Три года (ЛП) - Сен-Жермен Лили

— Надень это, — говорит он. — Пока у тебя есть шанс. Сейчас середина чертовой зимы, чолита, ты замерзнешь до смерти, прежде чем Дорнан вернется.

Я натягиваю футболку через голову, и через несколько секунд его слова доходят до меня.

— Что ты сказал? — шепчу я.

Он просто смотрит на меня.

— Поторопись, няня. Нам нужно уйти отсюда.

Я отступаю, пытаясь уйти от иглы. Проспект поднимает руки в примиряющем жесте.

— Это чертово лекарство. Не дашь ей это сделать, я переверну тебя и воткну тебе в голую задницу. — Мои глаза расширяются, и это, кажется, его забавляет. — Я имею в виду лекарство. Черт, девочка, он действительно много сделал с твоей хорошенькой головкой.

Я закатываю глаза. Меня загнали в угол комнаты, и мне некуда идти.

Моя мать говорит тихо, ее слова лишены каких-либо эмоций.

— Тебе нужны антибиотики. Твой порез нагнивает.

Я протягиваю к ней руку и недоверчиво качаю головой.

— Это не порез, — говорю я со слезами в горле, сквозь тугой горячий комок горечи. Я вздрагиваю, когда она втыкает иглу мне в плечо и нажимает на поршень. Жалит. Сильно.

— Бл*ть! — кричу я, отдергивая руку.

Она пожимает плечами.

— Густое лекарство. Для него нужна большая игла.

Теперь мне хотелось бы, чтобы это был героин.

— Бл*ть! — повторяю я, массируя руку. Все мое плечо горит, напоминая о прививке от столбняка, которую мне пришлось сделать перед поездкой в Таиланд на пластическую операцию. Всего несколько месяцев назад. И это снова напоминает мне.

— Сейчас зима? — спрашиваю проспекта. — Какой сейчас месяц?

Он шевелит бровями.

— Теперь тебе нужно чтобы я ответил?

Я закатываю глаза, сжимая руку.

— Я умру здесь, а ты даже не можешь сказать мне, какой сейчас, черт возьми, месяц?

— Сейчас ноябрь, — тихо говорит моя мама. — Третье ноября.

Третье ноября. Я считаю в уме, уверенная, что она лжет. Потому что, если сейчас ноябрь, это значит, что я здесь уже три чертовых месяца.

Я задыхаюсь, пытаясь втянуть воздух, но мое горло сжимается в панике. Я хватаюсь за горло.

— Три месяца? — визжу я. — Я здесь уже три чертовых месяца?!

Я задыхаюсь. Я умру здесь. Три. Чертова. Месяца? Это не может быть правдой. Проспект протягивает мне руку, может быть, чтобы помочь, я не знаю, но я отбрасываю ее, стуча по его твердой груди своими трогательно слабыми кулаками. Он легко ловит мои запястья, прижимая меня спиной к стене. Я смотрю и вижу, что там стоит моя мать с аптечкой в одной руке, ее работа, по-видимому, уже закончена.

— На что, черт возьми, ты смотришь? — кричу на нее. Я вдруг чертовски полна ярости. Тону в ней. — Ты чертов предатель!

— Эй, — говорит парень, но я игнорирую его, обращаясь к матери.

— Тебе выпала доля быть моей матерью, пока я умирала здесь три чертовых месяца?

Мои слова едва пробиваются сквозь наркотический туман, окутывающий ее, но они пробиваются. Она слегка хмурится, наклоняя голову набок.

— Эй, девочка, — говорит парень, поворачивая меня к себе за подбородок. Слезы наполняют мои глаза, когда я смотрю в его кобальтово-голубые глаза.

— Скажи мое имя! — кричу я на него. — Я здесь уже три чертовых месяца, она ― моя мать, а ты даже не можешь называть меня по имени?!

Я измождена. Опускаю руки по бокам, и в ответ он слегка ослабляет хватку.

— Джульетта, — говорит он со своим сильным акцентом.

Какое-то время мы смотрим друг на друга, в его взгляде ничего невозможно прочесть, пока в конце концов он не отрывается, обращаясь к моей матери.

— Теперь ты можешь идти.

Она уходит так же осторожно, как и вошла, наткнувшись на дверной косяк. Дверь закрывается с тихим щелчком, и как только она уходит за пределы слышимости, мы снова смотрим друг на друга.

— Ты мог бы мне помочь, — говорю я в отчаянии. — У меня есть деньги.

Он неохотно улыбается, отпуская меня и отступая назад.

