Месть на возмездной основе - Константин Александрович Костин

вымер. На присутствие человека указывал лишь тусклый, едва пробивающийся сквозь плотные шторы, свет в одной из квартир. Прочитав табличку перед входом, сосчитав окна, я прикинул, что источник света находился как раз в нужной мне, восьмой, квартире.

Оставив телегу на тротуаре, я прошел в парадную. Меня встретил запах затхлости, крысиного помета и прокисших щей. Над лестницей не горело ни единой лампочки. Я чиркнул спичкой, выпустив из коробка, как джина, облако едкой серы. Пламя, дрожа, будто от страха, выхватило из темноты стены с осыпавшейся штукатуркой, местами украшенными надписями, преимущественно — рекомендательного характера. Райка из четвертой квартиры — шлюха. Зинка из шестой — тоже. Нужно будет запомнить, на черный день, самый черный во всей веренице дней моего паразитирующего существования на этой промозглой планете.

Язык пламени, обуглив дерево, добрался до пальцев и впился беззубым ртом в кожу. Чертыхнувшись, я выронил спичку и запалил новую. Рассохшаяся лестница возмущенно заскрипела под моим весом, немым криком прогоняя чужака.

Звонок у двери нужной квартиры отсутствовал. Из стены торчали только два провода, замотанных синей изоляционной лентой. Я, стараясь придерживаться приличий, насколько это возможно в сложившейся ситуации, постучал. Изнутри никто не отозвался, зато дверь приоткрылась. Не заперто!

У меня появилось чертовски поганое предчувствие. Именно такое, какое бывает перед тем, как я отхватываю люлей. Интуиция изо всех сил верещала, убеждая меня покинуть барак и мчать без оглядки, но я в очередной раз пренебрег голосом разума. Выдернув из-за пояса пищаль, я передернул затвор, загоняя в патронник кусок свинцовой смерти, и шагнул внутрь.

В помещении царила тишина и черная, густая, как ирландский стаут, тьма, разгоняемая лишь тусклым ночником и светом звезд, равнодушно таращащихся в окно с бездонной мглы ночного неба. Водя пистолем по сторонам, я прошел вглубь помещения.

Здесь я понял причину, по которой хозяин так безропотно встретил вторжение в свое жилище. Дурак бы не понял. Каримов лежал на полу, глядя в потолок, оскалившись широкой, от уха до уха, улыбкой ниже подбородка. Рядом валялось самое страшное оружие, унесшее жизней больше, чем все пушки и бомбы вместе взятые — кухонный нож, заляпанный краснотой. Очередное самоубийство?

Я прикоснулся к руке покойного, сжатой в кулак. Еще теплая! Что бы тут не стряслось — оно стряслось совсем недавно! Промеж пальцев сверкнула некая штуковина, отразив свет ночника. Возможно — улика. Я попытался разжать пальцы улыбчивого официанта, но, даже мертвый, он не желала расставаться с трофеем. Пришлось наступить каблуком башмака, ломая кости. Ломать пальцы — это у меня вообще удачно получается в последнее время, в пору курс в ОСОАВИАХИМе читать.

Штуковиной оказалась милицейская пуговица с пушистыми пшеничными колосьями советского герба, с отломанной ножкой. Как она сюда попала? Не могла же милиция поспеть на убийство еще до самого убийства! Такая расторопность крайне несвойственна моим бывшим коллегам.

Топот шагов на лестнице вырвал меня из чертогов разума в реальность. Спичка, шикнув на прощание, потухла в луже свежей крови. Я вжался спиной в темную нишу, спрятав мрак своей души в еще более мрачном угле, опустил пуговицу в карман и перехватил Стечкина обеими руками.

Логично предположить, что это вернулся убийца Каримова, ведь преступник всегда возвращается на место преступления. Я наполнил легкие вонючим, холодным воздухом с привкусом соленой крови и затаил дыхание, дабы не выдать себя.

Первым в комнату проник луч фонаря. За ним вошли двое. Один — худой, повыше. Второй — пониже, но поплотнее. Настоящая горилла. Пол жалобно скрипел под весом крепыша. Похоже, доски были бы рады смыться, да им не давали гвозди-сотки, пришившие дерево к лагам.

Не заметив меня, визитеры склонились над трупом, подставив под выстрел беззащитные спины.

— Руки! — приказал я, ткнув ближайшего стволом пистоля.

Неведомая сила оторвала меня от пола, едва не выдернув из новых туфлей, и запустила через всю комнату. Я врезался головой в стену, повалив ночник за тумбочку. Готов спорить: от сотрясения мозга меня уберегли лишь годы казенной службы, после которой извилины превратились в одну сплошную кость.

Пищаль отлетела куда-то в сторону. Луч фонаря заметался бешеным котом по помещению, пытаясь нащупать меня, но я схватил первое, что попало под руку, и метнул в источник света. Снаряд достиг цели и нападавший, вскрикнув, выронил фонарик.

Теперь мы с противниками остались в полной темноте. Осознавая бесполезность попыток найти во мраке Стечкина, я ринулся врукопашную, кромсая мглу меткими ударами. Кулак вошел в чей-то живот, партнер по спаррингу шумно выдохнул. Я рубанул воздух ладонью, ориентируясь звук, надеясь попасть в шею, но промазал. Только сбил шляпу.

Противник оказался удачливее. Сразу прилетело в челюсть. Мои зубы брякнули, встретившись друг с другом. На мгновение перед глазами стало светло, будто я посмотрел на солнце через бинокль. Я махнул наугад, не целясь. Как и следовало ожидать — мимо. Многострадальные ребра взорвались болью от нового удара, я споткнулся о мертвеца и кубарем полетел на пол, размазывая кровь Каримова.

Рука легла на продолговатый кусок шлифованной древесины. Нож! Сомкнув пальцы на рукоятке, я полоснул клинком по темноте, не давая гостям приблизиться.

— Климов, живьем бери! — прозвучал знакомый голос.

— Климов? — удивился я. — Подполковник — ты?

— Котов?

Щелкнул рубильник, зажигая лампочку под потолком. Ослепленный, я почувствовал, как нож покидает мою ладонь, а чьи-то руки поднимают меня на ноги.

Глава 10

На меня смотрели столичные гости, сотрудники органов государственной безопасности. Смотрели очень недобро. Я не без удовлетворения отметил, что Климов остался без шляпы. Стало быть, это ему я приложил. И в пузо неплохо зарядил. Пусть счет пока складывался не в мою пользу, но я хоть чуть-чуть отомстил за утренние тумаки.

— Котов, мать твою, — прошипел подполковник. — Ты что тут делаешь?

— Кофе со сливками пью, — ответил я, с сожалением разглядывая заляпанный кровью костюм. — Сам как думаешь?

Обидно! Совсем новый пиджак! И дня не носил! Правый рукав отошел, оторванный по шву, топорщась белой набивкой плечика, так что красные пятна — далеко не самое страшное, что произошло с моим гардеробом.

— Так это ты тот хорошо одетый гражданин, которого упоминал метрдотель, — протянул безымянный.

— А что? — насупился я.

— Не мог заподозрить в тебе хорошо одетого гражданина, — пояснил он.

— Эк ты меня кинул, — покачал я головой, глядя на здоровяка. — Кто мне пиджак компенсирует?

— Это не он, — отрезал старший чекист. — Это я.