Сетка - Геннадий Трифонов

Я подсчитал, что Сергей освобождается летом, в июле, 11-го числа. Он об этом не знал, считая, что конец его срока у него был в декабре 1980. Я сейчас объясню, в чем тут дело.

На некоторых зонах, в том числе и у нас, в те годы проводился эксперимент (с этим делом очень скоро завязало лагерное начальство) с зачетами. Суть эксперимента заключалась вот в чем. Если зэк за месяц норму выработки выполнял на сто один и более процентов, то ему три рабочих дня засчитывались как четыре, то есть за месяц дополнительно снималось с полного срока 7–8 дней, а если сто десять процентов, то шло 2 дня за 3, если сто двадцать, то… То день шел за два. Таким образом, максимальное количество дней, которые можно было дополнительно снять, было около двадцати. Столько, сколько рабочих дней в месяце. Вот зэки губы и раскатали. Но все это оказывалось не в пользу мужика, а в пользу «вора». Видно, система зачетов в лагерях начала 20-х годов и середины 30-х лагерное начальство ничему не научила, а, может быть, и научила. Только зэки, как всегда, остались в своем большинстве «с хуем».

С мастерами у Сережи отношения были нормальные, даже хорошие. Они его уважали и делали эти зачеты. Но с оперчастью у него были напряги: он несколько раз попадал в ШИЗО на 15 суток. В основном, конечно, из-за своего неуступчивого нрава и характера. После того, как мы сблизились, он попадал в ШИЗО два раза. Я чуть не тронулся, пока он находился в заточении. И вот, после очередных суток, Длинный сказал ему, что все его зачеты «накрылись» за систематическое нарушение режима содержания.

— Ну и пошел он со своими зачетами! Я отсидел четыре с половиной, а уж 6 месяцев как-нибудь отсижу, не сдохну. А на поводу у этих сук не пойду никогда.

— Ты, по-моему, не прав, Сережа, — возник я со своими аргументами. — Ты кому хуже сделаешь?

— Я, Саша, с самого начала избрал свой путь, и буду идти этим путем до конца.

— «А мы пойдем другим путем», — вставил я ни к селу, ни к городу известную ленинскую фразу, столь дорого обошедшуюся всему народу на протяжении стольких поколений. И я пошел этим «другим путем».

Был у меня знакомый земляк, ленинградец. Звали его… Впрочем, не это сейчас важно. Работал он в лагерном штабе (это ж надо такое придумать: штаб! Да «хозяин» наш с Наполеоном имел общего только то, что, как и император французов, ненавидел русских, поскольку был татарином).

Короче, я мог узнать от него практически любую информацию. Он уважал Сергея, и Сережа относился к нему, так сказать, с почтением: во-первых, потому что сидел он за валюту, а во-вторых, потому, что тот до отсидки учился в университете, и с ним было о чем поговорить. Вот я и попросил его выяснить, действительно ли Сережу лишили зачетов и существует ли приказ «Наполеона» по этому поводу.

Через несколько дней «штабист» сообщил мне, что приказа нет, это точно. Просто решили немного «пошутить» — припугнуть. Хороши у ментов шуточки! Человек на них корячился весь срок, а они, гады, решили еще и поиздеваться.

Я, все это узнав, и обрадовался, и расстроился. Обрадовался потому, что муки Серегины скоро заканчивались. А расстроился потому, что мне приходилось дотягивать свой срок уже без Сергея, и это не давало мне покоя. Так уж, видимо, устроен человек, что не дает ему покоя чужая удача. Но мой случай — особый.

Сергею я, конечно, ничего не сказал. Все-таки я не был уверен в достоверности этой информации — от этих ментов можно ожидать всего. И я не хотел обнадеживать Сережу понапрасну. Но вскоре его самого вызвали в штаб, к начальнику оперчасти. Кликуха у того была «Лиса». Он провел с Сергеем беседу — с запугиваниями, с угрозами. Но Лис понимал, что на Сергея это все слабо действует. Поэтому сошлись на том, что если Серега попадется еще раз с каким-нибудь ножом, то с него не только все зачеты снимут, но и новое дело сошьют. На барак Сергей вернулся от опера сильно приунывшим. Таким я его еще никогда не видел.

— Сережа, что с тобой? Ты на смерть похож. Что эти суки тебе там наговорили?

— Заваривай, сынуля, — ответил Сергей. — За чаем и поговорим.

Я быстро сварганил чай и приготовился слушать друга. Он и в самом деле был сильно подавлен, поэтому я уже не хотел лезть к нему с вопросами. Лучше было помолчать и ждать, когда Сережа придет в себя и захочет сам со мной поделиться. Мы выпили чай, есть Сергей отказался, хотя я и приготовил еду довольно вкусно. И продолжил:

— Не дадут, бляди, дожить спокойно до конца срока. Берут за горло и вяжут по рукам и ногам. За почти пять лет я никогда не позволял ментам диктовать мне свои условия, свои правила игры, никогда их не боялся и готов был идти в ШИЗО, в ПКТ хоть на полгода, вплоть до «крытки». И вот сейчас, Саня, не выдержал. Слишком близка и соблазнительна свобода, а я уже так устал сидеть. Хоть ты-то меня понимаешь, а?

