи», и она отпускала замечание, что у них могла бы быть мебель получше, если бы Абалин зарабатывала больше денег. Ещё она рассказала о том, как они впервые встретились на Мысе[26], в одном из баров Провинстауна.

– Я знаю. Это ужасное клише. Она уже была немного подшофе, но я купила ей ещё пива, и мы разговорились. Она даже не осознавала, что я транс, пока мы не свалили оттуда, чтобы добраться до моего гостиничного номера.

– Я ещё ни разу не упомянула о том, что Абалин – транссексуал, – напечатала Имп. – Она не захотела бы, чтобы я придавала этому большое значение. Вот почему я до сих пор об этом не вспоминала. Это не играет роли, – добавила Имп.

– Она разозлилась? Я имею в виду, когда узнала? – Я вспомнила ту сцену из «Жестокой игры»[27], когда Стивен Ри впервые видит Дила голым, а затем идёт в туалет, где содрогается от приступа рвоты. Я не стала рассказывать Абалин о том, что крутилось тогда у меня в голове.

– Да, было дело. Поэтому в итоге мы не дошли до моего номера. Но я дала ей свою визитку…

– У тебя есть визитки?

Абалин улыбнулась.

– Я держу их шутки ради. Но иногда они могут пригодиться. Так или иначе, она взяла мою визитку, там была электронная почта, «Фейсбук» и все такое, и примерно через неделю связалась со мной. Предложила снова встретиться.

– И ты согласилась? Даже после того, как она себя тогда повела?

– Знаешь, я могу быть очень снисходительной, особенно когда речь идёт о хорошеньких женщинах.

После этого мы ещё немного поговорили о её транссексуальности. Немного, совсем чуть-чуть. Я не стала говорить ей, что сразу догадалась об этом, когда накануне она застала меня за рытьём в её скарбе. Мне показалось, что упомянуть об этом было бы грубостью. Абалин рассказала мне о поездке для операции в клинику в Бангкоке и о парне, с которым жила в то время. Она объяснила:

– Он оплатил почти все расходы, но сразу после этого мы расстались. Потом выяснилось, что он меня не любил. Я встречала много таких парней. Перед операцией у них постоянный стояк, но на самом деле они обычные геи с фетишем, поэтому послеоперационная история – это зачастую полная шняга.

– Ты любила его? – спросила я, хотя теперь, спустя столько времени, мне кажется, что это был нескромный вопрос.

Абалин съела ещё одно печенье с арахисовым маслом, слегка нахмурившись, словно ей трудно было определиться с ответом или подобрать правильные слова.