Неприкасаемый чин - Кирилл Казанцев

– Он самый, – мужчина неприязненно смотрел не на визитера, а на участкового полицейского, демонстративно дефилировавшего вдоль забора со стороны улицы. Чувствовалось, что милицию-полицию ветеран войны в Афганистане ненавидит «по определению».

– Дочь ваша, Наталья, дома?

– Нет ее. В чем дело? Вы из полиции пришли?

– Из хуиции, – нагло перешел на развязный тон Колян.

– Ну так, если из хуиции, то и иди себе нах, – посоветовал Павел Бабарыкин.

– Ты что, гад, делаешь? – зашипел Колян. – На хрена кипишь в Интернете поднял? Дочку его трахнули! Нашел чем гордиться. Подумаешь, дело большое! С кем не бывает? А шуму, будто его орденом наградили. Людей в городе волнуешь. В таких случаях тихо сидеть надо и не высовываться, сор из избы не выносить. И девчонке стыд, и тебе проблемы.

Бабарыкин резко вскинул руку, схватил Коляна за воротник, притянул к себе, а секатор ткнул в промежность.

– Ты, щенок! Пока такие, как ты, под стол в детском саду ходили да уроки в школе прогуливали, я кровь в Афгане проливал. Ребят из-под огня вытаскивал. Они не за то погибли, чтобы такая мразь, как ты, и твой хозяин Бахрушин воздух отравляли!

Пальцы Бабарыкина сильнее сжали воротник Коляна. Тот уже задыхался, дергался. Участковый решительно направился к крыльцу.

– Что здесь происходит, гражданин Бабарыкин?

– Ты сам знаешь, что здесь происходит, раз с ним приехал на машине Бахрушина, – негромко проговорил Павел, разжимая пальцы, и повертел перед носом Коляна секатором с разведенными лезвиями. – Отойди, от греха подальше. Ты же погоны офицерские носишь. Не погань их лишний раз… Отойти! – внезапно командно крикнул. – Тебе майор десантно-штурмового батальона приказывает, старлей.

Участковый-старлей машинально попятился, растеряв грозный вид. Павел смотрел в глаза Коляну, тот заморгал, а потом негромко проговорил:

– Я что? Я просто перетереть с тобой приехал, майоришко. Ну да, ДБШ – это круто: «Батарея, огонь!», «Летят самолеты и танки горят!» Но все это в прошлом. А теперь ты никто и звать тебя никак. Со мной повоевать еще можешь, а ты, дурак, против Бахрушина пошел. Его не сковырнешь. Он здесь всему хозяин. Потому и не дергайся. Слюнку зря не трать. Вот тебе мой совет или приказ, считай, как хочешь. Все свои сраные записи в Интернете как можно скорее удалить, дочку не позорить. А за все неудобства вот тебе тысяча баксов от чистого сердца, – Колян положил на узкий подоконник веранды скрученные в трубку купюры, перетянутые резинкой.

– Он деньгами от нас откупиться решил? – криво ухмыльнулся майор-десантник в отставке.

– А чем еще откупаются? Ясное дело, деньгами. Хозяин мог бы и не давать. Честно говоря, не стоит «мочалка» твоей дочки штуки зелени. Но это Анатолий Игоревич так решил. Он щедрый. Я только передать и предупредить приезжал.

– Ну так вот, «передатчик», передай своему хозяину, что в таких делах откупиться можно только кровью.

– Короче, – осмелел Колян, посчитав фразу простой словесной угрозой. – Взял деньги и заткнулся. А то еще что-нибудь похуже с твоей Наташкой случится. Покалечат, например. Дороги, которыми она ходит, узнать нетрудно. И тогда сам виноват будешь, за задницу себя кусать станешь, да только поздно будет. Или дом твой сгорит, даже свидетели найдутся, что загорелся он от шаровой молнии.

Водитель Бахрушина повернулся на каблуках и пошел к калитке. Возле уха что-то просвистело. Сперва Коляну показалось, что это пролетел камень, но, выйдя на улицу, он столкнулся с участковым. Тот стоял у самой калитке, держа на ладони скрученные в трубку деньги.

– Не взял? – откомментировал очевидное участковый.

– Себе же хуже сделал, – Колян взвесил в ладони деньги и опустил их в карман. – Поехали.

«Лексус» уезжал под оживленное перешептывание пенсионерок на лавочках. Даже они были в курсе того, что Наташку изнасиловали – проинформировать старушек постарались дети и внуки, вычитавшие эту новость в Интернете.

– А я и теперь не верю, что это Бахрушин сделал, – шипела на соседку седая старушка с лицом бывшей учительницы младших классов. – Анатолий Игоревич человек хороший. Плохого никогда не делает.

– Скажешь тоже, Петровна. А откуда тогда его богатство взялось? Он его, что – честно заработал? Вот твой муж-покойник всю жизнь до самой смерти на химкомбинате за десятерых вкалывал… – пыталась достучаться до разума седой старухи более прогрессивно настроенная соседка.

