Победитель всегда прав - Андрей Воронин

– Что это? Ты открой, вдруг внутри деньги?

– Дурак ты, – спокойно ответил Олег, открывая коробку, внутри которой отливал зеленоватым металлическим блеском компакт-диск. – Записи какие-то…

– Зачем они их в сейфе держат?

– Спроси, – усмехнулся Олег, – может, кто-нибудь из троих тебе и ответит.

Купленные милиционеры не особо разбирались в технике, их фантазия не шла дальше того, что Инженер прятал в сейфе любимые песни. Когда компакты исчезли в кармане Олега, они сразу же переключились на поиски чего-нибудь существенного. Искали деньги или хотя бы мелкую аппаратуру. Но Олег быстро почти на корню пресек эти попытки:

– Нечего рассиживаться! Страх проходит быстро, смотрите, в поселке уже окна загораются. Нас сюда не мародерствовать прислали.

Парни повиновались неохотно. Им все еще казалось, что дома осталось нечто ценное. Ну не может так быть, чтобы в комнатах не держали тысчонку-другую баксов! Олег действовал как настоящий командир, лишь отдавал приказы и советы. Сам же даже пальцем не пошевелил, чтобы уничтожить аппаратуру. Его же парни отрывались по полной программе. Можно было, конечно, просто сжечь все, но им доставляло удовольствие крушить видеомагнитофоны, топтать кассеты, прикладами автоматов разбивать мониторы компьютеров. Мужчины вошли в такой раж, что, казалось, их уже ничто не может остановить.

Олег взглянул на часы, и одного его короткого слова «хватит» было достаточно, чтобы остановить разрушение.

– Поджигай, – сказал он тихо и начал медленно спускаться по лестнице, вертя в пальцах незажженную сигарету.

– С ними что? – нерешительно поинтересовался один из милиционеров, глядя на двоих лежащих без сознания изувеченных мужчин: охранника и Инженера. Кровавые лужи под их телами уже стеклись в одну.

– Патронов жалко, – усмехнулся Олег, – и шум поднимать не стоит. Пока огонь увидят – мы уедем.

– Нехорошо как-то…

– Кремация называется.

– Мы что, фашисты, что ли? – неуверенно сказал бандит, державший в руках коробку со спичками.

– Если жалостливый, перережь им артерии, – бросил Олег, вышел на крыльцо и закурил. Затягивался он глубоко, жадно, пытаясь перебить застрявший в горле запах бензина.

Бандиты переглянулись.

– Ну что?

– Что-что? Конь в пальто.

Бандит с коробком спичек в руке остался в доме один. Теперь ему приходилось решать – прикончить раненых или сжечь их живьем. Когда человек остается один, ему легче совершить мерзкий поступок: вроде никто не видит и отвечать за него не придется. Он чиркнул спичкой и бросил ее в темное пятно бензина, проступившее на половике.

Огонь занялся быстро, но пока еще был почти невидимым, голубоватым'. Машинально бандит погасил свет в коридоре и выбежал на крыльцо. Олег с напарником уже стояли у ворот. Пес выл, сидя в будке.

– Пристрелить собаку, что ли?

– Не надо шуму, я его из пистолета, – Олег вытащил пистолет с навернутым глушителем и выстрелил прямо в зеленые глаза, горевшие в темном нутре будки.

Послышалось визжание, глаза потухли.

– Порядок.

– Черт, ворота на замок закрыты, – услышал Олег после непродолжительного бряцания железа по железу.

Пришлось вновь бежать мимо дома, в окнах которого вовсю полыхал огонь.

– Порядок, – сказал Олег, спрыгивая с забора и отряхивая руки, – теперь можно и по домам. Не забудьте, ребята, по сто грамм на ночь выпить. Стресс как рукой снимает, завтра нам на службу.

Назад ехали молчаливые, мрачные. Никому не хотелось говорить. Уже переодевшись в милицейскую форму, они избегали смотреть друг другу в глаза. До преступления они еще хорохорились, словно убивать – это простая работа. Теперь каждый из них почувствовал, что и сам смертей.

Глава 4

Андрей Петрович Мамонтов, один из воротил нелегального порнобизнеса, узнал о несчастье, постигшем его ребят, рано утром следующего дня. И узнал он эту новость не от милиции и не от своих людей. Позвонил ему сосед по дому. Сам сгоревший дом на Петровича, естественно, оформлен не был, поэтому милиция и не знала, кто является хозяином, кому сообщать о несчастье.

Сосед же был мужиком осмотрительным, Петровича ментам не сдал, сказал, что не знает, кто настоящий хозяин. Хотя знал Петровича отлично: вместе с ним сидел на зоне. Фамилия у соседа была звучная – Хрусталев. Срок он отбарабанил за непреднамеренное убийство двух трактористов – ни много ни мало восемь лет. День в день. Сам же Хрусталев и подобрал Петровичу дом, посоветовал купить, узнав, что его старые соседи собрались ехать в Израиль. На кого Петрович оформил дом, Хрусталев не знал. Он был научен: не лезь в чужие дела, целее будешь.

