Собрание сочинений. Том 2. Путешествие во внутреннюю Африку - Егор Ковалевский

Обелиск, рис. Тим, рез. Д.

Стареются скоро: в 10 лет часто уже выходят замуж; в Сенааре – в 8. В городах женщины закрывают лица; в деревнях редко. Апатия и лень – свойства также общие между ними, как и между мужчинами.

Некоторые французские писатели распространили мнение, что необразованность, фанатизм и нетерпимость на востоке зависят преимущественно от отсутствия из общества женщин, их заточения, невольничества. Постараемся доказать неосновательность такого мнения. Во-первых, женщина на востоке не невольница: это пора бы узнать по крайней мере тем, кто берется о ней писать, разве названию невольницы придадут слишком обширное значение. Она выходит или выезжает из-дому, смотря по ее состоянию, когда хочет, посещает бани, базары, делает визиты своим приятельницам, не спросясь мужа, и конечно без него; потому что выйти в сопровождении мужчины ей также предосудительно, как у нас выйти без мужчины, одной: это предубеждение, предрассудок, как и всякий другой, без значения и последствий. Более, муж, увидевши у порога комнаты своей жены папуши посетительниц, не посмеет войти в комнату, ни спросить об имени гостей. Женщина выбирает знакомства по сердцу, во все не справляясь с интересами супруга, и никогда, ни один муж не решился употребить ее орудием для достижения своих целей, хотя на востоке это было бы одно из действительнейших средств, и только сила или слишком хитро веденная интрига могут извлечь женщину из чужого гарема. Женщину в гареме окружает возможное довольство, даже роскошь, если муж богат. Всегда умеренный в желаниях, сам он живет в комнатах, где едва есть бедный диван, одевается просто, не тратит денег для себя и жертвует всем для украшения гарема: это его земной рай, в котором он проводит большую часть свободных часов. Только объевропеевшиеся турки ищут развлечения в обществах. Придайте этой жизни хотя несколько колорита, энергии чувств, а не одной чувственности, и вы поймете, какого значения могла бы быть домашняя, внутренняя, сосредоточенная около одного предмета жизнь восточной женщины; потому что здесь, как и у нас, это не больше как условленный раздел занятий между мужем и женой: муж несет обязанности общественные, если он поставлен в уровень с ними, или хлопочет о прокормлении семьи, если этой работы достаточно, чтобы поглотить его деятельность; жене отдана лучшая, но и труднейшая часть: семья, попечение о муже, о том, чтобы вознаградить его раем домашней жизни за труды, страдания, лишения всякого рода, борьбу нескончаемую, которую он ведет в этом водовороте света, между тем как она, женщина востока, наслаждается миром в своей семье.

Да, пускай вспомнят обвинители мнимого невольничества женщины на востоке, каких страданий, скольких мучительных страстей избавлена она! Если спросить откровенно многих из наших женщин, посвятивших жизнь свою обществу, что вынесли они из него, что оставили в нем? – Вынесли преждевременные морщины, расстройство нервов, оставили часть своего истерзанного сердца и нередко поруганное имя…. О, как бы они были счастливы, если бы никогда не знали этого общества. Послушайте, что говорит одна из умнейших женщин, французская писательница: «Это бремя условий, лицемерия, принуждения, которое несет женщина, способно убить самую пламенную душу: она – рабыня света, рабыня мужа, рабыня обязанностей, и за все это не имеет никаких прав, кроме притворного поклонничества мужчин, которым всякая умная женщина должна оскорбляться, потому что в нем или снисхождение к ее слабости, или покушение на ее доброе имя; повторяю, – она рабыня, какой была тысячу лет тому назад, только сознающая свое рабство», и так далее. Вот голос более тихий, более простой, но не менее убедительный русской писательницы – девушки: «Ни одно существо так не связано и не порабощено приличием, как девушка и ни на ком не лежит так тяжело карающая власть света. Она обязана жить беззаботно улыбаясь, тогда как она живет без пользы себе и другим, без цели, без занятий.» – Это не пустые фразы, но голос, исторгшийся в минуту откровения из глубины сердца. Это факт, который сердце вписало кровью в протокол женского приговора, и потому я привел его в свидетельство своих слов.

Я слишком далек от того, чтобы проповедовать изгнание женщины из общества, но во-первых, думаю, что у нее и без того слишком большие, важные, святые обязанности, и что она, посвящая себя свету, приносит жертву, которую общество не умеет достойно ценить. Во-вторых, может быть скажут, что эта-то жертва и очищает общество, что она для него необходима: укажу на одну из просвещеннейших держав, которая умела достигнуть своих высоких целей без участия женщины, и в какое время? когда весь свет более или менее был погружен в невежество. Я говорю об Испании магометанской, времен владычества аравитян, по изгнании которых в одной Кордове духовенство публично сожгло 1.200.000 книг! Теперь едва ли во всей Испании найдется столько книг, говорю об Испании, калифы которой за мир требовали книг и воевали для покорения просвещения!.. Женщина в то время играла между ними почти ту же роль, которую она играет теперь на востоке, между тем, как в остальной Европе, ее уже воспевали, ее боготворили.

