С глазу на глаз - Василий Митин

- Кого, мать, прочишь? Что-то мне невдомек, - проговорил старик.

- Афанасия, что у Евдокии укрывается. Подойдет!

IX

С Афанасием Елизавета толковала о православной вере. А он сразу начал спорить.

- Ваша вера не православная, а противная закону божию. Я ведь в таких делах разбираюсь: десять годов, пока не забрали на войну, отслужил в храме' псаломщиком. Святые Александр Невский и Дмитрий Донской с оружием в руках защищали Русскую землю от иноземных захватчиков, а вы? Немцам родную землю отдать собираетесь!

- Так ведь святые защищали землю православную от язычников, а теперь кого защищать? Мы молимся за освобождение земли православной от безбожной власти, от слуг антихриста.

- Насмотрелся я, как освободители измываются над народом, над стариками, над женщинами и малыми детьми! Они не разбирают, кто верующий, кто безбожник. Разве можно именем бога прикрывать самые страшные преступления? В священном писании сказано: нет власти аще не от бога. Разве Советская власть мешает кому в бога веровать и молиться? Есть храмы открытые - молись на здоровье. А вы в землю, как тать, зарываетесь. Кощунствуете, святыми мучениками себя выставляете. Нет, мне ваша вера претит, как русскому человеку.

- Ты, русский человек, чего же удрал с фронта, почему не защищаешь свою власть?

- Слаб человек. Верите ли, Елизавета... как вас по батюшке?

- Одно у меня христово имя - мать Елизавета, а в миру была Екатерина.

- Верите ли, мать Елизавета, ненавижу фашистов, признаю Советскую власть законной от бога, а вот духу, чтобы голову сложить за родную землю, не хватило. Трус я, жить охота, не мог преодолеть страха.

А ведь воевал бы не хуже других: военное обучение шло у меня успешно, боевую технику, что касается теории, знаю назубок, в строю, правда, не отличался - телосложением не вышел. Самого себя презираю, но теперь уж нет дороги назад, пропал, придется до конца дней своих скитаться под чужим именем.

Благо одинокий я. Вот немного отрастут волосы, и пойду странствовать. Только документиком обзавестись. Не гоните меня пока, ради бога. Что-то хозяюшка .со мной неласкова, не выгнала бы?

- С чего ей ласкаться к тебе? Ладно, упрошу я ее, чтобы подержала пока. Все мы гонимые, и помогать другу сам бог велел. Может, и ты, Афанасьюшка, нам когда пособишь.

Дуня рассказывала Ивану Петровичу.

- Афоня у меня совсем прижился, даже в подполье себе ухоронку сделал. Из старых досок, что валялись на чердаке, отгородил куток, соломки подостлал и чуть что-в подполье. Смех один.

- А ничего за ним подозрительного не заметила?

- Я ведь, Иван Петрович, дома не жила: то у Макаровны, то в Куйме. Да и как я услежу за ним? Не могу же я один на один с мужиком жить, какой бы он там ни был. Лизавета с ним разговаривала. Она чтото хитрое задумала. На днях спрашивает: "Авдотьюшка, что бы ты сказала, кабы я тебе еще одного мужчину определила на постой?" Я подумала, что любопытно бы узнать, о ком хлопочет Лизавета, а сама не решилась прямо ей ответить и сказала: "Ты что, хочешь меня совсем выжить из дому? Не могу же я с мужиками жить, грех-то какой! Ведь я тоже не деревянная". Старица меня успокаивает: ничего, мол, худого от человека не будет. Я отвертелась от прямого ответа, а она велела подумать.

- Тебя она ни в чем не подозревает?

- Вроде бы незаметно. Я бога беспрестанно поминаю, а главное дело сомнения наивные высказываю. Лизавета меня убеждать начинает, а я поддаюсь ее уговорам.

Киреев слушал внимательно и одобрительно кивал.

- А как же мне быть с тем мужиком?

- Пусти, а сама скройся на время.

- А кто же следить за ними будет? Такого натворят, что потом...

Дуне даже обидно стало, что ее отстраняют от дела.

- Я позабочусь об этом. Ты уезжай дней на пять, после того как появится в доме новый постоялец. К тетушке в Липецк на этот раз на самом деле уезжай.

Ты ведь от нее, говоришь, письмо получила?

- Иван Петрович, что я хочу спросить: почему вы прозевали у себя под боком этих врагов? Ведь это изверги какие-то! Думаете, только Лизка, Софрон, Аннушка? У них дело широко поставлено. Старухи и пожилые бабы бродят по деревням, христарадничают и берут на заметку малограмотных, женщин, которым война принесла много горя, а потом Лизка, а может, и еще кто обхаживают и обдирают их дочиста. Собирают милостыню и подкармливают дезертиров. Те ночами вылазят из убежищ и рыскают по полям, хлеб колхозный воруют, где и овечку спроворят, подожгут скирду либо стог сена. В Куйме нет пожаров - остерегаются, а в других деревнях жгут.

