Железный бурьян - Уильям Кеннеди

И я приду к вам петь еще.

Ах ты, птичка черная! Встрепенулась!

III

Руди, пьяненький после шести стаканов пива, отправился один искать ночлег, а Френсис, Элен и Махоня пошли назад по Грин-стрит и по Медисон к миссии. Проводим Махоню домой и снимем комнату в гостинице «Паломбо», согреемся, ляжем, вытянем ноги. Потому что у Френсиса и Элен есть деньги: пять долларов семьдесят пять центов. Два остались от тех, что Френсис дал ей прошлой ночью, да три семьдесят пять из кладбищенского заработка — в «Позолоченной клетке» истратили мало, две трети выпивки поставил Оскар.

К полуночи город замер, и луна была белой, как первый снег. По Пёрл-стрит медленно проезжали редкие автомобили, в остальном все было тихо. Френсис поднял ворот пиджака и поглубже засунул руки в карманы. Возле приюта луна осветила Сандру, сидевшую на прежнем месте. Они подошли посмотреть. Френсис сел на корточки и потряс ее.

— Ты уже протрезвела, леди?

Сандра окуталась молчанием. Френсис сдвинул назад ее капюшон и при ярком свете луны увидел на ее носу, щеке и подбородке следы зубов. Он помотал головой, чтобы яснее видеть, — и увидел, что на руке у нее отгрызен один палец и мясо между большим и указательным.

— Собаки до нее добрались.

Он повернул голову: на той стороне улицы, в полуосвещенном углу, сидела и ждала красноглазая дворняга. Он кинулся к ней, схватив по дороге камень, псина побежала в проулок, а Френсис подвернул ногу на высунувшемся из тротуара кирпиче и растянулся во весь рост. Потом встал, тоже раскровененный из-за дворняги, и пососал ссадины.

Когда он переходил улицу обратно, с Бродвея налетели домовые в тряпье и масках и заплясали вокруг Элен. Махоня, склонившийся над Сандрой, выпрямился, а домовые заплясали еще свирепее.

— Две ноги, два уха и большое брюхо, — закричали они Элен. Она попробовала подобрать живот, но домовых это только раззадорило.

— Эй, ребята, — крикнул Френсис. — Отстаньте от нее.

Они продолжали плясать, и домовой с черепом вместо головы ткнул ее в живот палкой. Она хотела стукнуть его по черепу, а в это время другой домовой выхватил у нее сумочку, и они бросились врассыпную.

С криком «Чертенята, паршивцы!» Элен погналась за ними. Френсис с Махоней пустились следом, топая по ночной мостовой и уже потеряв из виду мальчишку с черепом. Домовые разбежались по проулкам, попрятались за углами и стали недосягаемы.

Френсис обернулся к далеко отставшей Элен. Она плакала и задыхалась, согнувшись почти пополам в приступе горя.

— Сучьи дети, — сказал Френсис.

— Ой, деньги, — простонала Элен. — Деньги.

— Он ушиб тебя палкой?

— Кажется, нет.

— Да какие там деньги? Завтра еще достанем.

— Большие.

— Что большие?

— Там, кроме этих, было еще пятнадцать долларов.

— Пятнадцать? Откуда у тебя пятнадцать?

— Твой сын Билли дал. В тот вечер, когда нашел нас в «Испанском» Джорджа. Ты уже валялся, а он дал нам сорок пять долларов — все, что при нем было. Тридцать я тебе отдала, а пятнадцать у себя оставила.

— Я смотрел в сумке. Там не было.

— Я их за подкладку засунула, чтобы ты не пропил. Я хотела выкупить чемодан. И комнату снять на неделю — передохнуть.

— Черт подери, теперь у нас ни гроша. Всё ваши бабьи хитрости.

Тоже никого не догнав, вернулся Махоня.

— Ну и шпана здесь, — сказал он. — Элен, ты как?

— Хорошо, я хорошо.

— Не зашибли?

— Да вроде ничего.

— А Сандра-то, — сказал Махоня. — Умерла.

— Еще хуже, — отозвался Френсис. — Ее обгрызли.

— Надо внести ее, пока не догрызли, — сказал Махоня. — Я вызову полицию.

— А ты думаешь, ее можно внести? — спросил Френсис. — Она ведь и протрезветь не успела.

Махоня ничего не ответил и распахнул дверь миссии. Френсис поднял Сандру из пыли и внес в дом. Он положил ее на старую церковную скамью у стены и накрыл ей лицо колючим одеялом — последний подарок Сандре от мира.

— Будь у меня четки — я бы почитала над ней, — сказала Элен, сев на стул возле скамьи и глядя на труп Сандры. — Они у меня лежали в сумочке. Я носила эти четки двадцать лет.

— Посмотрю с утра на пустырях и в урнах, — сказал Френсис. — Они объявятся.

— Наверно, Сандра мечтала о смерти, — сказала Элен.

— Да ну, — отозвался Френсис.

— На ее месте я бы мечтала. У нее уже была не человеческая жизнь.