Петрович его отблагодарил, время от времени подкидывал деньжат и просил только об одном:

– Ты тут, Антон, присматривай, чтоб мои ребята водку шибко не пили, баб не водили – ни в коем случае. Ты мужик ушлый, смотри, потом мне расскажешь. А если что срочное – телефончик мой знаешь.

Хрусталев и позвонил. Но не ночью, когда дом полыхал, когда лопался шифер на крыше, вылетали окна и взрывались газовые баллоны. Он дождался, пока станет ясно, что произошло. И лишь после того, как потоптался рядом с милицией, с пожарными, узнал, что в доме обнаружены три трупа, пришел к себе на веранду. Глядя на еще дымящееся пепелище, Хрусталев взял старомодный черный телефонный аппарат, поставил его себе на колени, закурил «беломорину», подвинул пепельницу и, сладко затянувшись, сунул лишенный ногтя указательный палец в отверстие диска.

– Наверное, уже не спит. Шесть утра. Сейчас проверю.

Петрович снял трубку со второго гудка, хотя телефон у него стоял в коридоре.

– Алле, Петрович, это я, Антон Хрусталев.

– А-а, Антон. Здорово. Как там мои ребятишки? Стряслось чего?

– Ой, Петрович, стряслось. Боюсь даже говорить. Петрович перевел дыхание. Хрусталев представил себе его лицо в крупных каплях пота. Петрович всегда потел, когда волновался.

– Сгорели твои ребятишки. В доме три трупа и три трупа в сгоревшей машине у шоссе. Ментов понаехало – херова туча.

– Сгорели или их сожгли?

– Кто же тебе скажет… Стреляли там ночью.

– Сам как думаешь?

– Не мое дело, Петрович, думать. Это ты у нас думаешь, всякие дела сочиняешь. Мое дело маленькое, сижу себе на завалинке, «Беломор» покуриваю, водочку попиваю да на пожарище гляжу. Теперь я лес вижу.

– Какой лес, на хрен?! Что ты плетешь, Антон?

– Крыша твоего дома обвалилась, стало елки видно. Птички летают… Народу здесь, Петрович, херова туча, человек сто за ночь и утро провернулось…

– Все сгорело?

– Кто ж его знает? Менты оцепили, ленточек навешали, за ворота никого не пускают. А вот забор пожарники сломали, мать их…

– Что менты спрашивали?

– Всякое спрашивали. Больше всего интересовались, кому дом принадлежит. У меня допытывались, я плечами пожал, сказал, не знаю. Говорю, раньше его Роберманы занимали, целое семейство, целый кагал жил, и все стоматологи, как один.

– Хорошо, Антон, спасибо. Я разберусь.

– Не сомневаюсь. Успехов тебе, Петрович.

– И тебе того же.

Антон Хрусталев поскреб татуированную грудь, накинул брезентовую ветровку и с погасшей «беломориной» в зубах, в резиновых шлепанцах, в штанах с лампасами опять направился к пожарищу, где собралась группа местных бездельников, обсуждающих, что могло случиться ночью. Все сходились в одном, что дело это нечистое и, как водится, никого не найдут, потому как и искать не станут.

* * *

Петрович заварил по-тюремному крепкий чай, чего себе давно не позволял: сердце в последние годы пошаливало. Сел за стол и принялся пить мелкими глотками. Его массивное лицо усыпали крупные капли пота. Петрович время от времени брал из вазочки салфетку и вытирал пот. Салфетка сразу же становилась мокрой, неприятно приклеивалась к лицу. «Вот и началось!» – подумал он.

Врагов у него, как и у всякого бизнесмена, резко ворвавшегося на рынок, было хоть отбавляй. Петрович принялся прикидывать, кто бы это мог сделать. Он сидел и загибал татуированные пальцы, досчитал до десяти, а врагов хватило бы еще на две руки, если не учитывать просто недоброжелателей. Он прикидывал собственные потери, переводя их в цифры.

«Так, шесть человек убиты, каждый приносил доход по десять штук в месяц. Аппаратуры – на сто штук, дом – сто пятьдесят, джип „ниссан“ – двадцатка… Это все потери сиюминутные, а еще есть упущенная выгода, как выражаются яйцеголовые экономисты в телевизионных студиях. Тут уже счет пошел на сотни.»

«Они думают, что после такого удара я подняться не смогу, что в меня никто не поверит, мол, кто будет работать с Петровичем, если его людей безнаказанно убивают? – подумал он о себе в третьем лице. – Да, невеселая картина. Лето начинается хреново, а сейчас самая торговля пошла. Но меня самого трогать боятся, из-под меня пытаются выбить землю. Значит, еще не все потеряно, – Петрович размышлял дальше. – В открытую никто не попер, действуют исподтишка, как последние суки.»