Приключения капитана Кузнецова - Сергей Кулик

Просторный и прочный шалаш я построил за четыре дня из пережженных на костре (ведь пилить-то печем) жердей, увязав их латами из гибких ветвей черемухи, укрыл корьем и сверху еще толстым слоем сухого зеленого мха, дверь связал из тонких прутьев, уплотнив сплетения стеблями рогоза. Постель из сухих прошлогодних стеблей рогоза и сухого мха устроил прямо на земле. На пятый день, натаскав из оврага глины и валунов, сделал неказистую, но удобную печку с вытяжной трубой. Издали она походила на старинный маленький паровозик-кукушку.

За дни одиночества, кажется, разучился говорить и готов был принять в собеседники кого угодно, даже медведя, но приходилось довольствоваться лишь записной книжкой. На протяжении этих дней она была и моим слушателем и моей памятью. И вот сегодня в ней исписан последний листок. Нужен какой — то заменитель бумаги. В старину новгородские князья писали свои грамоты на бересте, той самой, которую сибиряки заготавливают для разжигания костра и дров в печке.

С заготовкой бересты следовало торопиться, так как во второй половине лета снимать ее с деревьев гораздо труднее, а сегодня уже 28 июня. И я занялся заготовкой.

Меня серьезно одолевали еще две заботы: соль и спички. Без соли я не мог далеко уходить от водоема, а спички… их осталось в коробке всего восемнадцать.

На фронте, во время войны, когда не хватало спичек, бойцы обычно прибегали к помощи «катюш». Это, конечно, не были грозные минометы. Свое название нехитрые солдатские приспособления, видимо, получили от того, что как и настоящие «катюши», так и эти — самодельные — помогали своим огоньком бойцам. Первые громили врага, а вторые — заменяли спички.

И я сделал свою «катюшу». Отрезав аршинный кусок парашютной стропы, вымочил его в воде, потом долго, пока он не стал почти совсем сухим, мял в свежей древесной золе. Сушил его еще на воздухе, а потом, пропустив через тростниковую трубочку, зажег один конец стропы. Ненадолго, лишь для того, чтобы на нем образовалась золка. Трут был готов. Кресало — твердый камень, такой, чтобы из него я мог высекать искры, нашел среди валунов, а вместо огнива использовал все тот же перочинный нож, который с успехом можно было заменить обоймой от пистолета или пряжкой от ремня.

Соль я сначала попробовал добывать выпариванием. Наливал воду в консервные банки, кипятил их на огне. Но результат был плачевный: из четырехсот граммов воды на дне банки оставалось не более десяти граммов белесого порошка. Подсчитал, что в воде содержится не более двух процентов соли и чтобы получить килограмм ее, надо выпарить не менее полуцентнера воды. Расчет оказался не очень утешительным. А кто знает, сколько придется пробыть мне в тайге — месяц или год — и сколько вообще надо человеку соли в день? Вспомнился один рассказ партизана.

«Заходим мы летней ночью сорок второго года в один поселок, — рассказывал партизан. — Тихо и мирно. Постучались в окно к хозяйке и говорим, чтобы вышла на улицу. Она, наверно, догадалась, кто кличет, сразу вышла на крыльцо со спящим ребенком на руках. В лицо старается узнать каждого, а потом видит — все трое незнакомые, на ступеньку присела. А дите не считается с тайностью дела — голосок подает… Пока мать дрожащей рукой нашла под кофточкой, чем его забавить, соседки подошли. Минуты через три, глядим, человек двадцать собралось. И тихо так, безо всякого тебе перешептывания, стоят. Горе ко всему приучит…

Ну мы, стало быть, не тянем волынку. Сразу выкладываем зачем пришли.

— Хлебом нам помогите и еще чем сможете, а особливо — соль нам нужна. Без нее совсем исстрадались. Болеют даже.

Глядим — зашевелились, перешептываются, вздыхают потихоньку и опять молчат, и ни одна ни с места.

Может быть, мы не туда пришли? Так не стесняйтесь — сразу скажите. Ноги у нас собственные и без спидометра.

Так что и в другое место сходим, — сказал кто-то из наших сгоряча. Покаялся потом, да сказанного не вернешь.

Первой наша хозяйка начала. Склонилась над ребенком и слезы на его личико роняет. Тут, вижу, и другие тоже: кто платочком, кто подолом слезы вытирает. Один только дидусь седобородый, что за спинами женщин стоял, крепится. Только согнулся и покашливает. Он-то и пояснил нам, почему плачут.

Немецкий комендант Ганс Фирринг с неделю назад от своего начальства новый закон про соль привез. Никто, конечно, тот закон не читал и был ли он написан, — про то не знал. Только начали выдавать рабочим по пятнадцать граммов соли на день. А у которых есть свидетельство, что в его жилах хоть сколь-нибудь течет арийской крови — по тридцать граммов. Ну, кто имел дома какой ни есть запас — обходились. А которые пригнаны немцами из других мест и кормились в столовой, уже на второй день узнали цену нового закона.

Соль выдали на кухню на два дня. Первый день повариха посолила суп и кашу по вкусу, а на второй — завтрак без соли. Подростки ложками в столы барабанят, повариху требуют — соль подавай!.. Та вышла молча, передником слезы вытирает — этим и объяснила все. Притихла детвора, посидела малость, потом черепашьим ходом пошли за чавунку на бурак. До половины дня пололи впроголодь, кое-где даже шутки слышались, а как привезли обед, то тут и началось. Сняли пробу — и не стали есть. Баланда совсем без соли. Так ее целехоньку повариха и увезла на усадьбу. А девушки да мальчики кучками в лесозащитную полосу разбрелись.

Лежат на поле тяпки час-другой, никто из посадки не выходит.

Тут на взмыленной паре комендант с переводчиком прикатил.

— Was sol das bedeuten? — спрашивает он переводчика, — скажи, мол, что случилось?..

Тот окликнул девушек, порасспросил и передал своему шефу:

— Kerne gramm meher! Deutschland haben wenig Salz.

— Unsere Fiirer muss sparen! — залаял комендант.

— Так что, девка, давай работа, — переводил рыжий верзила в немецкой форме без погон. — Герр комендант больше соли дать не может. Наш фюрер должен экономить соль.

— Хай ваш фюрер на себе экономит!.. Сахарку захотел, а соль под зад свой спрятал!.. На наших желудках хочет войну выиграть!.. — шумели девушки.

— Schnell zum Arbeit! Sonst alles werden mit Peitsche bestrafen!… — Сейчас же работа! Иначе каждый девка получать двадцать пять плетка по гола зад, — перегавкивал рыжий.

Девушки притихли, да так ни одна из посадки и не вышла. Тут комендант опять что-то залаял, пистолет вынул и выстрелил наугад в посадку. Там только завизжали, и густой, колючий, словно проволочное заграждение, серебристый лох в секунду скрыл от глаз коменданта разноцветные блузки и косынки.

Укатил комендант, а через час человек двадцать полицаев на вершнях… Только ни в лесопосадке, ни в бараке не нашли. И по домам одни старушки да детишки. А как комендант в бывшем детском саду на десять замков закрылся и на покой отошел, народ, кто откуда, на усадьбу собираться стал. Тут и мы за солью к ним.