– Он и умер-то у нас прямо на лестнице в подъезде, как на работу пошел в ночную смену. Термосок я ему собрала, а Миша и просит: «Дай похмелиться». А я не дала, вытолкала на лестницу неопохмеленного. Доктор потом сказал, если б налила ему сто грамм, то жил бы. Вот как. Сердце у него не выдержало.

Соседка, слышавшая эту душещипательную историю уже раз двадцать, терпеливо дождалась ее трагической развязки и продолжила «перевоспитание»:

– Работяга твой Миша был хороший, хоть и пил крепко, царствие ему небесное. Мог и после работы выпить, и перед, и во время, но никогда вместо работы не пил. А это для мужика главное, тем они на этом свете и держатся. Вот только что он за жизнь свою заработал? На еду и ту не всегда хватало. До сих пор в вашем доме крыша течет. Бахрушин же все свое богатство украл. У людей украл, у нас с тобой. А ты говоришь, хороший он.

– Все крадут. Без этого не бывает. Вот ты хочешь, чтобы на его месте новый человек появился. А что это даст? Анатолий Игоревич уже накрал сколько мог, а новый станет в четыре руки под себя грести. Только хуже сделается. К тому же Бахрушин справедливый. Весь городской бюджет на химкомбинате держится. Пенсия у нас хоть и маленькая, а регулярно платят. К праздникам иногда пенсионерам продуктовые подарки дает: пачку гречки и бутылку масла подсолнечного. На выборы всегда дает.

– Ага, дает! – возмутилась соседка. – И масло, и гречка просроченные, в крупе моль шевелится, их бы все равно выбросили.

– Но есть-то можно. Гречку на сковороде прокалишь и все, нет моли, сдохла. А маслу-то что сделается?

– Я просроченное не ем… Руки он распускает. Вон, рассказывали, автомеханика, который ему плохо тормоза в машине отремонтировал, лично ногами бил, три ребра сломал, и сотрясение мозга еще у него определили.

– Строгий он у нас, но справедливый. Зря бить никого не станет. С нашими людьми по-другому нельзя. Иначе порядка вообще не будет.

– Так ведь он Наташку Бабарыкину с подружкой изнасиловал! Про это в этом, как его там, тырнете написано. Весь город говорит. И все равно, он для тебя хороший, справедливый? Это, по-твоему, Петровна, порядок называется?

– Вранье это. Зачем ему насиловать, когда он любую бабу купить себе может? Да и жена у него есть…

Спор продолжался. Пенсионерки заранее знали, что каждая из них останется при своем мнении. Но нужно же чем-то занять время.

Павел Бабарыкин подстриг разросшиеся кусты гортензии, бросил срезанные ветки в кострище, где подсыхала скошенная в саду трава. Затем, мягко ступая, поднялся в дом. Из-за приоткрытой двери комнаты дочери слышались сдавленные всхлипывания. Отец осторожно вошел. Наташа сидела за письменным столом перед стареньким компьютером. Голова лежала на скрещенных руках. Девушка вздрагивала. Бывший майор ВДВ погладил дочь по светлым волосам.

– Не надо плакать. Ты же у меня сильная.

– Я не из-за себя плачу. Я из-за Таньки. Как она могла? – не поднимая головы, Наташа тронула компьютерную мышку.

Погасший экран осветился. На нем застыло, вызванное по ссылке с какого-то ЖЖ изображение. Танька сидела на заднем сиденье машины с раскрытым ртом и смотрела прямо в объектив камеры. Павел щелкнул клавишей. Экран ожил, послышался Танькин голос. Она неторопливо рассказывала о том, что распространяемая в последнее время в Интернете информация о Бахрушине – ложь и форменный поклеп. Мол, ее – Таньку – никто не насиловал. Про Наташу подруга не обмолвилась ни словом. Но из этого выходило, что и Бабарыкину владелец химкомбината не насиловал…

– Ну как она могла? – вновь задала вопрос Наташа. – Ее запугали?

– Бахрушин и к тебе своего шофера присылал, – признался Бабарыкин. – Деньги предлагал – тысячу долларов отступных, чтобы я все странички из Сети удалил. Я его на порог не пустил. Прогнал.

– Значит, Таньку просто купили? И она продалась? – Наташа подняла голову.

– Выходит, что так. Ты Таньку не осуждай. Никто не знает той грани, за которой человек сломается. Это я тебе ответственно говорю. На войне насмотрелся и не такого. Сломать может страх, деньги, боль. Ее запугали, наверняка.

– Я пойду с ней поговорю. Пусть она мне в глаза посмотрит.

– Бахрушин через своего шофера и тебе угрожал. Так что ты одна теперь не ходи. Да и подумай десять раз, что именно ты Тане скажешь. Не стоит подругу терять.

Наташа уже справилась со слезами, лишь глаза предательски поблескивали. Она выключила компьютер и обняла отца.

– Я люблю тебя, папа, – проговорила она.