- Ты сама пришла к такому выводу?

- Я ведь не слепая и не глухая. Узнала из разговоров с Феклой, подсмотрела, как Софрон ночью полмешка зерна приволок, а потом на ручной мельнице мололи вместе с Феклой. Дурак догадается.

- Твоя правда, Дуня. Не доглядели. До войны не придавали им значения: темные старухи пусть себе молятся, нам не мешают, а оказалось, что за темными кроются враги. Шкурникам и подлецам пришлась по душе такая вера.

Дуня спала на старухиной кровати. Макаровна пригрелась на печке. Дверь тихо заскрипела. Старуха сразу проснулась:

- Кто, крещеный?

- Макаровна, это я, - послышался тихий голос Елизаветы.

Проснулась и Дуня. Она встала, нашарила на шестке коробок со спичками и засветила маргасик. Потом натянула на себя темное платье и поклонилась старице в пояс.

- Вот и славно, и Дунюшка тут! А я к тебе по уговору постояльца привела. Прошу любить и жаловать.

У дверного косяка в полумраке стоял высокий мужчина. Из-под распахнутого плаща виднелась гимнастерка с отложным воротником, на голове фуражка цвета хаки, на ногах хромовые сапоги, измазанные черноземом.

- Я от уговору отступать не буду, хоть и жалею, что согласилась. Не дай бог, кто прознает, пропала моя головушка! Сама-то я уезжаю, Макаровна за хозяйку будет.

- Куда уезжаешь, сестрица? - встревожилась старица.

- В Липецк. Тетушка моя заболела и зовет навестить старуху. - Обращаясь к постояльцу: - Вы тут не безобразничайте, чтобы вас не видно и не слышно!

Не знаю я, по какой надобности вам моя изба приглянулась, но думаю, что и властям об этом знать не надо.

Утром, собираясь в дорогу, Дуня с интересом приглядывалась к новому постояльцу. Свежевыбритый, румяный, ухоженный, в начищенных сапогах, с расстегнутым воротом гимнастерки, он расхаживал по избе, как почетный гость, бесцеремонно осматривая молодую женщину со всех сторон, словно прицениваясь, и, когда встречался с ней взглядом, вызывающе скалил зубы. Дуня в ответ лукаво улыбалась.

- Как жаль, что такая очаровательная хозяйка покидает нас. И надолго?

- Не успеете соскучиться.

Афоня сидел на табуретке, понуро свесив голову, и что-то мучительно обдумывал. По крайней мере, так со стороны казалось. Вадим велел отправиться в областной город и вызнать все, что касается воинских частей, вооружения, оборонительных сооружений. Афоня умолял оставить его в покое, но Вадим был непреклонен: либо выполнишь, либо пойдешь под расстрел.

- Я не враг своей страны, - упрямо бубнил Афоня.

- Ты жалкий трус и предатель, а с такими советские законы в военное время беспощадны.

- У меня нет никаких документов, и схватят меня при первой проверке.

- Документами я обеспечу.

- Не справлюсь я с таким делом.

- Справишься! Кто хвастался, что военное обучение прошел успешно, боевую технику знает назубок?

Да чего ты дрожишь? Все обойдется благополучно.

Потом я с тобой щедро расплачусь, и пойдешь ты, куда захочешь, с документами и деньгами.

- С фальшивыми.

- Деньги настоящие, а документы такие, что никто не отличит от настоящих: немецкие специалисты умеют их делать. Но не думай идти с повинной: меня не найдут, тебе не поверят и не помилуют. Только хозяйку под удар поставишь, - лицемерно заключил фашистский лазутчик.

Дуня уехала в Липецк, оставив в обусловленном месте сообщение, что новый квартирант прибыл. Рано утром Афанасий с посошком в руке и с документом, удостоверяющим психическую неполноценность и непригодность к военной службе, отправился в город.

Когда Макаровна пришла прибирать и печку топить, изба оказалась пустой. Удивилась, куда ж постояльцы делись.

То на подножке вагона, то в тамбуре Афанасий к вечеру добрался до города. Шел по улицам, встретил нескольких знакомых, но никто не признал в оборванце Сашу Бессонова, младшего лейтенанта госбезопасности, выполнявшего специальное задание начальника областного управления НКВД.

Александр Наумович Бессонов пришел в органы советской контрразведки в порядке партийной мобилизации года за два до Великой Отечественной войны.

Историк по образованию, он мечтал о научной деятельности. Однако от мечты ему пришлось временно отказаться.

Он успел побывать на разных оперативных должностях, хорошо усвоил на практике тонкости многогранной чекистской работы.