Третий - Грэм Грин

Мартинс не мог рассказать, как дотянул до конца дискуссии: возможно, Крэббин принял удар на себя, возможно, ему помог кто-то из присутствующих, заведя оживленный разговор об экранизации популярного американского романа. Он почти ничего не запомнил и очнулся лишь тогда, когда Крэббин произнес заключительное слово в его честь. Потом один из молодых людей подвел Мартинса к столу, заваленному книгами, и попросил надписать их.

— Что я должен сделать?

— Просто поставить автограф. Только этого все и ждут. Вот мой экземпляр «Выгнутого челна». Буду очень признателен, если черкнете от себя несколько слов…

Мартинс достал ручку и написал: «От Б. Декстера, автора „Одинокого всадника из Санта-Фе“». Молодой человек прочел надпись и с недоуменным выражением лица промакнул ее. Начав подписывать титульные листы книг, Мартинс увидел в зеркале, что молодой человек показывает надпись Крэббину. Тот слабо улыбнулся и подергал подбородок вверх-вниз. «Б. Декстер», «Б. Декстер», «Б. Декстер», — Мартинс писал быстро, ведь в конце концов это не было ложью. Владельцы один за другим разбирали свои книги: краткие бессвязные выражения восторга и комплименты звучали подобострастно — неужели это и означает быть писателем? Бенджамин Декстер стал вызывать у Мартинса нарастающее раздражение. «Самодовольный, занудный, напыщенный осёл», — подумал он, подписывая двадцать седьмой экземпляр.

Всякий раз, поднимая взгляд и беря очередную книгу, он видел обеспокоенный, задумчивый взгляд Крэббина.

Неожиданно Мартинс увидел в зеркале человека в форме военной полиции. Он спорил с одним из юных прихвостней Крэббина. До ушей Мартинса донеслась его фамилия. Тут он потерял самообладание, а с ним и последние остатки здравого смысла. Оставалось подписать только одну книгу, он черкнул последнее «Б. Декстер» и направился к выходу. Молодой человек, Крэббин и полицейский стояли у двери.

— А этот джентльмен? — поинтересовался полицейский.

— Это мистер Бенджамин Декстер, — ответил молодой человек.

— Туалет? Есть здесь туалет? — спросил Мартинс.

— Насколько я понял, некий мистер Ролло Мартинс приехал сюда на одной из ваших машин, — отметил полицейский.

— Ошибка. Явная ошибка.

— Вторая дверь налево, — подсказал Мартинсу молодой человек.

Проходя мимо раздевалки, Мартинс схватил свое пальто и торопливо стал спускаться по лестнице. На площадке второго этажа он услышал, как кто-то поднимается навстречу, и, глянув вниз, увидел Пейна — я послал его опознать Мартинса. Мартинс юркнул в первую попавшуюся дверь и закрыл ее за собой. Он слышал, как Пейн прошел мимо.

В комнате было темно. И вдруг за спиной раздался странный жалобный звук, который заставил его обернуться. Мартинс ничего не мог разглядеть. Когда звук оборвался, Мартинс пошевелился, и нечто похожее на затрудненное дыхание тут же послышалось снова. Снаружи кто-то позвал: «Мистер Декстер! Мистер Декстер!» Потом Мартинсу показалось, будто кто-то шепчет в темноте длинный, нескончаемый монолог. Он спросил: «Есть здесь кто-нибудь?» — и тут же наступила тишина. Выносить этого Мартинс больше не мог. Он достал зажигалку. Какой-то человек прошел мимо двери и стал спускаться по лестнице. Мартинс щелкал и щелкал зажигалкой, но она не вспыхивала. Кто-то шевельнулся во тьме, и что-то лязгнуло, будто цепочка. Мартинс еще раз спросил с гневом и страхом: «Есть здесь кто-нибудь?», но в ответ услышал лишь лязг металла.

Мартинс в отчаянии стал ощупью искать выключатель сначала справа, потом слева. Сойти с места он не осмеливался, потому что не мог определить, где находится кто-то другой: шепот, стон, лязганье прекратились. Потом в страхе, что не найдет двери, лихорадочно стал нащупывать ручку. Полиции он боялся гораздо меньше, чем темноты.

Пейн услышал его от подножия лестницы и вернулся. Он включил свет на лестничной площадке, и светлая полоска под дверью указала Мартинсу направление. Мартинс открыл дверь, слабо улыбнулся Пейну и повернулся, чтобы осмотреть комнату. На него глянули похожие на бусинки глаза попугая, прикованного цепочкой к своей жердочке. Пейн почтительно сказал:

— Мы приехали за вами, сэр. Полковник Каллоуэй хочет вас видеть.

— Я заблудился, — промямлил Мартинс.

— Да, сэр. Мы так и решили.

