Сафьяновый портфель - Юрий Кларов

- Елпатов и Бурлак-Стрельцов заключали какое-нибудь соглашение на тот случай, если норыгинское наследство будет обнаружено?

- Насколько мне известно, только устное, хотя Елпатов и считал господина Стрельцова малонадежным партнером.

- Для этого были основания?

- Да. Господин Бурлак-Стрельцов никогда не отличался в делах особой щепетильностью, а к тому времени его финансовое положение оставляло желать лучшего, что могло оказать дополнительное влияние на его подход к деловым отношениям.

- То есть мог и смошенничать?

- Я этого не говорил. Я говорил лишь об отсутствии излишней щепетильности и расстройстве дел.

- Если такая формулировка вас больше устраивает, я не возражаю, - сказал Косачевский, который уже до этого составил себе представление о Бурлак-Стрельцове. - Но давайте вернемся к их устному соглашению. К чему оно сводилось?

- Перед отъездом во Ржев Бурлак-Стрельцов зашел ко мне.

- Чтобы поделиться своими планами, как облагодетельствовать Россию?

- Нет, чтобы занять деньги - пятьсот рублей, которые он обещал мне вернуть после получения наследства.

- Кстати, наследство было большим?

- Двухэтажный каменный дом, который он собирался продать, и около двадцати тысяч деньгами и ценными бумагами. Учитывая широкий образ жизни господина Стрельцова, такое наследство трудно признать большим. Как говорится, на один зуб.

- Понятно.

- Я выписал ему вексель на пятьсот рублей, и он мне сказал, что, если удастся разыскать бумаги Норыгина, то Елпатов возьмет его компаньоном в новое красильное дело и выплатит ему пятьдесят тысяч рублей наличными, что даст ему возможность полностью преодолеть финансовые трудности. Бурлак-Стрельцов, которому весьма свойственно прожектерство, очень надеялся на успех и строил воздушные замки.

- Его ожидания оправдались?

- Нет. Поездка во Ржев закончилась полнейшей неудачей. Им тогда ничего не удалось найти.

- Вы в этом уверены?

- Абсолютно. Бурлак-Стрельцов был очень разочарован, так как рассчитывал на большие деньги. Он даже собирался одно время продавать свой особняк в Москве и собрание произведений искусства, в том числе и восточные ковры, к которым и я тогда приценивался. Но потом ему повезло в карты, и все образовалось. Разочарован, понятно, был и Елпатов. Они потеряли надежду отыскать норыгинское наследство. "Легенда", - сказал мне Елпатов.

- И тем не менее Бонэ в том же году вновь посетил Ржев?

- Да.

- И вновь в поисках норыгинского наследства?

- Да.

- Елпатов знал и об этой поездке?

- Разумеется, ведь Александр Яковлевич служил у него. Александр Яковлевич вообще ничего не скрывал от Елпатова.

- Чем была вызвана эта поездка, новыми сведениями?

- Насколько мне известно, нет.

- А чем же?

- Александр Яковлевич был по натуре оптимистом и умел заразить этим оптимизмом других, в том числе и Елпатова. Он почти никогда не отказывался от задуманного.

- В данном случае его оптимизм оправдался?

- Мне трудно исчерпывающе ответить на ваш вопрос, господин Косачевский. С самим Александром Яковлевичем относительно его вторичного посещения Ржева я не беседовал. Как-то не приходилось к слову. Но в ноябре 1916 года я случайно встретился с господином Елпатовым в бильярдной купеческого клуба. Во время нашего краткого разговора я между прочим спросил у него о норыгинском наследстве. Елпатов ответил, что особых новостей покуда нет, но некоторые шансы на успех после вторичной поездки Бонэ во Ржев все-таки появились. По его словам, Александру Яковлевичу удалось разыскать кого-то из родственников Норыгина, и тот подтвердил, что сафьяновый портфель существует, что он хранится у внука Аистова, но тот теперь в действующей армии на фронте. "Так что, пошутил Елпатов, только и делаю, что еженощно молю господа о здравии раба божьего Егория".

- Это так надо понимать, что внука Аистова, у которого якобы находится портфель, зовут Егором или Георгием?

- Видимо.

- С чем была связана последняя поездка Бонэ во Ржев?

- Не знаю.

- Елпатов, Бурлак-Стрельцов или Бонэ вам что-нибудь о ней говорили?

- Нет. Но я предполагаю, что она тоже была каким-то образом связана с норыгинским наследством.

- Елпатов знал об убийстве Бонэ?

- Думаю, что да.

- Почему?