— Ну зачем ты спрашиваешь? Сам ведь знаешь.

Я действительно очень хорошо его понимал и еще битый час уговаривал «остепениться» — бросить этот вшивый ширпотреб и спокойно досидеть оставшиеся три месяца. Я попробовал предложить Сереже варианты.

— Давай что-нибудь придумаем. Давай ты «закосишь» на свой желудок (Сергей в зоне успел нажить себе язву) и ляжешь в санчасти до конца. Я тебя буду проведывать… Ты согласен, а? Сереж?

— Сынок, что ты несешь?! Проведывать! Да я умом там тронусь без тебя и от безделья! Да и что ты сам будешь здесь делать, без меня? Ты ведь знаешь, каким ядом козлы на тебя дышат. И все из-за этой проклятой хозобслуги, я думаю. Пока я на зоне, в бараке, в бригаде, тебя здесь никто ни словом, ни пальцем. Но стоит мне уйти, тебя ведь съедят прямо с костями. А до июля все они, эти козлы, должны уйти на свои «химии».

— Во-первых, Сережа, на мне теперь не только кости, вот уже и мясо наросло, сам говорил. Во-вторых, ты все равно освобождаешься раньше меня. А козлы разве что соли мне насыплют. Из токарей меня никто не выгонит — я точу все, абсолютно все и с закрытыми глазами. Чья школа! Ну, разве что внесут меня в общий список по уборке барака. Что в этом страшного? Как-нибудь добью свое.

— Вот именно что «как-нибудь». Мне даже и подумать об этом страшно. Короче, гори они огнем, эти зачеты. Завтра же иду в цех, начну делать нож и затем «попадусь» с ним. Мне к ШИЗО не привыкать.

От этих Сережиных планов я пришел в неописуемый ужас, поэтому буквально сквозь слезы стал выговаривать ему:

— Ну я, конечно, знал, что ты двинутый на всю свою голову, но не думал, что до такой степени. Я очередные твои 15 суток не выдержу — у меня «крыша поедет». У меня и так мозги набекрень, когда ты там сидишь. Да и вообще, ты соображаешь, что ты мелешь?! Это ж не 5 дней, даже не 5 недель — это целых 5 месяцев! И ты готов ими пожертвовать, чтобы козлы на меня не наезжали? Забудь и думать об этом!

— Да, я готов. Я готов с тобой еще 5 лет отсидеть.

— Я тоже. Но для этого надо на новый срок раскрутиться. В общем, так, Сережа: если ты — не дай Бог! — это сделаешь, я не буду с тобой разговаривать и вообще… попрошусь на другую зону. Пойду в штаб и пожалуюсь на тебя. Скажу, что ты меня истязаешь и заставляешь член в рот брать. Ну, я найду, что сказать.

— Заставляю?! — Сергей засмеялся, засмеялся так звонко, так искренне и легко, что и у меня этот его смех вызвал ответную улыбку. — Да тебя за уши не оттянешь!

— Дурак ты, Серега, и шутки твои дурацкие, — сказал я вполне серьезно и нахмурился, изобразив оскорбленное достоинство.

— Ладно, сынок. Не сердись на меня. Я ведь хочу как лучше. Что-нибудь придумаем, как тебя уберечь от этих козлов. — И он начал излагать свой план. — Для начала надо Виталику письмо на больничку переправить — спросить, не собирается ли он возвращаться в зону. Но это, я думаю, не лучший вариант. Виталик такая хитрая лиса, не хуже нашего опера, что просто ужас. И не дурак он. Боюсь, что он догадывается, чем мы занимались в каптерке и в кабинете у Длинного. У него у самого что-то в этом роде было, он мне как-то по пьянке признался, да я тогда этому значения не придал. Короче, попробую я тебя на 10-й барак перевести. Там и земляки у тебя есть. Стоят они уже неплохо, в обиду не дадут. Работать будешь на токарном, но только по дереву. Это и проще, и интересней. Но перевести тебя туда будет не так-то просто. Я ихнего отрядного совсем не знаю. Он как-то без ширпотреба обходится.

— Да, — согласился я с Сергеем, — земляки у меня на 10-м свои в доску. Двое из них даже из нашего района, с Гражданки, Вовка с Петроградской, а Сашка Соколов с Васи.

— С кого? — не понял Сергей. — С какого такого Васи?

— Да с Васильевского острова. Ленинград состоит из островов. Васильевский — самый старый и самый большой, на нем практически и основался Петербург. Но самое первое строение города — Петропавловская крепость — находится на Заячьем острове. В белые ночи, Сережа, да и вообще, можно с ума сойти от красоты!

— Ничего, держись, сынок, скоро и ты все это снова увидишь. А я…