Моя демократия - Сергей Залыгин

Одним из величайших преступлений коммунистических утопий было беспощадное преследование и разрушение религии, которая учила людей ограничивать свои потребности, в том числе — и в революциях. Коммунисты словно боялись, что Бог окажется умнее их, и жестоко-торопливо разрушали храмы, жгли иконы. Тем самым они без зазрения совести сводили какой бы то ни было разум к собственному разуму.

Если религия считает разум человеческий лишь частицей разума Божьего это прекрасно и мудро. Тем более на это было неоспоримое право: религией созданы книги, которые только и могли стать вечными, — Библия, Коран. Ничего более мудрого человек никогда не изречёт, не придумает. Библия — это книга об обязанности человека жить. Жить и после того, как он перестал быть тварью и стал человеком. Обладая этими книгами, человечество вступило в эпоху своего нового сознания и осознания. Так оно и есть, хотя Маркс, Ленин, Сталин считали, что сознательное существование человечества начинается именно с них, с их «Капитала», «Апрельских тезисов» и с «Краткого курса истории ВКП(б)».

Но почему это в любом случае разум человека мы принимаем за некий стандарт, обязательный для всех разумов, сколько их может быть? Наш-то разум связан с земной природой, а вряд ли где-то существует копия нашей Земли — для этого нужны десятки, тысячи, миллионы совпадений тех условий, при которых Земля возникла.

Если бы Земля была меньше или больше по весу, чем она есть, на одну десятую, у нее была бы уже другая орбита, а значит, и другой климат, и другая атмосфера, а у живых существ, если бы они всё-таки возникли, был бы другой состав крови, другой образ существования, другое мышление. Другой разум.

Но на нашей орбите нет больше никого, а на орбитах других — всё другое, разве что какие-нибудь простейшие бактерии могут быть одинаковыми.

Могут быть другие Вселенные, но вряд ли там такие же солнца, как наше Солнышко, значит, там и существование, если оно есть, тоже другое.

Не может быть, чтобы у тех, ещё неведомых нам, солнц был такой же вес, такой же химический состав, такой же возраст, такое же свечение.

И ученые, и дилетанты все время тычут нам в нос НЛО: видите — другое существование рядом! Но может быть, НЛО вовсе не базируются на какой-то планете, а летают сами по себе в некоторых качествах, которые мы и разумом-то в нашем собственном понимании назвать не решимся?

Ну конечно, легче представить себе НЛО как посланников некой планеты, где созданы головные конструкторские бюро, укомплектованные Сергеями Павловичами Королевыми, развернута мощная космическая промышленность, а трудящиеся выпивают только по выходным, не курят и получают зарплату (без задержек) в три с половиной раза более высокую, чем средняя зарплата в ФРГ. И местные аэлиты грустят в ожидании пришельцев с Земли, о которых они много наслышаны.

Недавно я не без удивления прочёл, что в истории Земли был такой период, когда самыми умными были ящеры (умными по соотношению веса клеток мозга к весу всего тела). Однако настал ледниковый период, ящеры вымерли, и тогда самым умным на Земле оказался человек. Значит, могло быть и иначе?

Всё иначе могло быть на Земле, а то, что иначе, не так, как у нас с вами, на других планетах — сомневаться, мне кажется, не приходится.

Ведь налицо система природы, если же есть система природы — значит, есть и цель этой системы; если есть и система, и цель — значит, за этим стоит разум, и не только тот, который мы способны постичь, хотя бы и через понятие Бога, но и тот, который вне любого нашего разумения. Быть может, над разумом природы стоит ещё некий разум, а над тем — ещё и ещё разумы, и они бесконечны так же, как бесконечна не только Вселенная, но и Вселенные.

Те разумы могут быть тоталитарными, но всё равно, если мы объявляем тоталитарным свой собственный разум, причем обязательным и для природы, это опять-таки величайшая глупость.

Я также думаю, что человечество уже сотворило свою главную беду, уже позволило себе возвыситься над природой, над её законами, и это произошло недавно, где-то в середине прошлого века, и продолжается и продолжается в веке Двадцатом.

В прошлом веке ещё были два пути развития техники: один использование природной энергии: Солнца, приливов и отливов, энергии ветра. Но это — энергия рассеянная, концентрировать её очень трудно, да и не так эффективно, если исходить из интересов цивилизации. И тогда был избран другой путь — путь создания таких энергий, которых в природе нет (не считая отдельных проявлений): сначала энергии электрической, а затем атомной. Нам обязательно нужно было создать не солнечные батареи, а такие энергетические мощности, которые соответствовали бы нашим текущим потребностям.