Элен посмотрела на часы: двенадцать десять. Махоня звонил в полицию.

— Сегодня святой день обязанностей, — сказала она. — День всех святых.

— Ага, — сказал Френсис.

— Я утром хочу пойти в церковь.

— Ладно, иди в церковь.

— Пойду. Хочу слушать мессу.

— Слушай. Это завтра. А что нам сегодня делать? Куда мне тебя спать девать?

— Можешь остаться здесь, — предложил Махоня. — Кровати все заняты, но можешь спать здесь, на скамьях.

— Нет, — сказала Элен. — Мне что-то не хочется. Можем пойти к Джеку. Он сказал, можно приходить, если захочу.

— Это Джек сказал? — спросил Френсис.

— Это его слова.

— Тогда нечего рассиживаться. Джек — ничего. Клара — стерва бешеная, а Джека я люблю. Всегда любил. Это точно, что он так сказал?

— «Приходи когда захочешь» — я уже в дверях была.

— Хорошо. Тогда мы двинулись, Махоня. Насчет Сандры постараешься?

— Все остальное беру на себя, — сказал Махоня.

— Ты знаешь, как ее фамилия?

— Нет. Никогда не слышал.

— Теперь это не имеет значения.

— И раньше не имело, — сказал Махоня.

Френсис и Элен шли по Пёрл-стрит к Стейт, которая вот уже двести лет была самым центром городской жизни. Один трамвай полз вверх по крутому склону Стейт-стрит, другой скатился им навстречу, свернул на Пёрл. Из ресторана «Уолдорф» вышел мужчина, поднял воротник пальто, запахнул лацканы, поежился и пошел дальше. Пальцы у Френсиса коченели, иней расцветал на крышах автомобилей, прохожие выдыхали зыбкие султаны пара. Из люка посреди мостовой вдруг хлынул пар и растаял в воздухе. Источник его представился Френсису подземным жителем: огромная человечья голова с заведенными в уши трубами, пар бьет из гнойной раны в черепе.

Альдо Кампьоне, шедший по другой стороне Норт-Пёрл, сделал рукой тот же двусмысленный жест, что и давеча в баре. Пока Френсис раздумывал над его смыслом, из тени на свет фонарей вышел тот, кто сидел тогда рядом с Альдо, и жест Альдо стал понятен: Альдо хотел представить Френсиса Дику Дулану, бродяге, который пытался отхватить ступню Френсису мясным секачом.

— Я ходил сегодня к мальчику на могилу, — сказал Френсис.

— К какому мальчику?

— К Джеральду.

— Ты ходил? — сказала она. — Это в первый раз, что ли? Вроде в первый.

— Да.

— Ты думал о нем в последние дни. На прошлой неделе его помянул.

— Я все время о нем думаю.

— Что это на тебя нашло?

Френсис увидел улицу, лежавшую перед ним: Пёрл-стрит, центральный сосуд города — когда-то его города, теперь — чужого. Коммерческая топография ее неприятно удивила Френсиса: столько нового, столько магазинов позакрывалось, о которых он и не слышал. Кое-что осталось прежнего: Уитни, Майер, старая Первая церковь над Клинтон-сквер, библиотека Прейна. Он шел; булыжник под ногами превратился в гранитные плиты, дома — в магазины, жизнь обветшала, умерла, возродилась, и видения того, что было, и того, что могло бы быть, пересеклись в зрачке, не способном припомнить одно и истолковать другое.

Что бы ты отдал, Френсис, чтоб никогда отсюда не уезжать?

— Я говорю, что на тебя нашло?

— Ничего на меня не нашло. Просто думаю о всякой всячине. Вот эта улица. Когда-то она была моя.

— Не надо было продавать ее, если мог обойтись.

— Деньги. Я не о деньгах толкую.

— А я и не думала, что о деньгах. Это я для смеху.

— Смеху мало. Говорю, я был на могиле Джеральда. Я с ним разговаривал.

— Разговаривал? Как разговаривал?

— Стоял и с травой трепался. Умом, наверно, тронулся, как Руди. Он штаны на ходу теряет.

— Ты не тронулся, Френсис. Это потому, что ты здесь. Не надо нам здесь оставаться. Надо уехать куда-нибудь.

— Правильно. Вот куда нам надо. Куда-нибудь.

— Больше не пей сегодня.

— Слушай. Не лезь ты мне в печенку.

— Пожалуйста, не пей. Не надо тебе пить.

— Такого трезвого, как я, ты за неделю не встретишь. Вот какой я трезвый. На той стороне улицы было. Вот что было: Билли мне кое-что сказал про Энни. Я тебе не говорил. Билли мне сказал про Энни: она никому не рассказала, что я его уронил.

— Кому не рассказала — полиции?

— Никому. Ни одной живой душе. Ни Билли, ни Пегги, ни брату, ни сестрам. Ты слыхала что-нибудь подобное? Чтобы женщина пережила такое и не сказала ни одной душе.

— Тебе есть что рассказать об этих людях.