— Нет, нет, нет, — говорит он, махая пальцем перед моим лицом. — Я не могу тебе помочь. Я брат-цыган. А ты убийца цыган.

Я фыркаю.

— Ой, правда, ты брат-цыган? Где твоя татуировка? Где твой кожаный жилет? Хм?

Он улыбается, его глаза блестят, он поднимает футболку и поворачивается так, чтобы я могла видеть его спину. Огромная, свеженанесенная татуировка изгибом украшает всю его верхнюю часть спины, идентичная той, которую Джейс носит на спине. БРАТЬЯ-ЦЫГАНЕ.

Черт.

— О, — говорю я.

Парень понимающе смотрит на меня через плечо, сбрасывая футболку так, что она снова прикрывает его торс. Повернувшись ко мне, он долго смотрит на меня, прежде чем заговорить.

— Не пытайся заставить ее помочь тебе, — говорит он, указывая большим пальцем на дверь. — Может быть, она и похожа на твою маму, но между ее ушами больше ничего нет, девочка. Ничего, кроме братьев-цыган.

Я уныло откидываюсь назад. Он абсолютно прав. Ее мозг полностью вытрахан. Ей не помочь. Бесполезно.

— И вообще, как ты ввязался в эту жизнь? — спрашиваю я, пытаясь продолжить разговор. Внезапно мне стало страшно оставаться здесь одной. Я не хочу, чтобы он уходил. С ним легче справиться, чем с Дорнаном.

Его татуировка мелькает в моей памяти, и внезапно мое сердце замирает. Я цеплялась за надежду, что он сможет мне помочь, но теперь парень один из них. Чертов брат-цыган с обязательными чернилами, определяющими его судьбу.

Но он мне помог. Позволил принять душ. Принес одежду. Лекарство. Привел мне мою глупую мать. Меня это так путает ― его случайные добрые поступки, несмотря на то, что мы должны быть врагами, сбивают с толку. Моя голова взрывается.

Он ухмыляется, сверкая красивыми зубами.

— Это была из-за женщины, — говорит он, открывая дверь и выходя в коридор. — Это всегда происходит из-за женщин.

Он закрывает дверь, и я снова остаюсь одна, а его слова застряли у меня в голове.

Глава 12

Дорнан приходит однажды утром, пару дней спустя. Меня рвет, моя голова опущена в ведро. Он выглядит раздраженным.

— Я думал, ты сказала, что ей лучше, — говорит он кому-то позади него.

Дорнан отходит в сторону, и позади него я вижу, как стоит моя мать, выражение ее лица снова пустое. Чертова наркоманка.

Она не отвечает ему, и он щелкает пальцами.

— Кэролайн!

Она спешит вперед, забирая в углу ведро, в котором находится только моя моча. Мне даже больше не стыдно, что эти люди обращаются с отходами моего тела. Все это стало пугающе знакомым.

Он пристально смотрит на мою мать, пока она не выходит из комнаты, моча плещется в ведре, когда женщина проходит мимо меня. Я подумывала высунуть ногу и поставить подножку этой тупой суке, но тогда буду тем, кто обоссыт весь пол. А здесь и так достаточно грязно.

Дорнан ждет рядом со мной, пока я заканчиваю выплевывать кишки, а мама спешит обратно в комнату с чистым ведром.

— Кэролайн, — говорит Дорнан нетерпеливым тоном. — Что, черт возьми, с ней не так?

Я сажусь, вытираю рот тыльной стороной ладони.

— Помимо очевидного, — насмехается он, пренебрежительно глядя на меня.

— Я думаю, ее рана гноится, — торопливо говорит она, не встречаясь с ним взглядом.

— Ты думаешь? ― переспрашивает. — Или ты знаешь?

— Я уверена на девяносто процентов, — отвечает она. — Кроме того, у нее развилась пневмония. Холод ей не помогает.

Он кивает, проводя языком по зубам.

— Убьет ли ее сепсис?

Мама пожимает плечами, а я слушаю с интересом.

— Да, мам, — отзываюсь я ядовитым тоном. — Это меня убьет?

Она выглядит совершенно растерянной, глядя то на Дорнана, то на меня своими жалкими, наполненными наркотиками глазами, которые мне хотелось бы просто вырвать и раздавить пятками. Дорнан смеется.

— Дай ей это чертово лекарство и убирайся, Кэрол, — коротко говорит он. — Не слушай, что она говорит. Она такая же сумасшедшая, как и ты.

Я невесело смеюсь, подтягивая колено перед собой. Когда моя мать готовит шприц, полный антибиотиков, я начинаю напевать песню из моего детства, еще до того, как моей матери окончательно выебли голову, и она все еще знала мое имя.