Десять поворотов дороги - Оак Баррель

***

Когда Кир, с честью выполнив задание по доставке дров, ослицы и отрока и заслужив тем самым звания «офигенский жох» от Щупа, вернулся в таверну, то обнаружил всех примерно в тех же позах и при тех же разговорах, только пустой посуды значительно прибавилось.

– Меня все детство пугали троллями под мостом, только я до сих пор ни разу не слышал, чтобы они вот так вот нападали на людей почем зря. Если в горах только, в диких местах. А тут – нате, у города! Дед, помню, показывал нам с братьями троллий палец. Хрен знает, может, и вправду, а может, просто кусок бычьего хвоста. Так, пацанов стращать, – вещал Гумбольдт за кружкой пива.

– Всем в детстве рассказывали про королей Вырви-глаза и Руби-ноги. Помнишь, Хвет? Ты еще орал во сне. И про эту, не помню какую, битву?

– Кумскую… – вставил Гумбольдт, знавший все на свете страшилки. – Вообще, не может быть, чтобы тролли с гномами были заодно. Полная хрень, хоть я ни тех, ни других в глаза не видел. Все знают, они на одном поле не присядут.

– А я тролля однажды видел, – встрял из угла Бандон, которого все считали спящим. – Там еще, когда дома жил. Шли мы вечером с охоты, смотрим: на горизонте кто-то идет, здоровый, как та статуя. Отец сразу сказал: мол, тролль это, тихо, а то заметит, голову оторвет.

– Может, это дед твой шел?

– Да не. Дед с нами был. Сшиб палкой здорового бабуина, а мы тащили. До сих пор помню: зубищи как молотки. Точно тролль был. А гномов нет, гномов у нас там не было.

– Ну, что делать будем?

– Что будем? Выступать будем. Жрать-то надо, – подвел черту в разговоре Хвет. – Идем, посмотрим, что тут да как. Бандон, за тобой Кляча.

***

Прервемся на минуту в повествовании, чтобы немного осмотреться – ведь, путешествуя вместе с бродячей труппой, не обойти и нам художественного ремесла, как бы мы ни старались.

Из тех обрывочных фрагментов, которые терпеливый читатель преодолел, льстя самолюбию автора, могли сложиться догадки об амплуа и положении каждого из артистов. Скорее всего, вы окажетесь правы в своих догадках – но и я, чтобы избежать обвинений в нерадивости, представлю ниже результаты поверхностной ревизии.

«Так кто ж вы наконец?!» – спросим мы вслед за классиками…

Хряк и Гумбольдт – два клоуна-самородка, гвоздавшие друг друга на представлениях буквально и изустно, оба острые на язык и заносчивые каждый по-своему. Первый – приземистый жизнерадостный толстяк, скабрезный, едкий живчик, улыбающийся всей своей натурой – от сальных выпуклых губ до кривых ножек под круглым брюхом. Второй – вытянутый в оглоблю меланхолик с птичьим лицом, на котором узко посаженные глаза лепились к длинному, горбом выступающему носу. Бледный рот его тянулся скобой к вздернутым сутулым плечам, подобно окаменевшей гримасе скуки, а руки, будто лишенные суставов, свисали плетьми, по всей длине касаясь тощего тела. Таковы Хряк и Гумбольдт.

Хвет и Аврил – неписаные в уставе главари труппы – рыжие, кареглазые, гибкие, живые как ртуть певцы, плясуны и акробаты. Сестра чуть выше брата, брат чуть поспокойней сестры. Умные и верные друг другу, прошедшие вместе многое и немногим верившие, наученные уличной жизнью беспризорники.

Огромный, как гора, чернокожий силач Бандон, коего описывали мы выше, выступал сообразно своей натуре со здоровенной чугунной гирей, тягал со зрителями канат, подымал телегу за ось – и прочее, и прочее, чему способствовало сложение. Не всегда ум его поспевал за летучей превратностью бытия, но уже само занимаемое им пространство превращало его в некое подобие государства, границы которого обходили стороной марширующие полки событий. В случае крайней необходимости в дело вступали руки и ноги, дававшие фору быку-двухлетке, и на том проблемы обычно пресекались (если не считать хронического отсутствия денег и подходящего размера башмаков).

Кира же, спасенного и прибившегося к команде, пристроили декламировать баллады, накрепко запретив встревать в политические дебаты (что самозабвенно нарушалось). Отчего-то тяготевшая ранее лишь к веселым песням Аврил тут же и весьма крепко полюбила ремесло чтеца, выступая у того вторым голосом. Обратное – приучить его к акробатическим фигурам и танцу – у нее никак не выходило: парень был гибок, как кочерга, и примерно в тех же пропорциях сложен. Однако не чурался выступления с макаком, серьезным голосом выкрикивая предсказания, которые Педант вытаскивал из шкатулки.