10

Узнав, что Мартинс не улетел в Англию, я установил за ним пристальное наблюдение. Его видели с Курцем и в театре «Йозефшадт», я знал о его визитах к Винклеру и Кулеру, о первом возвращении в дом, где проживал Лайм. Мой человек потерял его из виду по пути от Кулера к Анне Шмидт. Он доложил мне, что Мартинс много плутал, и нам обоим этот отрыв от «хвоста» представился неслучайным. Я поехал к нему в отель Захера и упустил из-под носа.

Дела принимали неприятный оборот, поэтому я решил, что настало время для новой беседы. Мартинсу следовало многое объяснить.

Мы с ним сели по разные стороны стола, и я предложил ему сигарету. Мартинс выглядел замкнутым, но готовым к откровенности в известных пределах. На вопрос о Курце он, как мне показалось, и ответил не таясь. Потом я спросил его об Анне Шмидт и выяснил, что он был у нее после визита к Кулеру, — это заполнило один из пробелов. О докторе Винклере он рассказал довольно охотно.

— Где вас только не носило, — заметил я. — А о своем друге что-нибудь выяснили?

— Да, — ответил Мартинс. — Вы не заметили того, что было у вас под носом.

— Чего же?

— Он был убит.

Это удивило меня: я носился было с версией самоубийства, но отверг ее напрочь.

— Продолжайте.

Мартинс старался не упоминать Коха и говорил о некоем очевидце несчастного случая. Рассказ из-за этого получился путаным, и я сперва не мог понять, почему Мартинс придает такое значение третьему.

— Да ведь он уклонился от дознания, а другие лгали, чтобы выгородить его.

— Ваш очевидец тоже уклонился — не вижу в этом ничего особенного. Если то был действительно несчастный случай, все необходимые сведения о нем мы получили. Зачем же причинять неприятности еще одному человеку? Возможно, жена считала, что его нет в городе; может, он находится в самовольной отлучке — иногда люди совершают запрещенные поездки в Вену из мест вроде Клаген-фурта. Соблазны большого города, чего бы они ни стоили…

— Это не все. Маленького человечка, который сказал мне о третьем, убили. Очевидно, он мог заметить еще что-то.

— Теперь ясно, о ком речь, — сказал я. — О Кохе.

— Да.

— Насколько нам известно, вы последний видели его живым.

Тут я учинил ему описанный выше допрос, выясняя, не следил ли за ним по пути к Коху кто-то более ловкий, чем мой человек.

— Австрийская полиция хочет навесить это убийство на вас, — поставил я в известность Мартинса. — Фрау Кох показала, что ее муж был очень взволнован вашим визитом. Кто еще знал о нем?

— Я рассказывал Кулеру, — ответил он. — Видимо, едва я ушел, он позвонил кому-то… может быть, третьему. Им нужно было заткнуть Коху рот.

— Когда вы разговаривали с Кулером, Кох был уже мертв. В тот вечер, услышав чей-то голос, он встал с постели, спустился…

— Что ж, это снимает с меня подозрения. Я был в отеле Захера.

— Лег он очень рано — после вашего ухода у него снова разыгралась мигрень. Поднялся вскоре после девяти. Вы вернулись в отель в половине десятого. Где были до тех пор?

— Бродил по городу, пытался разобраться во всем, — угрюмо ответил Мартинс.

— Можете чем-нибудь это подтвердить?

— Нет.

Мне хотелось припугнуть его, поэтому говорить, что за ним все время следили, не имело смысла. Я знал, что горло Коху перерезал не Мартинс, однако сомневался, что он так уж невиновен, как старается показать. Не всегда настоящий убийца тот, кто пускает в ход нож.

— Можно взять сигарету?

— Возьмите.

— Откуда вы знаете, что я был у Коха? — спросил он. — Потому и привезли меня сюда?

— Австрийская полиция…

— Опознания она не проводила.

— Едва вы ушли, Кулер позвонил мне.

— В таком случае, он не причастен. Иначе не стал бы сообщать вам о моем визите к нему… то есть к Коху.

— Кулер мог предположить, что вы человек разумный и, узнав о смерти Коха, сразу пойдете в полицию. Кстати, как вы узнали об убийстве?

Мартинс с готовностью рассказал, и я поверил. После этого я стал доверять ему полностью.

— Все-таки мне кажется, Кулер здесь ни при чем, — сказал он. — Готов чем угодно ручаться за его честность. Этот американец обладает истинным чувством долга.

— Да, он говорил об этом чувстве по телефону. Извинялся за него. Сказал, что быть воспитанным в духе гражданственности — несчастье. Что чувствует себя из-за этого педантом. Честно говоря, Кулер мне противен. Разумеется, ему невдомек, что я знаю о его делах с автопокрышками.

— Значит, он тоже занимался спекуляцией?