Взглянем на вопрос с другой, более материальной точки зрения: участие женщины в обществе породило в одной Франции тысячи преступлений. В Турции в 1847 году было 20, в Египте 18 женщин сужденных и осужденных. Верьте после этого, что женщины умягчают нравы! все, или почти все, были судимы за гаремные преступления, измену супружеской верности, за что у нас и не судят, за отравления, побудительной причиной которых была ревность. Правда, эти гаремные преступления бывают иногда ужасны, но разве история с Лафарж и другие подобные ей совершились не на наших глазах.

Повторяю, что я вовсе не гонитель женщин из общества, но совершенно убежден, что не отсутствие их причиной невежества востока; – имели же турки и без них высокие добродетели, еще и ныне имеют некоторые; убежден что женщина на востоке не невольница, не вечная страдалица, она даже часто имеет влияние на общественные дела, как например, теперь, в Константинополе, в самом дворце султана…. Она в некоторых случаях унижена, особенно если смотреть на предметы с европейской точки зрения, но мысль о ее неприкосновенности, заключается в самых нравах мусульман: таким образом, преступник, достигший порога гарема султана, и вообще своего судьи, по закону прощается: он под покровительством женщины….

Вот если нам будут говорить о важности образования женщин на востоке, то мы с этим совершенно согласны, во-первых, по весьма естественной причине, что образование хорошо во всех народах и в обоих полах, во-вторых, дети здесь остаются долее, чем у нас под влиянием женщин, живя в гареме. Но, скажут, коран противится образованию женщины: это одно из общих мест, весьма несправедливо усвоенных европейцами. Нет свода законов сговорчивей корана; он разрешает все; стоит только порядочно растолковать его. Блестящим доказательством может служить нынешнее правление Мегемет-Али: чего не разрешил коран, чего не простил ему! Вице-король, как бы желая показать торжество свое над святою книгой, над книгою книг, подстрекаемый неутомимым Клот-беем, решился основать училище для образования повивальных бабок, и это теперь одно из лучших учебных заведений; мусульманки учатся медицине и анатомии, девочки, которые еще недавно ни за что не решились бы показаться без покрывала мужчине, с открытым лицом слушают самые странные речи франков, и – торжество торжеств, – своими руками разрезывают труп человеческий; труп, – святыня, неприкосновенность, под ножом мусульманки!.. После этого нельзя не согласиться, что коран разрешит все; надо только уметь взяться за него, и Мегемет-Али мастер этого дела. Паша умел убедить свое духовенство, некогда сильное, доставившее ему власть и доверие в народе, что он гораздо лучше распорядится богатым имуществом мечетей и отобрал его себе, выдавая муллам, что заблагорассудит из милости, и таким образом распоряжаясь им по произволу; вследствие чего оставил мечети на жертву разрушения под тем предлогом, что грех прикасаться к святыне нечистыми руками мастеровых.

После всего сказанного мною, не странно ли встретить в Египте, Альме и Гавазе, что нынче слилось в одно и то же и нравами и одеждой. Общий уровень, под который не подходит только паша, в Египте составляет условие и закон жизни, едва ли не важнейший самого корана. Альме и Гавазе платили некогда подать наравне со всеми женщинами сомнительного поведения: эта отрасль промышленности приносила вице-королю огромные суммы. Разврат, особенно в Каире и Александрии, превосходил всякое описание. Муллы, люди с нравственностью не совсем гибкою и европейские консулы, возмущенные зрелищем соблазна, беспрестанно представлявшегося во всеувидение на площади Эзбекие, старались убедить вице-короля уничтожить этот нового рода откуп, но тщетно. Наконец один дервиш решился на дело смелое. Об руку с Альме вышел он на дорогу, по которой должен был проезжать паша; завидя его, дервиш расположился со своей спутницей в положении самом соблазнительном. Мегемет-Али приостановился; дервиш продолжал свое дело, не обращая ни на кого внимания…. Наконец паша велел прикрыть обоих бурнусом и поехал дальше. Редко увлекаемый первым чувством гнева и обдумав происшествие, он увидел, что не в праве был наказать дервиша, потому что сам поощрял разврат. Как бы то ни было, это ли обстоятельство, настоятельное ли требование других было причиною, только паша отменил подать с женщин и тогда началось на них ужасное гонение. Не только торгующие собой, но даже те, которые были как-либо причастны к этой торговле изгонялись из Каира; их били, ссылали в далекие провинции; Альме и Гавазе, без которых прежде не обходился ни один праздник правоверных, были сосланы в Эсне. Не знаю, почему именно Эсне избран для их местопребывания, но здесь они, на правах ссыльных, получают солдатский паек и даже отправляют прежнее занятие танцовщиц, разумеется только для любознательных путешественников, стремящихся с такою жадностью поучиться всему в далеких странствованиях своих и достигающих до Эсне с единственною целью испытать сильные ощущения, доставляемые этими женщинами. Таково уже кочующее племя путешественников! У вторых порогов оно однако исчезает, возвращаясь отсюда домой, где с гордостью рассказывает, что оно переступило через тропики, видело пирамиды, крокодилов, Фивы и Альме!..