Остановившись на постоялом дворе, артисты вывешивали лоскутный флаг, а Хряк с Гумбольдтом рисовали на заборе афишу, ибо тратиться на бумажные не имелось возможности и толку – дикая в привычках провинциальная публика их немедленно срывала, применяя в хозяйстве.

Вечером, если позволяла погода, объявлялось гала-представление, в котором клоуны тузили друг друга, Хвет вязался узлами и скакал, как тысяча чертей, Аврил танцевала под дудку, Бандон метал гирю, Кир читал про рыцаря, многое измышляя на ходу, а Педант раздавал зрителям их судьбы.

Представление повторялось раз-другой, после чего труппа снова пускалась в путь.

Такова «Прыгающая лягушка», чтоб вы знали.

Глава 10. ТО ЕЩЕ УТРО

Отвратительное мелкое существо! Жалкий комок перьев! Как ты можешь орать так громко? Для чего ты встаешь так рано? С первыми лучами солнца. Под самыми окнами. О, мать природа! Зачем создала ты в своей бесконечной фантазии это сомнительное чудо? Зачем внушила ему размножаться и призывно верещать в листве? Ведь есть же безмолвные черепахи. Есть далекие городов пингвины. Кроты, копошащиеся во тьме. Улитки. Снежный человек, оглашающий эхом пустоту. Отчего прямо здесь, неизменно и неотвратимо этот казус эволюции пронзает воздух своими криками – в такую рань и так неустанно?..

***

Невыспавшийся Хвет по нитке клевал кусок холодной утятины, сидя за столом под навесом. Рядом дымилась чашка горячего бульона с растертыми травками, спасающими от похмелья. Во всяком случае, считалось, что они помогают. Женщины Кварты обладали поистине варварским упрямством, когда вопрос касался стаканчика-другого для поправки здоровья после бурной ночи. Жены, сестры и даже дочери от четырнадцати и старше за поколения приобрели удивительное чутье на то, когда, сколько и что можно пить в их присутствии – как и мужчины, путем естественного отбора, усвоили, что в этом деле не стоит спорить.

Во взгляде Хвета сквозила мука, щедро сдобренная пахучим сбором и осознанием того, что ничего крепче бульона ему не светит – по крайней мере до вечера после представления. До вечера, до которого еще надо было дожить… И представления, которое еще надо было перетерпеть… Путь казался отчаянно бесконечным, а счастье недостижимым.

В солнечном пятне в пыли возились, воркуя, голуби, на которых с крыши какой-то потемневшей от времени постройки безразлично взирал большой вылинявший кот самой разбойничьей наружности. Оба уха его были до основания изорваны, нос располосован и смят, а от левого глаза вниз тянулся широкий черный рубец. Судя по героическому виду, зверь был отцом большинства котят в округе на протяжении многих лет и не собирался сдавать позиции. В его глазах тлел неукротимый вызов самому времени. Какой-нибудь вялый наследный принц рядом с Его Кошачеством выглядел случайным плевком Вселенной на тротуаре. Рядом за забором квохтали куры, раскапывая сор, и блеяла одинокая овца – безусловная дура и ханжа, покрытая слоем ваты.

Пестрый ком из яркого света, квохтанья и голубиной возни колоколом бился внутри головы молодого человека, который то и дело клевал носом, роняя рыжие букли, и тут же вздрагивал от их прикосновения к носу, закидывая голову с видом наигранной бодрости.

Аврил старательно не замечала его мук, занимаясь с Педантом, который (редкостная сволочь!) ни в какую не хотел вытаскивать счастливые карты из шкатулки, а когда соизволял произвести этот поразительный фокус, норовил сожрать карту, заметно предпочитая бубны. Сейчас разворачивалась битва за неповинного в грехах королевы и короля валета, будущее которого казалось темным, как обезьяний желудок.

– У-ук!

– Дай сюда, дрянь!

– У-ук!!!

– Я что тебе сказала?!

– Ох… – внес свою лепту Хвет, отворачиваясь от бульона, который никак не хотел обращаться в пиво.

– А ты вообще заткнись! – прикрикнула на него сестра, сердито поджимая губы.

– Если есть несчастный, кто женится на тебе… пусть он лучше в судорогах помрет до вашего знакомства… это честно и милосердно, в конце концов.

– Не учись хамить у Гумбольдта, опарыш, – отрезала Аврил. – Пей бульон и иди проспись до представления. Таскаешься со шлюхами по ночам! Что я скажу матери?

– Она умерла, – слабо сопротивлялся Хвет, надавливая пальцами на виски.

– Что я ей скажу, когда мы встретимся в небесах? Что младший скатился до свинарника, где пьет, жрет и трахается, как боров?