Мне представляется, что искусство уловило этот перелом в отношениях человека с природой раньше сознания научного.

Выхожу один я на дорогу;Сквозь туман кремнистый путь блестит.Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!Спит земля в сиянье голубом…Что же мне так больно и так трудно?Жду ль чего? Жалею ли о чем?

Где ещё в столь же поэтичной форме и интерпретации выражено это чувство грусти человека, воспринимающего природу божественным и вечным творением, но себя самого — чем-то преходящим и вечно не успокоенным? Такое предчувствие драмы в отношениях между человеком и природой? Человеком, для которого его будущее — это его вечная, неиссякаемая боль?

Вот уже и пройден людьми путь между двумя эпохами, между теми легендарными годами, когда были изобретены точные меры длины, а измеренное пространство оказалось подчиненным человеку, когда был изобретен календарь и время тоже оказалось в руках человеческих, — и нашей современностью, полностью подчинившей природу своим потребностям, уничтожающей природу денно и нощно. И это опять-таки при том, что мы совершенно отчётливо представляем себе, что совершаем самое варварское уничтожение за историю человечества, а значит, и самих себя.

Конечно, Лермонтов не знал слова «экология» и не догадывался о том, что человечеству осталось каких-нибудь два века для человеческой, людьми устроенной жизни (природных ресурсов нам хватит до 2030–2050 годов, к тому же времени и озоновая дыра накроет нас), но его чувство оказалось сильнее знаний, сильнее разума, и я подчиняюсь этому чувству.

Если мы не потеряли окончательно чувства обязанности жить, мы должны принять тот демократический способ жизни, за которым только и может воспоследовать демократическая государственность.

Я довольно много читал философов и натурфилософов, но даже и не чтение, а собственный опыт привёл меня к тому, о чём я пишу нынче, что закрепилось в памяти как нечто существенное в этом плане. И вот я вкратце касаюсь здесь своих взглядов на проблему отношений человека с природой, своего восприятия природы, а отчасти даже и космоса, прежде всего потому, что законы природы — это демократия в её идеальном воплощении. Ничего более мудрого человек придумать не может, а пытаться это сделать — напрасный, а может быть, и вредный труд. Повторюсь: вся природа построена на однажды найденном компромиссе между бытием и небытием, вся она — компромисс между всем и вся, что в ней существует. Демократический компромисс.

Говорят, что я — пантеист. Мне не очень-то по душе так ли, иначе ли классифицировать и свои размышления, и самого себя, но и возражений на этот счет я не имею: моя специальность — гидромелиорация, и многие годы природоохранной (как теперь говорят — экологической) деятельности, верно, дают к тому основания.

* * *

Однако же к чему всё это, если автор ни слова не скажет о том, как воспринимает он демократию нынешнюю? Так называемую, но — реальную?

Я, кажется, уже упоминал о том, что нынешняя российская демократия это нечто вроде незаконнорожденного дитяти, а может быть, и круглая сирота без отца, без матери. (Хотя этого, как известно, и не может быть.) Она пришла на клич Горбачева и других.

Демократическая государственность всегда возникала снизу вверх: из общества, для этого созревшего, шли требования наверх — к государственным структурам, чтобы они не особенно-то мешкая тоже демократизировались.

У нас — как всегда — всё наоборот: демократию со своих верхов провозгласил Горбачев, Генеральный секретарь Коммунистической партии: с такого-то числа — мы государство новое и демократическое!

Далеко не все как следует расслышали этот клич, а из тех, кто расслышал, одни пожали плечами, другие горько или иронически улыбнулись: «Посмотрим…»

Нынче смотрим. И переживаем.

В истории России, не считая времен древнего Новгорода, подобный клич раздается второй раз — впервые он прозвучал в 1917 году от Временного правительства. Чем тогда этот призыв кончился — известно. Чем кончится нынче — неизвестно самому Господу Богу. Обещаниям, которые в неимоверном количестве даются на этот счёт каждым, кто оказался у власти — и кто, к собственному великому сожалению, не оказался, — грош цена, возражения, которые, опять же, облечены в форму обещаний, и медного гроша не стоят.