- О смерти Александра Яковлевича мне на второй день телефонировал господин Стрельцов, а Стрельцов и Елпатов, насколько мне известно, поддерживают постоянные отношения. В частности, Стрельцов обратился в Московский Совдеп за получением охранной грамоты на свои собрания по совету Елпатова. Поэтому трудно предположить, чтобы Стрельцов уведомил об этой прискорбной вести меня, но не поставил в известность Елпатова, с которым довольно часто общался по различным делам. Между ними всегда были отношения, которые можно назвать дружественными, а Бонэ ведь был служащим Елпатова, и его судьба была для господина Елпатова небезразлична. Да и вдова покойного живет в доме Елпатова. Невероятно, чтобы она не сказала ему о постигшем ее несчастье.

- Что вы можете сказать о Бурлак-Стрельцове?

- Господин Стрельцов некогда был очень богатым человеком. И это казалось ему естественным состоянием. А когда его финансовое положение пошатнулось, он стал нервничать. Когда же человек нервничает, то начинает проявляться его истинная суть. А суть господина Стрельцова не вызывает симпатий. Боюсь ошибиться, но, по моему мнению, это очень мелкий человек, тщеславный, завистливый, малодушный, склонный к неожиданным поступкам, зачастую недостойным порядочного человека.

А как к Бурлак-Стрельцову относился Бонэ?

Бонэ ко всем хорошо относился, даже к тем, кто заведомо этого не был достоин. Он был очень добрым человеком и умел находить достоинства даже в тех, в ком их никогда не было.

- Какие же достоинства он отыскал в Бурлак-Стрельцове?

- Это может показаться смешным, но он считал господина Стрельцова жертвой судьбы, которая вначале дала ему все, а затем, лишив многого из того, что он имел и к чему успел привыкнуть, сделала его несчастнейшим из несчастных. "Если бы он родился нищим, - любил говорить Бонэ, - он был бы самым счастливым подданным Российской империи". Бонэ считал господина Стрельцова добрым и наивным, но немного избалованным ребенком. Он его консультировал, когда Стрельцов стал собирать ковры, и если в коллекции Стрельцова есть что-либо заслуживающее внимания, то в этом заслуга Бонэ. Господин Стрельцов полный профан в ковроделии, хотя и считает себя великим знатоком. Он разбирается только в картах и женщинах. Поэтому, когда вновь начались разговоры о норыгинском наследстве, он не зря пригласил с собой во Ржев Александра Яковлевича. А тот по своей наивности считал это знаком дружбы и доверия. Более того, Александр Яковлевич был убежден, что поиски норыгинского наследства их общее дело, и всегда посвящал господина Стрельцова в свои удачи и неудачи, хотя Стрельцов после их первой поездки во Ржев, разуверившись в успехе, больше не ударил пальцем о палец, а проводил все свое время за карточным столом. Стрельцов вообще равнодушен к людям, хотя Александр Яковлевич говорил мне, что он не чужд альтруизма и как-то спас от тюрьмы некоего уголовника, который теперь служит у него швейцаром и готов отдать жизнь за своего хозяина. ("Проверить!" - подумал Косачевский.) Увы, Александр Яковлевич всегда был легковерен. Он стремился верить во все, что могло украсить человека, кем бы он ни был в действительности. Мне очень жаль, что Александра Яковлевича больше нет, господин Косачевский. Это был прекрасный человек и непревзойденный знаток искусства ковроделия, искусства, которое, видимо, никогда больше не возродится.

- Мне говорили, что вы собираетесь эмигрировать? - сказал Косачевский.

- Эмигрировать? - вскинулся Мансфельд. - Нет, господин Косачевский, вас ввели в заблуждение. Я не собираюсь эмигрировать. Действительно мои предки захоронены в Германии. Но мой дед похоронен в России. Здесь же покоится мой отец. Здесь же умру и я. Германия - это мое прошлое, а Россия - настоящее. Я не могу отказаться от нее. Отказаться от нее - это значит отказаться от самого себя.

- На что вы сейчас живете, господин Мансфельд?

- Я за свою жизнь составил некоторое состояние. Мне его хватит на год-полтора.

- А потом?

- Я неплохо разбираюсь в антиквариате, особенно в коврах.

- Вам разве неизвестна судьба антикварных магазинов?

- Я не это имел в виду. Я имел в виду музеи. Государственные музеи... Если останется Россия, то останутся и музеи. Музей - прошлое России. Страна не может идти в будущее, забыв свое прошлое. А будут музеи, найдется работа и для меня. Ведь будут музеи?

- Обязательно будут, - сказал Косачевский. - И в новой России будут самые лучшие музеи мира.

- Вот видите, и вы так считаете.

Косачевский закурил и искоса посмотрел на Мансфельда. Потомок немецких рыцарей, тщедушный, почти прозрачный, сидел на краешке стула, подперев ладошкой острый подбородок и устремив взгляд куда-то поверх головы хозяина кабинета. Здесь, в комнате, находилось лишь его бренное тело, а мысли витали где-то далеко: может быть, в залах будущего музея ковров, а может быть, где-то еще. Лицо Мансфельда как-то стаяло, посерело, кончики тонких, четко очерченных губ опустились. Он устал. Как-никак, а допрос уже длился около четырех часов.